Тяжелый, сказала она. По-моему, это не волосы, а золотая нить.
Это благословение одной корриган, серьезно ответил Рено, и если вы сделаете из него браслет, то Он развел руками. Понятия не имею, что это будет означать; но знаю одноя дарю вам эту вещь от всей души, а стало быть и зла от нее ожидать не следует.
Так подружились Рено де Керморван и Паламеда де Керуль.
Они часто встречались на том самом месте, где узнали друг друга впервые, и подолгу бродили по полям, по берегу моря или сидели где-нибудь под деревом и вели бесконечные разговоры о всяких важных мелочах. И чем дольше они разговаривали, тем глубже становилась их дружба.
Как ни странно, Паламеда знала о сире Гварвине гораздо больше, чем его родной сын, потому что Франсуа нередко вспоминал приятеля своей чудесной юности и рассказывал о нем дочери. И теперь настало время передать все эти истории сиру Рено, так что Паламеда часами повествовала о том, чего и в глаза не видывала, и разукрашивала свои повести самыми невероятными подробностями.
И так Рено узнал о том, как Франсуа де Керуль и сир Гварвин гнались за оленем, пока тот не вошел в хрустальный ручей и не исчез, растворившись прямо в воздухе; и как они встретили в лесу девушку, у которой было на каждой руке по два мизинца; и как они спасли от повешения некоего мужичка, которого крестьяне непременно желали вздернуть только из-за того, что у него был хвост; и как спасенный мужичок подарил обоим рыцарям горшок с золотом и как это золото при ближайшем рассмотрении превратилось в ворох увядших листьев. И ещепро корриган Аргантель и ее поцелуй, даровавший золотые волосы сперва Сибильде де Керморван, а затем и ее дочери по имени Алиса.
А где теперь Алиса? заинтересовался Рено.
Паламеда строго сказала:
Алиса живет на дне озера, вместе с другими корриганами, и будет оставаться там, покуда не закончится история этого мира, а уж тогда сам Господь разберет, кто она такая: человек или корриган. И если она корриган, то исчезнет навсегда, потому что корриганы, как и животные, обладают только плотью и не имеют бессмертной души, способной унаследовать рай. А если она все-таки человекто мы с нею встретимся в будущей жизни, и тогда ты сам задашь ей все вопросы.
Ну тогда понятно, сказал Рено.
Паламеда замолчала. Молчал и Рено, и так они сидели, прижавшись друг к другу на вершине холма и смотрели на берег и на море. Рено подумал: «Где-то живут люди, которые куда ни посмотрят, везде увидят только землюместо, предназначенное для обитания людей и всякого зверья. И они, небось, гадаюткаково это, жить на краю обитаемого мира. Мы должны чем-то отличаться от них. Быть особенными. Потому что в каждое мгновение можем сделать шаг за край и очутиться там, где вовсе нет места человеку»
Он открыл было рот, чтобы поделиться с Паламедой этой мыслью, но Паламеда опередила его на долю секунды. Она сказала:
Почему ты не женишься на мне, Рено?
Рено так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу понял смысл ее вопроса. Он даже переспросил:
Что?..
И уставился на нее с полуоткрытым ртом. А она с каждым мгновением становилась все более гневной, и краска заливала ее лицо все гуще. Наконец Паламеда вскочила и закричала:
Ты меня не любишь! Можешь ничего не говорить, Рено, я вижу, что ты не любишь меня!
Она бросилась прочь от него, глотая на бегу слезы, а он продолжал сидеть, как квашня, и бессмысленно смотрел ей вслед.
* * *
Когда Рено де Керморван посватался к Этарре де Вуазен, никто не был удивлен. По общему мнению, Рено идеально подходил на роль супруга этой молодой дамы. Этарра была хороша собой, чуть старше Рено (лет на пять) и обладала недурным приданым. Ее единственный брат был счастлив выдать сестру за одного из самых знатных и богатых сеньоров округи.
Паламеда узнала о свадьбе лишь через несколько дней после того, как все свершилось. Она вошла к своему отцу и спросила:
Это правда?
Франсуа повернулся к любимой дочери и увидел, что у той покраснел нос и распухли губы. Поэтому он не стал ничего не говорить и молча кивнул.
Паламеда сорвала с руки золотой браслетподарок Ренои бросила в камин.
