Пастырь, пастырь, прошептала Анаис. Хайма, который смотрел на неё весь вечер, было ужасно жалко. И не прогонишь его ведь, не скажешь, что сердце давно отдано пожарам не поверит, не поймёт. Приходи, а? Без своих стад, без огней и дымов. Я тебя вином угощу.
Из зябкой осенней ночи налетел ветер, встрепал волосы и следом, через мучительно долгую минуту, затылок накрыла тёплая ладонь.
Вино, говоришь, маленькая госпожа торговка? усмехнулся пастырь, усаживая Анаис к себе на колени, укрывая полой пальто. Вылей ты эту кислятину. У меня кое-что получше есть.
И что, поделишься? недоверчиво откликнулась она. А глупое сердце в груди ликовало: услышал, пришёл! Чего больше-то надо, дурочка?
С кем, если не с тобой, ответил пастырь серьёзно.
И забрал у неё злополучный стакан, опрокинул прямо в жухлую траву.
Анаис стало так легко, как давно уже не было; она знала, что скажет Хайму, не знала только, простит ли он её. Хлеб пришлось разломить надвое заедать сладкие, невозможно пьяные ягоды. Пастырь и принёс-то их всего одну горсть, а они не кончались и не кончались.
Слушай Тебе до столицы далеко? спросила Анаис сонно, пригревшись под пальто, так похожим на сыпучий, жирный пепел.
Шаг туда, шаг обратно, дыхание раздвинуло волосы у неё на затылке.
Моего брата зовут Танет Моро. Он на меня похож, только высоченный. Женился недавно. Написал тут про ребёнка Мне б только узнать, родился или нет, здоров ли
Спи, коснулись лба горячие губы. Всё о других беспокоишься. Про себя подумай.
Анаис в полудрёме ткнула его кулаком в бок и провалилась в забытьё, безмятежное, как в детстве, когда волшебство было взаправду. Под утро ей пригрезилось: «Девочка, назвали Мелош».
Сон оказался пророческим.
После объяснения Хайм перестал приходить. Сначала совсем, потом начал изредка заглядывать, но только днём, когда Анаис была в госпитале.
Зовёт меня: «Эй, мать, здорова?». Ну какая я ему мать? ворчала Мелош, и погнутая игла ныряла в рыхлую чёрную ткань. Жалко парня.
А мне сестру жалко, фыркал Дени. И раз! опускал взгляд, скрывая потаённые мысли, точь-в-точь, как отец, когда его мать бранила по мелочи.
Иногда Анаис казалось, что брат хотел что-то сказать, но не решался; иногда она была уверена, что он знал наверняка про пастыря, про яблоко, про пьяные ягоды, про случайные встречи за околицей. Видел, как сестра голой рукой подхватывает с пола выстреливший уголёк и кидает обратно в печку. И очень редко она думала, что сумеет рассказать правду.
А потом стало не до того.
Война оказалась похожа на океан. За отливом следовал прилив, и чем дальше откатывались волны железные, горючие, тем яростней захлёстывали потом спокойные земли. Первым знаком стали погорельцы снова потянулись через город вереницы усталых, голодных, выжженных ужасом людей. Больше, чем во все прежние годы; мест в больнице не было, солдаты заняли все койки. Ночью край неба полыхал, но не зарницами.
Идите на север, бросил как-то пастырь; он сидел на пороге, подбрасывая яблоко на ладони, и на Анаис не смотрел. Закат горел ореолом вокруг его головы, но не ярче багряных бликов в зрачках. Здесь совсем скверно будет. А туда ещё нескоро беда доберётся, на человечий век хватит.
Да как же мы, растерялась Анаис. Бабка Мелош ходит плохо, она не дойдёт. Не бросать же её
Как знаешь, сухо ответил пастырь, положил яблоко на тёплое, нагретое за день дерево и шагнул с порога прямо в кипящее, дымное, пламенное. Анаис моргнула, и жуткое видение исчезло.
Страх остался.
Первую бомбу она почуяла ещё до её появления всей кожей, шестым чувством, зудом в костях. Нечто расчертило небо, раскроило надвое, выпуская из-за звёздного полотнища неба огненную тьму
Не сейчас. Пока ещё нет.
Нет! Анаис рывком села, скидывая одеяло. Брат на полу зашевелился, протирая глаза. Нет, нет, нет, только не к нам, пожалуйста, нет!
