«Ты же себя погубишь. И ее. Жалеть будешь, никогда себя не простишь», шепчет она, когда сил на то, чтобы гневаться, уже не остается.
Но глаза Фэлана говорят о том, что он не отступится, и Дара соглашается. Страшный грех берет на себя обещанное зелье должно связать сердца человека и фейри, пригубивших его. И тогда один будет счастлив лишь до тех пор, пока жив другой. А когда сердце человеческое остановится, то погибнет и бессмертная фейри.
Дара ненавидит Сирше, но не желает ей такой судьбы. Нет ничего горше, чем быть преданной возлюбленным.
Но Фэлану отказать невозможно.
Он говорит, что любит Сирше, но это не любовь, а что-то страшное, разрушительное, жуткое.
Три полнолуния спустя на деревьях начинают распускаться первые клейкие листочки, пахнущие остро и пряно. Весна все уверенней ступает по северным землям. Постепенно успокаивается и ревность Фэлана Сирше по-прежнему здесь, с ним. Она тиха и задумчива, чаще прежнего говорит, что любит его.
Теперь в это верится легко, но отступать уже поздно.
Зелье смешано с подогретым вином и перелито в кубок. Едва пригубив, Фэлан протягивает его Сирше.
«Что это?» спрашивает она.
Белые волосы ее собраны в косу, одежды непривычно светлые и закрытые. Острые плечи укутаны вышитым покрывалом.
«Знак нашей любви».
«Разве нашей любви нужны знаки?» Сирше смеется, и в смехе ее арфа, и флейта, и серебряные колокольчики.
Любит ли она его на самом деле? Или нет? Может, она играет, и все это для нее не всерьез?
Вот бы получить знак, думает Фэлан. Хоть какое-нибудь подтверждение. Тогда бы он тотчас же выплеснул зелье и был бы счастлив.
«Я люблю тебя, отвечает Фэлан, не отводя взгляда. Ты будешь со мною всегда? До самой смерти?»
Прежде это означало до моей смерти. Но с этого вечера все будет иначе. Теперь они по-настоящему станут равны.
Сирше принимает кубок и осушает его в один глоток.
«До самой смерти»
А потом наклоняется к Фэлану и шепчет на ухо:
«К осени я рожу тебе сына».
Фэлану кажется, что он падает в пропасть.
3
Кто увидит хоровод
фейри ночью лунной
Когда ведьма Дара была молода, она мечтала увидеть Фэлана на коленях отчаянно влюбленным, страдающим, ищущим у нее утешения. Чтобы волосы цвета воронова крыла разметались в беспорядке по плечам, и шнуровка на рубахе распущена, и в синих глазах мука смертная. И чтобы пели кругом соловьи, и цвел дикий шиповник, голову кружил сладкий ветер с западных холмов
Теперь Дара ненавидит себя за эту сбывшуюся мечту. Фэлан здесь, он влюблен и страдает, но чувства его обращены к другой.
«Всеми богами тебя заклинаю, Дара Верни все обратно! Свари другое зелье, освободи Сирше, я прошу!»
Фэлану тридцать пять, и седины в его волосах уже куда больше, чем смоляной черноты, а лоб изрезали глубокие морщины. Не смазливый мальчишка могущественный колдун, все еще красивый к тому же. Ишь, как сердце у Дары колотится.
«Не могу. Нет от того зелья лекарства. Ничего не воротишь».
«Прошу тебя, Дара! Все, что пожелаешь, дам тебе!»
В глазах у Фэлана столько боли, что у Дары на языке появляется горечь.
Тринадцать лет назад Сирше родила сына. Два года она жила как простой человек не спускалась под Холм, не танцевала в лунном свете, не каталась по небу в колеснице, запряженной северными ветрами. Фэлан устлал полы в доме теплыми мягкими шкурами, а если случалось жене выйти наружу готов был ее на руках носить, чтоб не запачкала она ноги в дорожной пыли. Больше, чем Сирше, баловал он, пожалуй, только сына мальчика, прекрасного, как зимний рассвет, и не похожего на смертного человека.
«Дара, умоляю тебя»
«Нет. Прости».
Когда он уходит, Дара долго плачет. Она ведь предупреждала, предупреждала, да разве ее кто послушает Фэлан и не поймет никогда, почему Дара не могла тогда отказать ему. Он, поди, уже и забыл ту клятву.
«А что мне будет, если я тебе принесу этих цветов?»