Я не хочу ничего слышать о Рено де Керморване, сказала она. Никогда. Как мне жаль, что я не убила его в тот день, когда у меня была такая возможность!
* * *
В следующий раз Паламеда де Мезлоантак ее теперь звалии Рено де Керморван увидели друг друга лишь через пять лет. До сих пор они тщательно избегали возможной встречи. Бог знает, что взбрело им в голову, но только оба они одновременно решили вспомнить чудесную дружбу их юности и отправились на то самое место, где некогда стоял шатер и где юный безымянный рыцарь с воинственной голубкой на гербе вызывал на бой любого желающего.
Паламеда узнала Рено первая и, хоть она давно была замужем, сердце у нее сильно застучало в груди. Рено по-прежнему был тучен и у него все так же плохо росла бородарумяные щеки горели на ветру, как у девушки. Широкоплечий, тяжелый, он грузно сидел на гнедой лошади с белой звездочкой на лбу. Стелла стала старше, шире в груди, крепче. Паламеда порадовалась тому, что Рено до сих пор не расстался с этой лошадкой, которая была некогда полноправным членом их дружеского кружка.
Порадоваласьи тут же рассердилась на себя. Какое ей дело до Рено, до Стеллы, до всего, что связано с сиром де Керморваном? После того, как она бесстыдно предложила ему супружество, а он посмел отказаться! Паламеда поискала в душе остатки былой злости, но не нашла ничего, кроме ласковой грусти.
И она приблизилась к нему.
Он поднял голову и улыбнулся.
Я вспоминал о тебе, Паламеда, сказал он.
Мне тоже трудно было забыть вас, сир де Керморван, холодно ответила она.
Нет, правда, не было и дня, чтобы я о тебе не думал, продолжал он простодушно. До чего же я рад нашей встрече! Я все думал, как бы нам с тобой повидаться
У меня двое детей, сообщила Паламеда. Мальчишки, и оба отменного здоровья.
У меня тоже есть сын, со вздохом произнес Рено. Его зовут Эрван, в память деда.
О, сказала Паламеда и посмотрела на проплывающие облака, как интересно. А как поживает ваша супруга? Этарра, кажется? Этарра де Вуазен?
Я люблю тебя, сказал Рено, пристально глядя на Паламеду. Я должен был объяснить тебе все с самого начала Но я просто не мог.
И вы сообщаете мне об этом сейчас? Паламеда даже задохнулась. Сейчас? Не слишком ли поздно?
В самый раз Он схватил ее за руку. Погодите, не уезжайте. Выслушайте меня, госпожа де Мезлоан!
Говорите, приказала Паламеда. Да поскорей, я спешу.
Хорошо. Он вздохнул. Я влюбился в вас, как только вы сняли шлем. А может быть, и раньше.
Раньше? Она высокомерно подняла брови. Но раньше вы считали меня юношей! Или ваши наклонности позволяют вам любить и юношей?
Он пропустил эту колкость мимо ушей.
Я любил тебя всю, какая ты есть: твои дерзкие взгляды, каждое твое словечко, каждый твой вздох Если спросить меня, как ты выглядишь, я бы, наверное, не ответил, потому что я видел тебя не глазами, а всей душой. Может быть, у меня не слишком большая, не слишком умная душа, но уж какая естьона целиком принадлежит тебе, Паламеда.
Казалось, Паламеда не верила собственным ушам.
Но что же случилось? Что помешало тебе?
Она ждала, что он признается в робости, но он только улыбнулся.
Я все сделал правильно, любимая. Я отказался от тебя и женился на самой злой девице в Бретани. Ты думаешь, я случайно выбрал Этарручтобы только досадить тебе? Ничуть не бывало! Я нарочно наводил справки. Другой такой злющей, такой вредной особы не найти, хоть всю землю обойди, от моря до Франции!
Я не понимаю растерялась Паламеда.
Рено поцеловал ее в щеку.
Ты и не могла понять. Давным-давно один недобрый человек проклял весь наш род. Если бы я женился на тебе, ты была бы сейчас мертва. Все любимые и добрые жены обречены умирать рано, Паламеда. И только злые жены живут долго-долго.
Но я Паламеда заплакала и закончила сквозь слезы:я согласна была бы умереть, если такова плата за несколько лет счастья с тобой!