Выскочила на улицу сапоги в руках, рубашка Танета падает с плеча, под ногами ломкая от мороза трава. В спину неслось хриплое спросонья: «Эй, ты куда?», и обернуться бы, объяснить, но дорога сама бросалась под ноги, несла, как волна доску от разбившегося корабля.
Нет! выдохнула Анаис, вскидывая руки к небу словно пытаясь заслонить узкими мозолистыми ладонями весь город. Дурацкие сапоги шлёпнулись о камень. Не сегодня!
Закрыла луну трескучая машина, крылья как ножи, в ореоле железистого дымного смрада. Металл, начинённый смертью, перевалился через край, полетел вниз
Анаис не двинулась с места.
Пожалуйста, не сегодня! яростно крикнула она в сторону, зная, что тот, кто всегда рядом, обязательно услышит.
И правда, услышал.
Бомба вонзилась в брусчатку, оставив котлован; осколки брызнули в стороны, но и только ни взрыва, ни огня. Вторая камнем упала на крышу больницы, пробивая перекрытия; третья на ратушу. Затем машинный треск затих вдали, и чудовищная тень сокрылась меж других теней в ночи.
Пастырь обнял Анаис со спины, склонился, прижимаясь щекой к щеке.
Уговор, маленькая моя госпожа, седая госпожа. В другой раз ты позовёшь меня со всеми моими стадами.
Я не седая, прошептала Анаис; губы онемели, обожжённые морозным воздухом; глаза были сухими; растрепавшаяся коса змеёй спускалась на грудь.
Ты будешь, произнёс пастырь горько и нежно, точно хотел бы откупиться от собственных слов, от знания но не мог. И тогда я приду за тобой. Только позови.
И отстранился. Она почувствовала движение, обернулась, пытаясь удержать, но поймала только дым невесомый, почти прозрачный, словно от тонкой щепки ароматного дерева. Запах запутался в волосах шёлковый платок для призрака, бесполезный дар.
«Я не должна была просить А могла ли промолчать?»
Анаис кое-как влезла в сапоги и вернулась домой ни жива ни мертва. Думала, что теперь не заснёт никогда, но провалилась в сон почти сразу.
И поначалу будто бы ничего не изменилось. Линия фронта пронзила город, как спица зрелое яблоко, но никто не заметил. Взрывы, что звучали к северу, сместились вдруг южнее, а раненых в госпитале стало меньше. Исчезли мундиры, которые нет-нет, да и мелькали на улицах Но всё так же работала пекарня Мартена, и говорливый южанин Хайм успевал бывать в десяти местах одновременно, одному сбывая бутылку вина, другому старые сапоги, а третьему яркие липкие леденцы.
А потом пришли чужие войска.
Вроде и различий со своими было немного: форма побледнее, потемнее, язык похож; и люди такие же кто злой, кто усталый, кто весёлый без меры. Эти, как и свои, не спрашивали разрешения, подселяясь в хорошие дома, и одни гости еду требовали, а другие делились. Тех раненых, кого свои не успели вывезти, чужие не трогали; простых людей никто не запугивал.
Мы с мирными не воюем, нет, сказал высокий белоглазый офицер, похлопывая по плечу старика-врача.
Почти как наши, вторила ему худая и краснощёкая медицинская сестра, поглядывая вниз, на каменный двор, где разместился громоздкий автомобиль, из которого выгружали тяжелораненого. Слушай, а с чего началось-то? Кто кого обидел? Мы их или они нас?
И только старуха Мелош одним словом смогла выразить то, что довлело над городом:
Душно.
«И хрупко», добавила про себя Анаис. Она и впрямь чувствовала, что воздуха не хватает и одновременно боялась подспудно сделать неловкое движение, словно очутилась в наглухо запертой лавке с тысячью стеклянных статуэток. Повернёшься неаккуратно, заденешь рукавом и брызнут осколки в стороны. И каждая такая фигурка чья-то жизнь.
Страх, почти неощутимый поначалу, стал копиться по низинам и подвалам, как ядовитый болотный газ. И, прежде чем самые чуткие успели это понять, весь город оказался отравлен.
Утро выдалось не по-осеннему морозным; к полудню полетели по ветру крупные снежинки-пушинки, заволакивая обочины. Анаис, улучив минуту, выбралась в больничную кухню погреть руки о чашку с похлёбкой, когда во внутреннем дворе, гулком, как колодец, разгорелась перебранка. Один голос, мужской, сбивчиво умолял, другой, старческий и нервный, требовал немедля убраться прочь.
Захрясшая рама поддалась не сразу куда там слабым девичьим рукам. Да и потом через щель разглядеть можно было только небольшой кусок двора: облетевшую рябину, стену второго корпуса и яркую-яркую цирковую повозку.