«Всё, что захочешь. Только вернись, если сможешь».
Не помнит. Забыл. Все заслонила Сирше медовые ее очи, белоснежные волосы, сладкий голос и лукавые слова.
«Все несчастья от фейри, воет отчаянно Дара. Всё из-за них».
Но утешения почему-то не помогают. Вина ее тяжка; она пригибает Дару к земле и шепчет вкрадчиво:
«Кабы ты не просила невозможного, ничего б не было».
Даре больно, а еще больнее Фэлану; и только Сирше беспечно танцует с сыном в свете луны и беспечно смеется, не зная, что не сможет разделить с этим мальчиком свое бессмертие. Неважно, сколько ей осталось лет, десять или двадцать; однажды время ее закончится.
Через день Дара находит Фэлана у реки и говорит ему:
«Скажи обо всем Сирше. Она фейри, она мудрее нас с тобой. Может, она знает лекарство от того зелья, или обряд, или оберег».
Фэлан вздрагивает. Лицо его искажается.
«Не могу. Она будет ненавидеть меня, а еще а еще познает страх перед смертью. Хватить и того, что я один буду мучиться им. Нет, Сирше я ничего не расскажу. Пусть она остается счастливой».
«А что же ты?»
«А я буду искать лекарство один. Я успею».
Он говорит твердо, но вовсе не уверен в своих словах. Дара украдкой вздыхает и отводит взгляд.
Фейри приносят одно горе.
4
Будет проклят через год,
Прослывет безумным
Все это было очень давно.
А теперь Фэлан сед, как лунь, и время скрючило его, согнуло в дугу. Пальцы стали что высохшие ветки кривые, непослушные. Глаза видят не так зорко, как в молодости что в человечьем облике, что в соколином. Единственный и любимый сын странствует в чужедальних землях учится чародейству у всех, кто готов учить его. Дара уже два года как умерла, и немногие помнят, что та угрюмая крючконосая ведьма была когда-то смешливой рыжей девчонкой с лукавым взглядом.
И только Сирше, прекрасная Сирше по-прежнему рядом с ним.
Высокая, гибкая, тонкая, древняя, знающая всё и даже больше кроме одного.
Фэлан открывает глаза и смотрит на нее. Белоснежные волосы блестят в лунном свете. У реки деревенские распевают те же песни, что и пятьдесят лет назад, пляшут, жгут костры и прыгают через них. Говорят, что так в огне сгорают печали, горести и проклятия.
Жаль, что ему это не поможет. Он все-таки не сумел найти лекарство, а теперь уже поздно.
И где найти смелость признаться?
А ведь может случиться так, что эта ночь последняя.
Сирше, я совершил ужасную
Она улыбается и касается холодным пальцем его губ, словно запечатывая. Губы тут же немеют, как на морозе.
Т-ш-ш Не говори ничего. Я знаю.
Фэлан сначала недоверчиво хмурит брови, но потом глядит в ее глаза и осознает, что она говорит правду.
Откуда ты подхватывается, пытается сесть, но приступ кашля сгибает его пополам.
Сирше гладит Фэлана по волосам, принуждая лечь обратно. Она смеется, как всегда будто звенят серебряные колокольчики, беспечно и загадочно.
Ты говоришь во сне, о муж мой. А я никогда не сплю.
Фэлан смотрит на нее снизу вверх и ничего не понимает. Совсем ничего.
Если ты обо всем знаешь, тогда почему осталась со мной? Я обрек тебя на смерть.
Пока не обрек, улыбается Сирше. У нее глаза цвета мёда и томный взгляд. Она не меняется, сколько бы лет ни прошло мудрая, вечная. Ты жив, жива и я. А почему я осталась Я люблю тебя, Фэлан. Хоро-о-ошенький мальчик
Вот теперь она точно смеется над ним.
Небо напоминает холодный стеклянный купол, подсвеченный изнутри ало-золотым на западе, лилово-голубым в зените, а на востоке царит иссиня-черная тьма. Льдистая крошка звезд рассыпана в беспорядке, мерцающая, заманчивая. Холм дрожит, будто там, под ним, бьется заполошно чье-то огромное сердце.
Сирше, тихо говорит Фэлан. Прости меня. Я хотел бы сказать, что жалею о том, что сделал Но если б все вернулось назад, боюсь, я поступил бы так же. Я не смог бы тебя отпустить. Сирше имя тает на языке яблочной льдинкой.
