Не плачь, угрюмо велел Эмарис. Теряешь кровь.
Но она продолжала плакать.
Лучше бы я вообще никогда не рождалась.
Не лучше.
Почему он не дал мне умереть тогда, на воздушном шаре?!
Потому что он маленький дурак. Это объясняет все его действия с самого начала. Ни один человек в здравом уме не отправился бы к Алой Реке. А теперь маленький дурак превратился в большого дурака. Ему страшно, и он мечется.
Эмарис перерезал нитку и велел Айри повернуться на бок. Она послушалась. Слёзы высохли, оставив бурые подтеки на лице.
А я тогда кто? тихо спросила она.
Тебе решать. Судьбаэто лишь дорога. Найти еёвеликое свершение, но вот как по ней пройтидругой вопрос.
Игла вонзилась в кожу спины, Эмарис принялся зашивать второй разрез. Айри смотрела в деревянную стену лазарета и молчала.
2
До тех пор, пока Покровительница не исчезла из его жизни, Зяблик не знал, что такое «плохо». На следующее же утро после её исчезновенияа он почувствовал, что на корабле её больше нетк Зяблику подошел сам капитан. «Ты, мелкий засранец, заговорил он, держа Зяблика за глотку и дыша в лицо горьким запахом курева, соображаешь, чего теперь твоя жизнь стоит? Ты с княжьей дочкой спутался. С девки спроса нет и не будет, а с тебя, сучонок»
«Но я же ни в чем не виноват! верещал Зяблик. Она сама»
«Людей по чьей указке валили?»
«Они сами ви»
Капитан отпустил его горло и врезал под дых. Зяблик скрючился на полу трюма.
«Вот как, да? слышал он далекий голос капитана, доносящийся через океаны боли. Она виновата, они виноваты. Все, , виноваты, только не ты. Что ж, молись Реке, чтобы сейчас мне не приказали сбросить тебя за борт. Потом молись, чтоб никто не сделал этого сам, без приказа. Тебя теперь все лю-у-у-убят!»
Капитан отошел. Зяблик увидел десяток заключенных, которые спокойно стояли и ждали своей очереди. «Не на»только и успел выкрикнуть он. Первый удар в лицо грязной пяткой настиг Зяблика ещё прежде, чем капитан вышел из трюма. Капитан знал! И не было больше никакой, даже крохотной защиты.
Били сильно, но недолго. Вдруг удары прекратились. Зяблик повернул окровавленное лицо, в поисках спасителяили спасительницы? но увидел лишь замерших в задумчивости заключенных.
«Слуште, ребята, сказал один. От него ещё девкой пахнет».
«Дочуркой княжеской, хихикнул другой. Она, говорят, сладенькая»
Зяблик с визгом попытался убежать, но с одной стороны была стена, а с другойони. Они схватили его и, хохоча, принялись стаскивать штаны.
«Отошли прочь, или я разобью это кому-нибудь об голову!»
Снова отпустили, снова передышка. Зяблик вытянул голову в поисках неведомого спасителя. Им оказался Нырок. Он стоял возле лестницы на верхнюю палубу и держал швабру. На конце её болтался масляный светильник.
Заключенные молча и медленно двинулись на Нырка. Тот шаг за шагом отступал, но на лице его не было и тени страха. Он лишь выигрывал время. Улучив момент, когда в просвете между смыкающимися плечами врагов появилось лицо Зяблика, он кивнул. И Зяблик, запретив себе думать об участи друга, рванулся к выходу. Он уже поднялся на три ступеньки, голова его уже была там, на относительной свободе, когда вновь чья-то грязная пятка ударила его в лоб, и Зяблик покатился по полу.
Вниз спускался Орёл. Лицо его выражало крайнюю степень недовольства. При появлении помощника смотрящего все замерли и попытались сделать вид, что ничего не происходит. Однако Орёл явно родился не вчера, ему и беглого взгляда хватило, чтобы оценить ситуацию.
«Ты! сказал он, ткнув пальцем в сторону Нырка. Лампу в одну руку, швабрув другую. Наверх поднялсялампу поставил. Масла пожёгбез завтрака остался. Понял меня?»
Нырок кивнул и, потушив лампу, попытался выйти, но Орёл не пропустил его просто так. Для начала с размаха ударил кулаком в грудь. Даже Зяблик вздрогнул от этого удара. А у Нырка вместе с хрипом выступила на губах кровавая пена.
«Ещё раз возьмёшь что-то у старшихбудешь учиться разговаривать с акулами».