Нет, Паламеда, сказал Рено. Эти годы были бы слишком короткими. Даже вечность рядом с тобойи та не показалась бы мне чересчур долгой, так что же говорить о каких-то двух-трех годах? И потом увидеть, как ты умираешь? Нет, Паламеда. Лучше я буду смотреть издалека на то, как ты стареешь рядом с другим мужчиной, как вырастают твои сыновья, как у них появляются собственные сыновья Я не мог отобрать у тебя твою жизнь в обмен на такую малость, как мое коротенькое счастье.
Ты струсил! закричала Паламеда. Ты не оставил мне выбора!
Да, сказал Рено. Я сделал выбор за нас обоих.
Тытрус, тытряпка, Рено! Да, мессир Рено де Керморван, вы тряпка, и таким вы останетесь в памяти всех ваших потомков! И пусть ваш хронист запишет это в вашу хронику, слышите? Пусть так и запишет!
Она развернула коня и погнала его прочь.
И Рено в этот день закончил запись в своей книге словами: «И таким образом Рено де Керморван останется в памяти своих потомков как Тряпичный Рено, и с этим уж ничего нельзя поделать, потому что прозвища долговечней имен»
Глава пятаяЯБЛОЧНАЯ ВОЙНА
Сир Ален де Керморван и сир Ален де Мезлоан появились на свет почти одновременно, с разницей в один или два дня, и были окрещены одновременно в одной и той же церкви.
Сама судьба предназначила этим мальчикам сделаться близкими друзьямикак ради дружбы и соседства их родителей, так и ради своего происхождения, ибо среди предков сира де Мезлоана была Паламеда, а среди предков сира де КерморванаРено по прозванию Тряпичный Рено, которые слишком крепко любили друг друга.
Торжества по этому поводу были устроены такие грандиозные, будто окончилась великая война. Колокола звонили вовсю, народу раздавали монеты и круглые хлебцы, мужчины и женщины махали вослед процессии цветами, благословляя обоих младенцев.
Священник был в тот день так же счастлив, как и его прихожане, и даже, может быть, чуточку больше. Церковь едва не трескалась, столько в ней набилось народу, и позднее двое нищих за деньги показывали камень, выпавший из стены вследствие этой давки.
Куда ни гляньбархат и шитье, тесьма и атлас, и блестящие украшения, и все лица улыбаются. «Забавное дело, подумал сир де Керморван, отец мальчика, которого еще не успели назвать Аленом, одних людей улыбка как будто делает глупыми, а других украшает. Должно быть, эту примету Господь даровал нам с той целью, чтобы мы могли сразу различать, кто не привык улыбаться вовсе, а для кого этосамое обыкновенное дело, ибо оно является потребностью сердца».
Как видим, радость крестильного дня сделало сира де Керморвана мудрым, хотя во всякое другое время ему это совершенно не было свойственно.
Обряд начали с маленького Мезлоана, которому, по замыслу, предстояло стать Паламедомэто имя прочно укоренилось в их роду. Священник уже открыл рот, чтобы провозгласить: «Паламед!»но язык словно бы прилип у него к гортани, и он не сумел вымолвить ни звука. С ужасом священник понял, что забыл имя: оно напрочь выскочило у него из головы.
Молчание возле купели стало затягиваться и стало наконец зловещим. Маленький Мезлоан тоже притих, рассматривая покрасневшего священника распахнутыми глазами, в которых мерцала смущающая младенческая пытливость.
Постепенно стихли и прихожане. Все отвлеклись от своих занятий, коим до сих пор увлеченно предавались, то есть перестали глазеть на женщин, пересчитывать жемчуга и прочие дорогие украшения на соседях и вспоминать крестины собственных детей. Все взоры устремились на священника, который сделался вдруг из красного таким бледным, словно на него дохнуло ветром из преисподней.
Наконец он очнулся от своего странного оцепенения и выпалил:
Ален!
И в церкви вновь поднялся успокоительный гул голосов; тревоги как не бывало. Жизнь, приостановившись на миг ради пророчества, двинулась дальше во всем своем великолепии.
Второго мальчика предполагалось назвать Рено, однако теперь у священника не возникало никаких сомнений насчет того, какое имя ему дать, так что и заминки никакой не случилось. И таким образом юный сир де Керморван получил то же наименование, что и его будущий лучший друг.