Спи, она легонько касается его век. Никогда не жалей ни о чем. Сожаления превращают любовь в нелюбовь, а жизнь в пустоту. Ты еще ничего не понимаешь. Мальчишка
И Фэлан послушно закрывает глаза.
Каждый вдох дается ему все тяжелее. В ушах нарастает звон то ли искаженный плач флейты, то ли расстроенные струны арфы, то ли серебряные колокольчики бьются друг о друга не в лад. Вспыхивают под опущенными веками золотые звезды.
Вздрагивает земля. Издалека доносится пение на языке древнем и тягучем.
«Эйлахан, я вернулась. Примешь ли ты под холмом еще одного человека?»
Кто задремлет на холме
С веточкой тимьяна
Будет всюду видеть смерть
И погибнет рано.
Кто увидит хоровод
Фейри ночью лунной
Будет проклят через год,
Прослывет безумным.
Кто любовь отдаст свою
Духам бессердечным
Будет, будет заточён
Под Холмом навечно!
Дрессировка
Наблюдая, как вода медленно заливает нижние палубы, Фелиция Монрей мелкими глотками цедила теплый оранжад и думала, что следовало бы поехать поездом, автомобилем, нанять дирижабль, в конце концов. Где угодно больше шансов сбежать, чем посреди открытого моря, и было ошибкой думать, что океанический лайнер догнать сложнее
Впрочем, нет. Ошибку она совершила раньше когда решила, что Ремус ей по зубам.
Теперь об этом и помыслить смешно, а тогда
Тогда Фелиция решила, что у нее есть шанс.
Нужно было только хорошенько рассчитать, по уму, а уж если чем и могли похвастаться Монреи, то мозгами. Пожалуй, все, кроме основателя рода того, кто заключил с Ремусом контракт, ну да что поделать, в семье не без урода. Фелиция глупой не была разве что самоуверенной, но кто к шестнадцати годам успевает научиться осторожности?
А ситуация складывалась идеальная. Полезные знакомства весь год сыпались как из рога изобилия. Мистер Сиддл, такой же невезучий и вечно прозябающий в долгах, как и большинство изобретателей; экзальтированная Лора Чимни, вложившая почти сорок тысяч в конструирование дирижаблей с дюралевой обшивкой; жених Лоры, так удачно проигравший крупную сумму на скачках; скромный клерк страховой компании по имени Томас Найс, мечтающий о карьере скрипача в Национальном оркестре Когда новым поклонником рано овдовевшей тетушки Грейс оказался сам Эдвард Стерлинг, меценат, покровительствующий Музыкальной академии, Фелиция решила, что это судьба.
Свести Сиддла и Лору; насладившись отчаяньем жениха, намекнуть ему на возможность провернуть маленькую спасительную авантюру; замолвить перед Стерлингом словечко за Томми Найса, а взамен попросить о небольшой услуге оформлении крупной страховки на еще не сконструированный «новый дирижабль Чимни-Сиддла»; лично внести в чертежи одну незаметную, но очень опасную поправку
Конечно, Лора пригласила на испытания свою добрую подругу мисс Монрей. И ничего удивительного в том, мисс Монрей взяла с собой бессменного и верного слугу, доставшегося ей по наследству еще от отца. А когда фотографа внезапно скрутило за четверть часа до испытательного полета, мисс Монрей щедро предложила, спасая положение:
Пусть Ремус полетит вместо него. Он не боится высоты и умеет фотографировать. Верно?
Нет ничего, что было бы мне не под силу, последовал ответ.
О, разумеется, она это знала. Именно поэтому и выбрала дирижабль с ружьем или ядом было бы проще, но без всякой гарантии.
«Чимни-Сиддл» разорвало примерно на высоте в полторы мили. Фелиция устроила форменную истерику, рыдая на плече у Лоры по безвременно погибшему Ремусу, а потом взяла кэб и уехала на аэровокзал. В сумочке у нее лежал спрятанный между страниц «Толкователя сновидений» билет на пассажирский дирижабль в Старый Свет.
Утро Фелиция встретила в Брестоне. На завтрак в кофейне она попросила тосты с апельсиновым джемом, черный кофе и свежую газету. Не без интереса прочитав о вероятном крахе известной страховой компании, растущих ценах на газолин и благотворительном аукционе в Гран-Лемане, Фелиция углубилась в двухстраничный репортаж о крушении экспериментальной модели дирижабля под Корнуоллом. Репортер в чудовищно преувеличенных красках расписывал клубы дыма, воронку на месте падения и четыре обгоревших до неузнаваемости тела.