Зяблик бы обязательно начал объяснять, что его поступок был необходим, и Получил бы ещё раз десять. Нырок же кивнул и, опустив голову, выскользнул по лестнице в открытый люк. Орёл перевел взгляд на десяток ухмыляющихся заключенных. «Что стоим? Что завтрак пропускаем? Сытые? Понятно. На корму бегом марш! Упор лёжа и пошли палубу трахать! Если когда я приду, хоть один от пота блестеть не будетспрошу у капитана плётку. Выполнять!»
Орёл злился непонятно на что и срывал злость на всех подряд. Зяблик трясся, предчувствуя, что ждёт его, самого виноватого. И вот Орёл повернулся к нему.
«Свезло тебе, крысёнок. Княжна за тебя просит. Собирай манатки, перейдёшь на другой корабль».
Зяблик оглядывался под присмотром Орла. Всех «манаток» у него былоодин только нож, спрятанный под одеждой. Который он и не подумал, побоялся вытащить против напавших мерзавцев. Поднялся на верхнюю палубу. Спустился в приготовленную шлюпку, где сидел с потухшей самокруткой во рту один здоровенный матрос. Так и не поговорил напоследок с Нырком, даже не увидел его. Зато увидел Ворона, когда шлюпка отошла на расстояние десятка гребков. Одноглазый убийца поднял руку и помахал Зяблику. Кажется, он улыбался.
«Счастливого пути! крикнул он. Передай привет от Ворона новым друзьям!»
Сказав эти слова, привнесшие нехорошее предчувствие в душу Зяблика, Ворон от него отвернулся, будто забыл сразу же. Посмотрел в сторону. Там, на корме, где изнемогали утренние обидчики Зяблика, стоял Орёл. Его внушительная фигура замерла без движения, будто высеченная в камне статуя. Орёл тоже смотрел на Ворона. Зяблик отвернулся.
Предчувствие не обмануло. Какими-то хитрыми путями весть о Зяблике опередила его. Новый корабль, «Летящий к Солнцу», на первый взгляд отличался от «Утренней птахи» только расположением надстроек и тем, что заключенные здесь были злее, страшнее и грязнее. А может, это только Зяблику так показалось, потому что к прежним он привык.
Впрочем, было и другое существенное отличие. Капитан здесь мало чем отличался от заключенных. Всклокоченная борода, красные, навыкате, глаза, ивонь, которая всюду его сопровождала. Когда матросыкоторые выглядели и пахли не лучшевтащили Зяблика на борт, капитан икнул и сказал: «В трюмы засранца».
Так Зяблик узнал, что, оказывается, нижняя палубаэто ещё не предел. Оказывается, можно было жить вместе с лошадьми, теряя сознание от невыносимой вони.
Когда Зяблик спустился туда, его толкнули на пол. В тёмном тесном помещении его толкали и пинали, пока он не остановился на крохотном пятачке, освещённом тусклым полусветом, падающим сквозь щели меж досок палубы. Высокий худощавый заключенный, насвистывая, мочился в кучу лежалой соломы. Закончив, с улыбкой поглядел на Зяблика. «Ваше ложе, княжич! сказал он. Как выспитесьмилости просим за уборку».
Зяблик стоял, беспомощно глядя на солому.
«Что, выспался? хихикнул худощавый. Э! Ведро этой шмакодявке!»
Зяблику надели на голову ведро. Сняв его, он поспешил выполнять приказ. Весь день он ползал в трюмах, пытаясь навести хоть какой-то порядок. А заключенные стояли и сидели тут же. Смеялись, толкались, били его. Тут же испражнялись, как лошади, и звали его убирать. Оказалось, что на «Птахе» всё было прекрасно. Здесь же заключенные превратились в животных. Они даже не использовали птичьих кличек, называя друг друга какими-то совершенно дикими прозвищами.
К вечеру Зяблик закончил с уборкой, но не обнаружил, оглянувшись, следов своих усилий. И единственное место, которое ему не позволили прибрать, это оскверненная постель. Его так и заставили лечь туда, под дружный гогот.
Потянулись дни. Зяблик осваивался на новом месте, и порой ему хотелось пустить в ход нож. Вспороть себе брюхо и, претерпев немного мучений, отправиться на Ту Сторону.
В трюмах сидели самые отбросыв этом «Летящий» не отличался от «Птахи»: чем ниже, тем хужекоторым не позволялось даже выходить. Исключение делалось для человека с ведром. Как бы там ни было, капитан понимал, что если не выносить дерьмо, то придётся выносить трупы, в том числетрупы лошадей.
Внизу сложилось двойственное и малопонятное Зяблику отношение к должности «уборщика». С одной стороны, копаться в дерьме, своём и чужом, считалось позором, но не слишком «позорным». Посмеивались, и только. С другой стороны, ради нескольких минут на свежем воздухе каждый норовил побегать с ведром. В результате слабейшихк коим немедленно причислили и Зябликанещадно использовали. Их заставляли наполнять вёдра нечистотами, а уже наверх бегали другие, по заранее оговоренной очереди, либо победив в драке.