После такого прекрасного начала земного пути обоим мальчикам ничего не оставалось, как, подражая своим отцам, сделаться лучшими друзьями. Они часто гостили друг у друга, и все у них в детские годы было общим, не только имя. Они одинаково любили своих лошадей и отцовских охотничьих птиц, им нравилось сражаться на мечах и ездить верхом, поражая мишень длинным копьем. В один и тот же день они облачились в рыцарские доспехи и с одинаковым изумлением встретили весть о том, что знатные сеньоры иногда обучаются грамоте.
Не может этого быть! воскликнул Ален де Керморван, когда услыхал это странное сообщение из уст замкового капеллана, а Ален де Мезлоан засмеялся прямо в лицо хмурому монаху, приглашенному для этой цели из монастыря святого Ива:
Я прикажу выгнать тебя из замка, да вдобавок отхлестать за такие дерзкие враки!
На что замковый капеллан со скорбным лицом сложил руки на животе и медленно кивнул:
Ваш отец велел мне показать вам буквы, мессир, и, думается мне, лучше бы вы подчинились.
А хмурый монах заявил:
Для спасения души нет существенного различия между грамотным сеньором и сеньором совершенно лишенным такового умения, равно как нет различия и для меня, обучать ли дурака письменам или же удалиться обратно в монастырь; но ваша жизнь впоследствии может быть облегчена чтением и письмом.
Например? спросил Ален де Мезлоан.
Например, вы сможете сами разбирать написанные вам письма.
Ну вот еще! сказал знатный ребенок. Стану я водиться с людьми, которые будут писать мне письма вместо того, чтобы приехать и погостить как следует!
А сир Ален де Керморван сказал:
Мы можем обмануть моего отца и наврать ему, будто я обучаюсь грамоте; а там уж положимся на Божью волюавось мой отец так ничего и не узнает.
Даже если ваш отец скончается до того, как откроется этот обман, молвил капеллан торжественно, Господь на небесах сделает для него эту истину очевидной.
Вот уж не настолько важна эта истина, в самом деле, чтобы беспокоить ради нее Господа на небесах, проворчал Ален де Керморван, однако счел за лучшее подчиниться.
Что до его друга, Алена де Мезлоана, то тот сопротивлялся еще несколько дней.
Во всем были они, таким образом, единодушны, и когда вошли в возраст, то одновременно влюбились в одну и ту же даму, и звали ее Авуаза де Вуазен, супруга мессира Эсмура де Вуазена.
Произошло это в Ренне на большом турнире на первый же день.
Оба юноши прибыли туда, сильно волнуясь: еще быведь это был первый их турнир, и уж немало средств пришлось выложить их отцам, дабы снарядить сыновей наилучшим образом. На турнире присутствовал сам герцог Бретонский; впрочем, он не принимал участия в сражениях, а только наблюдал за ними.
Город был полон народу. Казалось, все дома, все улицы Ренна вскипели, так велико было многолюдье. На всех площадях шли ярмарки, и создавалось такое впечатление, будто всяк стремится как можно больше вещей продать и тут же на вырученные деньги купить еще сверх того, что имелось. И это великое кочевье вещей и монет шло непрестанно и, поскольку оно не имело никакой цели, то и вряд ли могло бы завершиться само собой.
Большая площадка была выгорожена для турнира, и там уже устроили места для зрителей и высокий балдахин для герцога и знатных дам. Только тут молодые люди поняли, как небогато было их рыцарское снаряжение. Чего только не представили на обозрение герцога и важных сеньоров бретонские рыцари в тот день! Пажи, наряженные лебедями, маврами и драконами, несли гербовые щиты; попоны на лошадях сверкали шитьем; могучие доспехи бугрились разными украшениями и накладками; а тупые наконечники копий были обвиты жемчужными нитями. Среди всей этой непомерной роскоши оба Алена терялись, ибо у них с собой была лишь небольшая свита да пара рыцарских коней, да еще пара мулов, впряженных в общую телегу, на которой они везли свои турнирные доспехи, принадлежавшие еще их отцам.
Однако молодость и красота сами по себе являются богатством, и потому на юношей обратили внимание. Они поняли это, когда самая прекрасная из сидевших в ложе дам приветливо улыбнулась им и махнула рукавом. Молодые люди переглянулись и одинаково покраснели. Затем Ален де Керморван шепнул другу: