Но не с парнем. Ну, отец же не может считаться за парня, верно?
Лукас жил один в просторной Г-образной студии на верхнем этаже нового здания.
Я в этой квартире первый жилец. Вообще первый!сказал он ей.Я до сих пор никогда не жил в совершенно новой квартире. Как будто я лишил ее девственности.
А теперь ты лишишь девственности меня.
Ну, не то чтобы девственности... Но это даже лучше. Помнишь, я тебе говорил, какое у меня счастливое число?
Шесть.
Вот именно.
«Интересно,подумала она,когда именно он решил, что число шесть приносит ему удачу?» Когда она призналась, что у нее было всего шесть партнеров? Видимо, да. Ну и фиг с ним. Идея была неплохая, и сейчас он наверняка гордился ею, потому что она сработала, так ведь?
Можно подумать, она могла не сработать...
Он налил им выпить, они принялись целоваться, и она с удовольствием, хотя и без особого удивления, обнаружила, что нужные гормоны пробудились. И вместе с гормонами нахлынула восхитительная волна предвкушения, которая всегда накрывала ее в таких случаях. Это чувство было эротическим и в то же время асексуальным, она испытывала его всегда, даже когда гормоны не просыпались, когда предстоящий половой акт внушал в лучшем случае равнодушие, а в худшемотвращение. Даже тогда она испытывала этот прилив чувств, это возбуждение. Но оно бывало куда сильнее, когда она знала, что предстоящий секс будет хорош.
Он извинился, ушел в ванную, она открыла кошелек и нашла маленький пузырек без этикетки, который хранила в отделении для мелочи. Она посмотрела на пузырек, на бокал, который он оставил на столе, но в конце концов оставила пузырек в покое.
В конце концов оказалось, что это не имело значения. Вернувшись из ванной, он потянулся не к бокалу, а к ней. Секс был неплох, как она и предвкушала: Лукас был изобретателен, пылок и страстен, и наконец они разжали объятия, выдохшиеся и насытившиеся.
Вау!сказал он.
Да, это, пожалуй, самое подходящее слово.
Ты думаешь? Я старался как мог, но мне все кажется, что этого было мало. Ты такая...
Какая я?
Изумительная. Я просто не могу удержаться, чтобы не сказать это. Даже не верится, что у тебя так мало опыта.
Что, я выгляжу настолько потасканной?
Нет, просто ты так хороша в постели! А это совсем не то, что потасканная, как раз наоборот. Извини, что снова спрашиваю, честное слово, это в последний раз: ты действительно говорила правду? У тебя было всего только пять мужчин?
Она кивнула.
Ну, впрочем, теперь уже шесть, верно?
Твое счастливое число?
Счастливее, чем когда бы то ни было.
Ну, для меня оно тоже удачное.
Она была рада, что не стала ничего подсыпать ему в бокал, потому что после короткого отдыха они снова занялись любовью, а иначе бы ничего не было.
Все еще шесть,сказал он потом,разве что ты решишь, что я тяну на двоих?
Она что-то ответила негромким убаюкивающим голосом, он сказал что-то еще, и это продолжалось до тех пор, пока он не перестал отвечать. Она еще немного полежала рядом с ним, в привычном, но вечно новом двойном блаженстве удовлетворенности и предвкушения, а потом наконец выскользнула из кровати, и немного погодя вышла из квартиры.
Очутившись одна в идущем вниз лифте, она сказала вслух:
Пятеро.
Второй бокал «Роб Роя» принесли прежде, чем заказанную еду. Наконец официантка принесла ее рыбу и его стейк, вместе с бокалом красного для него и белого для нее. Второй «Роб Рой» она оставила недопитым, а вино вообще едва пригубила.
Так ты, значит, в Нью-Йорке живешь,сказал он.Ты туда уехала сразу после колледжа?
Она рассказала ему, как живет, стараясь отвечать на вопросы как можно уклончивей, из опасения сбиться. Разумеется, все, что она рассказала, было выдумкой: она никогда не училась в колледже, а ее опыт работы представлял собой пеструю смесь из должностей официанток и секретарш на полставки. Она не собиралась делать карьеру и работала только тогда, когда ничего другого не оставалось.
Если ей нужны были деньгиа много денег ей было не надо, она не привыкла жить на широкую ногу... Ну, есть способы их добыть помимо работы.