Четыре.
Фелиция закрыла газету дрожащими руками и попросила счет.
Ремус должен был оказаться пятым.
Мсье, тепло улыбнулась она официанту из-под густой вуали, вручая более чем щедрые чаевые. Вы не подскажете, когда отходит ближайший поезд?
Мальчишка ничуть не смутился наверняка подобные вопросы в кофейне у самого вокзала он слышал едва ли не каждый день.
В девять, потом в половину десятого А куда вам нужно?
Куда-нибудь.
Убегаете от нелюбимого жениха? нахально подмигнул официант, смекнув, что жаловаться на чересчур вольное поведение странная леди не станет.
Ах, если бы
Кофейню Фелиция покидала в неприличной спешке. Желто-карие глаза мальчишки слишком напоминали о Ремусе.
После Брестона и «Континентального экспресса» был шумный портовый Ардо, дешевая парикмахерская и мужской костюм цвета горчицы, фетровая шляпа и сомнительная гостиница на аллее Художников. С ледяным спокойствием Фелиция наутро поинтересовалась у портье, где можно купить небольшой и нетяжелый револьвер. Ей задали всего один вопрос:
Умеет ли мсье стрелять?
О, да, кивнула она. Мсье умеет.
Револьвер принесли через два часа, и стоил он четверть ее сбережений. В коробке, обернутой шелестящей розовой бумагой, лежала одна лимонная роза с красноватой каемкой по лепесткам свежая, словно только что срезанная в саду глуповатой, доброй тетушки Грейс, помешанной на редких сортах. У Фелиции хватило выдержки не спрашивать, как и у кого портье достал оружие. Она расплатилась, наняла автомобиль до вокзала, а там купила билеты на три поезда, отходящих почти одновременно, и до последнего бродила от одного к другому, поглядывая по сторонам.
Потом была знойная Рома, ночное кружение по городу, узкие темные улочки, запах мусора и близкой погони. Фелиция потратила четыре пули из двадцати, чтобы отбиться от темпераментных ромейцев не самой благородной профессии, нюхом почуявших, что за мужской одеждой прячется юная девица. Она была абсолютно уверена, что в самого нахального из них, собственно, и затеявшего травлю, выстрелила дважды и попала, но потом на мостовой осталось только два тела.
Светловолосого вожака, говорившего с мягким, горловым акцентом, нигде не было.
Измученная и уставшая, Фелиция попросила приюта в монастыре. Грустные монахини, перевидавшие за свою жизнь не одну скрывающуюся беглянку, молча впустили ее и выделили келью. Два дня прошли в спокойствии, без кошмаров и дыхания в затылок, без шепотов по ночам и жутких теней в углах. А потом Фелиция снова не выдержала и сорвалась. Сбежала еще до рассвета, успела на первый утренний трансконтинентальный дирижабль и, едва сойдя на землю в прибрежной Кастовице, выкупила на последние деньги билет на отходящий вечером океанический лайнер, следующий в Новый Свет.
Где-то далеко тетушка Грейс ворковала в своем розарии с мистером Стерлингом, на тайной церемонии Лора Чимни скоропостижно превращалась в миссис Сиддл, брошенный жених отбивался от адвокатов страховой компании, а везучий фотограф благословлял столь своевременное желудочное расстройство Фелиция Монрей не слишком-то и удивилась, когда ровно посреди круиза на борту вдруг вспыхнула эпидемия неизвестной болезни и постепенно выкосила всех.
Кроме неё.
Кроме неё
Вода появилась еще накануне, ночью. Она прибывала отовсюду и до неправдоподобного равномерно. Обнаружив, что машинное отделение затоплено, Фелиция только вздохнула, забрала из каюты револьвер, одеяло и отправилась в рубку спать. Утром перетащила на мостик судовой дневник, забрав его из рук мертвого капитана, кувшин оранжада, переоделась в платье и принялась ждать, коротая время за чтением и созерцанием неотвратимой катастрофы.
Ремус не заставил ждать себя слишком долго.
Не стоит пить кислое натощак, мисс Монрей. Испортите себе желудок.
Еда уже несвежая, пожала плечами Фелиция и взвела курок под столом. А готовить я не умею.
И не нужно, пока у вас есть я, мисс Монрей. Желаете отбивную по-бастрийски? Или омлет с рисом по-восточному?