Вы понимаете, она умирает!
Вот и пусть умирает в другом месте! Здесь военный госпиталь, военный!
Залпом допив остывшую похлебку, Анаис захлопнула окно и выскочила в коридор.
Эй, Моро, а кружку помыть? вяло окрикнула её медицинская сестра.
Потом!
С главным врачом она столкнулась в коридоре, у выхода. Успела спросить коротко, что случилось, и получила в ответ брезгливое: «Бродяги какие-то Коек нет, что их, к солдатам подкладывать?».
В груди точно пылающая головня заворочалась.
Глаза у врача, у хорошего, честного человека, были перепуганные.
Стиснув зубы, Анаис сбежала по крыльцу, завернула за угол и едва успела догнать пёструю цирковую повозку до того, как та выехала на большую дорогу.
Стойте! закричала. Я врач, я аптекарь. Что случилось?
Повозка медленно остановилась. Через край перевесился худощавый мужчина средних лет с навощёнными щегольскими усиками. В петлице потёртого смокинга вместо цветка торчал монокль.
Вы правда поможете?
Не знаю, честно призналась Анаис, запрыгивая на подножку. Что случилось?
Жена В бреду, жар забормотал мужчина; он смотрел только на собственные руки, точно боялся поверить. Сын умер, теперь она Все наши в поле остались, я думал, что тут сумею
Отбросив полог, Анаис пробралась в повозку. Внутри, у стенки, действительно лежала женщина, бледная, с запавшими щеками. Одеяло её повлажнело; кислый запах болезни щекотал горло. Ни пятен на коже, ни гнойников не было, но горло отекло.
Давно она так?
Третий день
Хлопнуло окно в больнице высоко, на третьем этаже. Анаис прикусила кончик языка.
«Почему врач их не пустил? Побоялся эпидемии? Не похоже».
Мне надо сейчас вернуться на работу, наконец сказала она. А вы езжайте вниз по этой улице до хибары с проваленной крышей, оттуда налево. Упрётесь в сад, где яблони, там в глубине большой дом, с флюгером-змейкой. Там будет старая женщина, её зовут Мелош. Скажите, что это я вас прислала, она поможет Скажите, что вы от Анаис. А я приду к вечеру. И не бойтесь, улыбнулась. У нас есть лекарства.
Спасибо, ответил мужчина так тихо и проникновенно, что сердце у неё ткнулось в рёбра. Я Франк, Франк Макди.
Потом познакомимся, махнула рукой Анаис, спрыгивая с повозки. И остановилась на секунду, прежде чем бежать обратно в больницу: Только никому не говорите, что я обещала вам лекарства.
Три дня пролетели как один ни покоя, ни сна. С утра и до вечера перевязки, промывание ран, обработка ожогов, холодные коридоры и руки, почти бесчувственные от едких средств и ледяной воды. С вечера до утра бдение в изголовье, отцовские золотые весы для лекарств, тёплое питьё, выстуженные мокрые полотенца. Даже старые лекарства, сделанные по проверенным семейным рецептам, работали лучше тех, что были в госпитале, но не так уж много их осталось.
«Ты ушёл, думала Анаис, но то, что ты сотворил, до сих пор спасает жизни».
На четвёртый день госпожа Макди наконец пришла в себя и немного поела. Франк уснул прямо у её постели не иначе, от облегчения. Бабка Мелош обещала присмотреть за ними обоими.
Ничего, проворчала она, запирая дверь. Если уж в разум вошла и голодная, как волк значит, на поправку идёт. Видали мы таких. Ну, раз беда миновала, теперь и мы отдохнём.
Отпрошусь и вернусь сегодня пораньше, улыбнулась Анаис, но обещания не сдержала.
Она лишилась чувств прямо на пороге больницы.
У вас гости, верно, госпожа Моро? пожевал губу главный врач. Он не поленился спуститься вниз, и теперь нависал над кушеткой воплощением укоризны. Утомительные, наверное?
Зато у меня совесть чистая, вскинула подбородок Анаис. Точнее, попыталась сознание вновь поплыло в самый неудобный момент.
Врач ругнулся под нос, подхватывая её и аккуратно укладывая вновь на кушетку; у него были хоть и старческие руки, но по-прежнему сильные.