Но сегодня она была примерной офисной труженицей, с карьерой под стать ее костюму, и да, она закончила Пенсильванский университет, защитила диссертацию и с тех пор работает в Нью-Йорке. Нет, она не может обсуждать, зачем она приехала в Толедо и кто ее сюда прислал. На данный момент это все страшная тайна, она дала слово молчать.
Хотя на самом деле никакой особой тайны тут нет,сказала она,но, знаешь, я стараюсь выполнять то, что мне говорят.
Как солдатик.
Именно,сказала она и улыбнулась ему через стол.
Ты мой солдатик,называл ее отец.Настоящий боец, маленький воин.
В рассказах о подобных случаях, которые ей доводилось читать, отец (отчим, дядя, любовник матери или даже просто сосед) обычно бывал пьяницей и грубияном, кровожадным дикарем, который силой брал беззащитную сопротивляющуюся девочку. Она всегда бесилась, читая такие истории. Она ненавидела мужчин, виновных в инцесте, сочувствовала маленьким жертвам, и кровь бурлила у нее в жилах от желания расквитаться, от жажды жестокой, но справедливой мести. Она выдумывала сценарии мести: кастрировать, покалечить, выпустить кишкивсе эти кары были грубые и безжалостные, но полностью заслуженные.
Ее собственный опыт не имел ничего общего с прочитанным.
Одни из самых ранних ее воспоминанийэто как она сидит у папы на коленях, как его руки обнимают ее, гладят, ласкают... Иногда он купал ее в ванне, следя за тем, чтобы она как следует намылилась везде и хорошенько смыла мыло. Иногда он укладывал ее спать по вечерам, и подолгу сидел рядом с кроваткой и гладил ее по головке, пока она не уснет.
Было ли в этих прикосновениях что-то неподобающее? Оглядываясь назад, она предполагала, что, наверное, было, но тогда она этого не замечала. Она знала, что любит папочку, а папочка любит ее и что между ними существует связь, в которой ее матери нет места. Но ей никогда не приходило в голову, что тут есть что-то не то.
А потом, когда ей исполнилось тринадцать и ее тело начало меняться, однажды ночью он пришел к ней в комнату и забрался под одеяло. Он обнял ее, прикоснулся к ней, поцеловал ее.
И эти прикосновения, объятия и поцелуи были иными. Она сразу почувствовала, что теперь все изменилось, и каким-то образом поняла, что это будет тайной, о которой она никому не сможет рассказать. И тем не менее в ту ночь ничего такого особенного не случилось. Он был неизменно мягок с ней, очень мягок, и соблазнял ее очень постепенно. Потом она прочитала о том, как индейцы Великих равнин ловили и приручали диких лошадейони не ломали их, не принуждали их силой, но медленно-медленно завоевывали их доверие. И это описание отозвалось в ней чем-то очень знакомым, потому что именно так ее родной отец превратил ее из ребенка, невинно сидевшего у него на коленях, в пылкую и послушную сексуальную партнершу.
Нет, он не ломал ее дух. Напротив, он пробудил его.
Он приходил к ней каждую ночь, месяцами, и к тому времени, как он наконец лишил ее девственности, невинности она лишилась уже давно, потому что он мало-помалу научил ее всему, что касается секса. В ту ночь, когда он провел ее через последний барьер, она не испытала боли. Она была хорошо подготовлена и готова ко всему.
А вне постели между ними все было как обычно.
Главноене подавать виду,наставлял ее он.Нашей любви никто не поймет. Нельзя, чтобы кто-то знал. Если твоя мамаша об этом пронюхает...
Он не договаривалвсе и так было ясно.
Когда-нибудь,говорил он ей,мы с тобой сядем в машину и поедем в другой город, где нас никто не знает. Мы тогда оба будем старше, наша разница в возрасте не будет так бросаться в глаза, особенно если накинуть несколько лет тебе и убавить несколько лет мне. Мы станем жить вместе, поженимся, и никто ничего не узнает.
Она пыталась представить себе это. Иногда ей казалось, что все так и будет, что со временем они действительно поженятся и станут жить вдвоем. А иногда это казалось ей чем-то вроде сказки, какие рассказывают малышам: про Санта-Клауса, про зубную фею и тому подобное.
Но пока что,не раз говорил он,пока мы должны быть скрытными, как настоящие воины. Ты ведь у меня солдатик, да? Да?