«Смотрящих» тут не было. Авторитеты взлетали и падали порой по два-три за ночь. Как жили на верхних палубах, Зяблик не знал, зато быстро понял, что боятся тут капитана и старпома, которые лично наводили порядок в случае чего. Обычно же они ограничивались тем, что открывали крышку люка и гундосо орали, зажимая носы: «Не передохли ещё, мрази?» В ответ нёсся нестройный гул, обозначающий жизнь. Иногда наверх вытаскивали труп-другой. Иногда вниз скидывали кого-то из провинившихся «верхних». Те сразу пытались «подняться» и объяснить «трюмовым крысам», кто здесь хозяин. Иногда получалось. Иногда в первую же ночь уснувший «верхний» погибал от чьей-то заточки. А в целом, всем было наплевать, кто ими командует. Уж эти-то люди прекрасно понимали, что плывут навстречу смерти. Что ещё могло их ждать в конце такого пути?
Кормили здесь же. Раз в день открывалась крышка, и вниз спускали на верёвке ведро с горькой вонючей похлебкой, от которой крутило живот. Жрать приходилось руками из одного ведра, к которому не всегда удавалось протолкаться. Однажды трюмовые решили «закрысить» ведро, посмотреть, что будет. Получилось не оченьпохлебку на следующий день в люк попросту вылили.
Зяблик с тоской вспоминал распрекрасное житье на «Утренней птахе». Теперь уже по ней он скучал, а не по воле. Казалось счастьем получить пинка от Орла, или сызнова услышать хриплый голос Ворона.
Ко всему прочему, он с каждым днем всё больше страдал без Покровительницы. Иногда он не мог заснуть, хотя днем терял сознание от усталости. Сердце тяжело колотилось, перед глазами плавали разноцветные круги, звуки то и дело приглушались, становились далекими, непонятными. Тогда в памяти воскресал шепот Покровительницы, её тонкий аромат, её легкие прикосновения. И тело вздрагивало от воображаемых укусов.
Иногда он стонал по ночам, и тогда его будили тычками и пинками, грязно вышучивали. Зяблик делал все, что могтерпел, лаская тайком рукоятку ножа. Одно движение, и все закончится. От этой мысли становилось легче.
Вспоминая Нырка, единственного своего друга, Зяблик трясся от непонятной злобы. «Тебя бы сюда! думал он. Посмотрел бы я, как ты тут Солнцу бы помолился!». Но понимал, что Нырокмолился бы. Может, он бы давно погиб здесь, но испустил бы дух, глядя на восток. И за это Зяблик ненавидел его ещё сильнее.
И вот, однажды, что-то изменилось. Открылась крышка люка, и голос старпомакакой-то странный, растерянныйповелел:
На выход! Все.
Их даже не обозвали мразями
И вот все заключенные выстроились на палубе. Зяблик впервые увидел тех, с кем делил трюм уже, казалось, целую вечность. Бледные, неживые лица, странно блестящие глаза щурятся на непривычное Солнце. Все сразу притихли. Смирно стояли, обнимая себя руками, трясясь от легкого ветерка, танцующего над морем.
Ну и чё? Где эти ваши вампиры? Куда бить-то? дрожащим голосом, пытаясь храбриться, крикнул тот самый худощавый парень, что в первый день мочился на постель Зяблика.
Здесь, ответил ему спокойный голос.
Из-за спин понурой команды с капитаном во главе вышел тот самый парень, с Солнцем в глазах. Зяблик вспомнил его и задрожал пуще прежнего. Взгляд парня нашел его, выделил из толпы и побежал дальше.
Меня зовут Левмир, и я поживу немного на вашем корабле.
О, не сто́ит, господин, ворчал капитан, бросая на затылок Левмира такие взгляды, что казалось, убил бы его при первой возможности. У нас тут не так чтоб уютно.
Левмир будто не услышал его слов. Он продолжал смотреть на заключенных.
Как часто вы поднимаетесь сюда?
Молчали, косясь на капитана и старпома, корчащих зверские рожи.
Никак, усмехнулся самый смелыйвсё тот же худощавый парень. Вообще нечасто, начальник. Дел у нас по горло, не до прогулок.
Вы тренируетесь?
Конечно! фыркнул худощавый. Я так каждый, два раза левой рукой, два раза правой.
Заключенные робко заржали, но смех тут же стих, потому что на лице Левмира не появилось ни улыбки, ни смущения. Он смотрел будто из другого мира, и его никак не могла задеть хоть вся вместе взятая грязь мира этого.