Вы сейчас поспите час, госпожа Моро, а потом вернётесь домой. И чтобы я вас потом два дня здесь не видел, ясно? слегка повысил он голос, а потом добавил совсем тихо: Я не только за себя отвечаю, глупая вы женщина. Легко быть милосердным, когда ты один как перст. И попробуй-ка, когда под твоей рукой пятьдесят человек ходят
Анаис хотела сказать, что у неё тоже есть те, за кого она отвечает, но осеклась. Господин главный врач избегал смотреть в глаза, и веки у него подрагивали. Сложно не узнать страх, когда он рядом но что, если это страх не за себя?
Простите, выдохнула она, откидываясь на кушетку и смыкая ресницы. Но я не могу по-другому.
Отдыхайте, госпожа Моро, устало ответил старик врач. И, совсем тихо добавил, как если бы это послышалось: Хорошо, что вы не можете.
Анаис хотела только немного подремать, но очнулась только поздним вечером, когда стемнело. Город был тих; не верилось ни в войну, ни в горе. И, как в другой жизни семь ли, десять лет назад? леденцово блестел на лужах тонкий ледок, земля от инея казалась седой. Небо опустилось ниже и побледнело, и даже в сумерках не казалось больше бездонным не пропасть, а стеклянная крышка.
Только фейерверков не хватает, пробормотала Анис, погуще наматывая шаль на шею. Крупные пушистые снежинки летели словно из ниоткуда вразнобой, по одиночке. Ветер, морозный и сладкий, пробирался под одежду, понукая идти быстрее. И ярмарки. Как же я соскучилась
Шаги за спиной она услышала, когда подходила к дому оставалось только за поворот шмыгнуть и по улице пройти. И, как прежде ещё не сброшенную бомбу, почувствовала нутром порох и дурную злость.
Эй, ты! Ты, беленькая, поди сюда!
В первое мгновение Анаис больше всего испугалась не чужого пьяного солдата, а того, что она позовёт на помощь и что откликнется не человек, а пожар. Грудную клетку изнутри обожгло, снежинки на плечах свернулись каплями.
Эй, беленькая, отдай платок!
Грубые пальцы рванули шерстяное кружево старое, ещё материно, памятное, тёплое, дорогое. Воздух застрял в горле. Как, когда чужак успел догнать? Почему ноги не двигались?
«Почему он заметил меня?»
Анаис считала себя сильной, но от тощего, озлобленного человека даже заслониться толком не смогла. И, кажется, в какой-то момент закричала то ли когда воротник затрещал, то ли когда нога подвернулась. Молотила кулаками наугад, заехала в челюсть лбом и схлопотала оплеуху. А потом чужак вдруг обмяк и кулём повалился на землю.
Ты в порядке?
Она вздрогнула, не сразу узнав голос брата, потом кивнула дёрганно и кое-как поднялась на ноги.
Да, он только ворот порвал начала было и вдруг осеклась.
Дени был без куртки, в одной рубашке видимо, выскочил на улицу второпях. А в правой руке он сжимал топорик для щепок, маленький, но тяжёлый. Кровь капала на землю, дымная, тёмная, оставляя лунки в серебристой изморози; всё явственней ощущался тяжёлый металлический запах. А на плечах у мёртвого чужака виднелись знаки отличия незнакомые, но у простых солдат таких не водилось.
Вот тут-то Анаис испугалась по-настоящему.
Где-то хлопнули ставни не в её доме.
Кто-то видел, произнесла она, леденея.
Дени пожал плечами и отёр топорик об одежду умершего: Да двое смотрели. Непонятно, почему только смотрели, а не вышли на помощь Эй, Анаис, ты чего?
Ничего. Слушай, его, наверно, убрать надо
А толку? очень по-взрослому вздохнул Дени маленький для своих четырнадцати лет, щуплый, но так похожий на отца. Знаешь, ты иди домой, а я тут разберусь. Не хватало тебя вмешивать. Иди, иди, я скоро тоже подойду, обещаю. Ну?
И Анаис впервые безропотно послушалась младшего брата.
Дени вернулся спустя час. К тому времени о беде знала не только бабка Мелош, но и циркачи. Подвергать их опасности, оставляя в доме убийцы, было совестно, а выставить, ни слова не сказав невозможно.
Когда узнают расстреляют, невесело подытожил Франк, одной рукой обнимая жену, бледную и сосредоточенную, и дёрнул себя за ус. Или повесят. Уж на это я нагляделся. Говоришь, вас видели?
Соседи, буркнул Дени и отхлебнул травяного чая. Зубы звякнули о край кружки. Свои. Может, промолчат.
Не промолчат, качнул головой Франк. Люди Они, когда боятся, совсем другие. А сейчас все боятся.