Я иногда бываю в Нью-Йорке,сказал Дуг Праттер.
Ты, наверно, прилетаешь туда с женой, да?сказала она.Вы останавливаетесь в хорошем отеле, ходите в театры, на мюзиклы...
Да нет, ей не нравится летать.
А кому же это нравится? Тем более в наше время, когда из тебя всю душу вынут во имя этой их безопасности. И с каждым годом все хуже и хуже, скажи? Сначала стали выдавать пластиковые столовые приборыведь нет ничего страшнее террориста с металлической вилкой! Потом вообще перестали кормить в полете, чтобы пассажиры не жаловались на пластиковые приборы...
Да-да. Ужас, правда? Но тут лететь-то совсем недолго. Меня это не напрягает. Не успеешь открыть книгу, глядьты уже в Нью-Йорке!
Ты бываешь там один.
По делам,сказал он.Не так уж часто, время от времени. То есть я мог бы бывать там и чаще, если бы было зачем.
Да ну?
Но в последнее время я стараюсь избегать таких командировок,сказал он, пряча глаза.Потому что вечером, как управишься с делами, не знаешь, куда себя девать. Конечно, если бы у меня там были знакомые... Но у меня в Нью-Йорке никого нет.
Ну, у тебя есть я, возразила она.
Да, в самом деле!сказал он, и снова посмотрел ей в глаза.Это правда. У меня есть ты, верно?
За эти годы она много читала об инцесте. Она не считала свой интерес к этой теме навязчивым или болезненным: ей казалось, что было бы куда противоестественнее, если бы она не читала об этом.
У нее в памяти особенно сильно запечатлелся один случай. У одного человека было три дочери, и он состоял в сексуальной связи с двумя из них. Это не был Искусный Соблазнитель, как ее отец, он был куда ближе к Пьяному Грубияну. Овдовев, он заявил двум старшим дочкам, что теперь их долгисполнять обязанности их матери. Они чувствовали, что это неправильно, но им казалось, что делать это необходимо, и они делали это.
Ну и, как и следовало ожидать, обе получили тяжелые психологические травмы. Похоже, почти каждая жертва инцеста получала психологические травмы, так или иначе.
Но сильнее всего оказалась травмирована их младшая сестра. Ее папочка никогда не трогал, и она вообразила, что с ней что-то не так. Может, она уродка? Может, она недостаточно женственна? Может, в ней есть что-то отвратительное?
Господи, ну что с ней не так, в конце концов? Почему он ее не хочет?
После того как официантка убрала со стола, Дуг предложил выпить бренди.
Ой, нет, не стоит!сказала она.Я так рано так много не пью!
Да я, вообще-то, тоже... Мне просто показалось, что наша встречамаленький праздник, и это стоит отметить.
Да, я понимаю, о чем ты.
Может, тогда кофе? Мне не хочется так скоро расставаться.
Она согласилась, что выпить кофе было бы недурно. Кофе оказался действительно хорош, отличное завершение великолепного обеда. Куда лучше, чем можно рассчитывать найти на окраине Толедо.
Интересно, откуда он знает это место? Может, он бывал тут с женой? В этом она сомневалась. Может, водил сюда других женщин? В этом она тоже сомневалась. Скорее всего, слышал мельком у офисного кулера. «Я повел ее в тот итальянский кабак на Детройт-авеню, а потом мы заскочили в мотель «Комфорт» в том же квартале, классная оказалась телка!»
Вроде того.
Мне неохота возвращаться в офис,говорил он.Столько лет не виделись, а тут вдруг ты снова вошла в мою жизнь, и мне не хочется, чтобы ты исчезла вот так сразу.
«Исчез-то как раз ты,подумала она.Уехал в этот свой Боулинг- Грин...» А вслух сказала:
Ну, мы могли бы поехать ко мне в отель, но он находится в центре города...
Вообще-то тут есть уютное местечко прямо напротив,сказал он.
Что, правда?
Мотель «Отпуск» называется.
Думаешь, у них в это время найдется свободный номер?
Он как-то ухитрился сделаться одновременно смущенным и самодовольным.
Ну, вообще-то я заказал номер заранее...
Через четыре месяца ей должно было исполниться восемнадцать, и тут все изменилось.