Поначалу казалось, ничем это всё не закончится. Их отпустили обратно, но крышку люка не закрыли. Через неё вниз проникал свет, и в трюме царила тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками, да озадаченным лошадиным ржанием. Где-то через час вниз полетели ведра. Три, четыре, пять, десять
Уборка! рявкнул злой голос старпома. Час на всё! Потом проверю!
Взяв ведра, десять заключенных гуськом потянулись наверх, ожидая окрика, побоев Но нет, их всех выпустили наружу, позволили зачерпнуть воды и вернуться.
За час не уложитесьприду с плетью! орал старпом.
За уборку взялись всем скопом. Работали быстро, на совесть, даже на разговоры не отвлекались. И через час Зяблику показалось, что в трюме впервые стало возможно дышать.
Чудеса на этом не закончились. Старпом действительно спустился и, морщась, осмотрел помещения. Нашел лошадей в преотвратном состоянии и долго сквозь зубы ругался не пойми на кого. Потом приказал подниматься на обед. Подниматься!
На верхней палубе всем раздали деревянные миски и ложки. Красный от ярости старпом прошёелся и плюхнул каждому по половнику похлебки, да такой, что её можно было есть. Зяблик с удивлением обнаружил в тарелке мясо. Правда, на вкус оно было странноватое. Акулье, что ли?..
Заключенные со второй и третьей палуб тоже выглядели удивленными. Команда ходила как в воду опущенная. А чудеса продолжались.
Когда перевалило за полдень (до тех пор заключенным разрешили бродить, где вздумается), Левмир скомандовал построение на корме.
Кто из вас служил в солдатах? спросил он, оглядывая нестройные ряды оборванцев.
Трое человек выступили вперед. Зяблик ни одного из них не знал, все они были с верхних палуб.
С сегодняшнего дня вы будете отвечать за подготовку бойцов. Они должны быть здоровыми и сильными, они должны быть в состоянии драться. Этоармия Востока.
Трое вышедших заикнулись было что-то возразить, но Левмир отвернулся, давая понять, что разговоры ему не интересны. Новоявленные командиры повернулись к подопечным.
Так! гаркнул один из них. На первый-второй-третийрассчитайся!
Их поделили на три смешанные группы и повелели запомнить номер. После чего каждый из «командиров» взял себе по группе и выбрал время, чтобы не толкаться всем одновременно. Группе Зяблика достался низкорослый командир с бледным печальным лицом ивечерние часы. Тело быстро вспомнило привычные нагрузки, и в душе поселилась радость.
Заключенные, к которым вдруг начали относиться как к людям, поначалу дичились, но пару дней спустя привыкли. Распрямились плечи, разогнулись спины. Люди перестали дрожать на ветру. Еды стало больше, и она стала вкуснее (говорили, что корабельного кока разжаловали, заменив самым тупым матросом, который готовил лучше, но наверняка не знал никто), трюмы мыли ежедневно, а в свободное время разрешалось гулять по палубе.
«Надо же, услышал как-то, засыпая, Зяблик. Вампир учит людей вести себя по-человечески».
Перемены, однако, пришлись по вкусу не всем. Матросы скорее обрадовались, когда у них с души упал груз. А вот капитан и старпом мрачнели с каждым днём всё больше. Потому что Левмир совал нос повсюду. Он менял график дежурств, обнаружив, что самые тяжелые смены достаются самым третируемым матросам; он вытаскивал на свет тщательно спрятанные запасы круп и солонины; он заставлял ловить рыбу.
На пятый день душенька капитана не выдержала. Средь бела дня, когда Зяблик привычно уже сидел у борта, стараясь казаться незаметным, на палубе появилась ошалевшая лошадь, которая на каждом шагу издавала изумленное ржание. На спине у неё восседал, шатаясь во все стороны, мертвецки пьяный капитан. В одной руке он держал бутылку темно-зеленого стекла, в другойсаблю.
Пирррраты! орал он. Это мой, сука, корабль, и никому не будет позволено здесь, пока ятут!
Тут он неосторожно махнул саблей, попал по лошади. Порезать не порезалсабля была тупаяно напугал. Лошадь взвилась на дыбы, и капитан грохнулся на палубу. Захрапел он, кажется, ещё в полете.
Левмир, перед которым всё это происходило, с интересом досмотрел представление. Потом тихо засмеялся и, приласкав лошадь, потрепав её по шее, повел обратно в трюм. Как капитан в таком состоянии умудрился справиться с подвесом и вывести лошадь по крутой лестнице, не знал никто. Даже сам капитан, проспавшись, не смог ничего по этому поводу сказать. Собственно, он и вовсе не вспомнил своей отчаянной битвы с пиратами.