Со временем она осознала то, чего тогда сознательно старалась не замечать: все изменилось не вдруг, еще до того некоторое время все шло не так, как прежде. Отец реже приходил к ней в постель, иногда отговаривался тем, что день был тяжелый и он слишком устал, иногда говорил, что он взял работу на дом и будет сидеть до поздней ночи, иногда вообще не утруждал себя объяснениями.
И вот в один прекрасный день он предложил ей прокатиться. Иногда такие семейные прогулки заканчивались в каком-нибудь мотеле, и она подумала, что и в этот раз будет так же. Охваченная предвкушением, она положила ему руку на колено, как только они выехали на улицу, и принялась поглаживать его, ожидая ответной ласки.
Он отвел ее руку.
Она удивилась, почему, но ничего не сказала, он тоже ничего не сказал. Минут десять он кружил по улочкам пригорода. Потом резко затормозил на стоянке возле крытого рынка, остановился, упершись в глухую стену, и сказал:
Ты ведь у меня солдатик, да?
Она кивнула.
Я знаю, ты всегда будешь моим стойким, верным солдатиком. Но нам пора эго прекратить. Ты теперь взрослая женщина, тебе пора жить своей жизнью, я так больше не могу...
Она почти не слушала. Слова захлестнули ее потоком, бурлящим потоком, сквозь который пробивался не столько смысл самих слов, сколько то, что стояло за ними: «Ты мне больше не нужна».
Когда он умолк, она подождала еще немного, чтобы убедиться, что он больше ничего не скажет, и, поскольку знала, что он ждет ответа, сказала:
Хорошо.
Я тебя люблю, ты же знаешь.
Да, я знаю.
Ты никому ничего не говорила, нет?
Нет.
Ну конечно, ты никому ничего не говорила! Ты у меня настоящий воин, я всегда знал, что на тебя можно положиться!
На обратном пути он спросил, не хочет ли она мороженого. Она молча покачала головой, и они поехали домой.
Она вышла из машины, поднялась к себе в комнату. Бросилась на кровать, открыла книгу и принялась ее листать, не понимая, что читает. Через несколько минут она перестала пытаться читать, села и уставилась на кусок стены с косо наклеенными обоями.
Она поймала себя на том, что думает о Дуге. Своем первом настоящем парне. Отцу она про Дуга ничего не говорила. Нет, он, конечно, знал, что они много общаются, но об их связи она молчала. Ну и, разумеется, она не говорила ни слова о том, что происходит между нею и ее отцом, ни Дугу, ни кому-нибудь другому.
Эти две связи протекали как будто бы в разных мирах. Но теперь, когда обе они оборвались, она обнаружила между ними нечто общее. Семья Дуга переехала в Огайо, некоторое время они переписывались, но вскоре переписка заглохла. А отец больше не хочет заниматься с ней сексом.
Скоро случится что-то плохое. Она это просто знала.
Через несколько дней она после школы зашла к своей школьной подружке Розмари. Розмари жила всего в нескольких кварталах, на Ковинтон-стрит, у нее было трое братьев и две сестры, и всех, кто оказывался у них в гостях в обеденное время, усаживали обедать.
Она с благодарностью приняла приглашение. Можно было бы пойти домой, но домой идти ей не хотелось. И после обеда тоже.
Слушай, нельзя ли у вас переночевать?спросила она у Розмари.А то родители в последнее время ведут себя как-то странно.
Погоди, я спрошу у мамы!
Надо было позвонить домой, спросить разрешения остаться.
Никто трубку не берет,сказала она.Может, ушли куда-нибудь? Ну, если нельзя остаться, я пойду домой.
Нет-нет, оставайся!сказала мать Розмари.Позвонишь еще раз, перед сном, ну а если и тогда никто не ответит, значит, их просто нету дома и они тебя не хватятся, верно?
У Розмари в комнате стояло две кровати, она легла на свою и сразу заснула. Кит, лежавшая в нескольких футах от нее, подумала, что, наверное, сейчас войдет отец Розмари и ляжет с ней в кровать, но, разумеется, ничего такого не случилось, и она сама не заметила, как заснула.
На следующее утро она ушла к себе домой и сразу же позвонила домой к Розмари. Она была в истерике. Мать Розмари успокоила девочку, и она наконец сумела позвонить по 911 и сообщить о смерти своих родителей. Мать Розмари пришла, чтобы побыть с ней, вскоре подъехала полиция, и происшедшее сделалось очевидным. Ее отец убил ее мать, а потом застрелился сам.