Борис смотрел в окноони въезжали в город. Замелькали бетонные высотки новостроев, магазины, магазинчики, киоски, торговые павильоны, рекламные плакаты, вывески, баннеры. Быстро так все расстроилось, преобразилось, и как быстро привыкаешь к этому, как будто так и надо, как будто так все и было прежде. А ведь когда на второй срок пошел, когда пятнашку дали, думал о том, как все изменится, когда вернется домой: чужим все станет, не его Пятнадцать летэто ведь срок!.. И будут ли живы родители И не постареет ли Варя, сестричка И вот приехал. Правда, раньше на шесть лет и один месяц. Неделька прошла, и привык, словно и не покидал родной городишко.
Вон там, за киосками, вдоль тротуара, на Семенова, чуть ближе к дворам овощная сетка была. Теперь ее нет За ней, за сеткой, все и произошло. Они встретили его случайно, того крепыша из столицы. Он приехал и через полгода уже права качать стал. Слышал Борис, как по районам прозвище его зазвучало, подминал он пацанов местных, и стая вокруг него уже сбивалась нехилая. То, что сойдутся они скоро, было понятно, только где, при каких обстоятельствахвопрос.
Это вышло случайно. Нет, не искал тогда крепыш с Борисом встречи, это факт, хотя бы потому, что было их трое, а Борис с корешамивчетвером. Случайно встретились за сеткой овощной, а значит, и решать вопрос, кто круче, нужно было там и в тот момент.
Они пили вино с горла, по кругу пуская бутылку. Для этого хорошее там было место: рядом гастроном, парковка, автомобили у обочины дороги, народ, снующий по пешеходному тротуару, а за павильономтишина и покой; со всех сторон деревья и кустарник, а дальшезабор из стальной сеткирайонного детского сада.
Вечерело. Собрались, скинулись, взяли вина. Водку не пили. Пили, конечно, но редко, если праздник какой, за столом, под закуску, а так, за углом, без закуси особой, вино хорошо шло, с горла. А что потом? Слонялись по улицам. Хорошо было, весело, настроениеблеск. Смеялись по любому поводу: палец покажидо слез ржали, вот дебилы были! Слонялись не просто так: искали, так, между делом, между веселухой, лохов и виноватых. Своих не трогали, а незнакомых цепляли. Особо не наглели, предлагали добавить на пиво. Обычно не отказывали, а если кто возражалнаказывали. Тоже не сильно: два, три удара и пинок под зад. Деньги при этом не забирали, ума хватало, в случае чего могло потянуть на разбойное нападение. Если через время наказанного опять встречали, уже сам на пиво предлагал. А вот своим доставалось иногда по полной, но это уже за дела, за грехи или долги, если мотив был, вина висела. Таких били, причем порой безжалостно, потому как было за что, и они это понимали. Короче, нормально было, для тех, кто не хотел учиться и работатьсамое то.
Странно, раньше он и не задумывался, но как-то все это само собой работало, организовывалось, развивалось. Да не думали они о том, что район контролировать нужно, кого-то на бабки садить, над кем-то суд вершить. Просто жили, вино пили, на пиво брали, ну и били. Хотя и проблемы иногда возникали с парнями из других районов. Было дело, случалось, разбирались потом, но так, чтобы толпа на толпу, не было: то ли бабками решали, то ли спиртным, но утрясали конфликты.
Борис опять посмотрел на то место, где раньше овощной ларек был, а теперь стоял большой торговый павильон с детскими товарами.
Не хотел крепыш выяснять на тот момент отношения и уже почти ушел: повернулся, и пацаны его за ним двинулись, но Борис не дал, остановил, слегка унизив:
Куда, Бессарабка, штаны менять? Обделался?
Прозвище у крепыша была Бессараб. Жил он раньше в центре Киева, в районе Бессарабки, потом с родителями переехали в Бровары. Почему оставили столицу, он не знал, да и не интересно это было.
Борис был спокоен, может, потому, что с горла бутылки вина уже хлебнул, может, потому, что численностью их было больше, а может, потому, что желал он этой встречи, а значит, и готов к ней был, а вот крепыш дрогнулон это понял. И не только он, все поняли, потому и был спокоен.
Умел Бессараб держаться, это факт. Голова чуть приподнята, губы ниточкой, глаза прищурены, а взгляд колючий, как укус, осанка чуть ли не царская. За это уважуха. И молчал. И будет молчать, первым и слова не промолвит.
Чужой ты здесь Бессараб. Чужой. Это наш город. Выросли мы здесь. Наши районы, наши улицы. Мы тут порядки устанавливаем, Борис передал бутылку с вином назад, товарищам, опустил руки в карманы джинсов, правой ощутил холодную сталь кастета. Я не хочу слышать здесь твое имя. Понял? Не хочу. Исчезни. Ты должен отвалить.
Бессараб не торопился с ответом, хотя что-то сказать нужно было, отмолчаться все равно не получится.
А я разве тебе мешаю? Пацанов твоих тронул?
Пока нет. Но это пока. Что завтра будетне знаю. Два района подмял ты уже под себя. Не так, скажешь?
Крепыш промолчал. Что правда, то правда. Два района были его, и то, что останавливаться на этом он не хотел, тоже правда, и претензии со стороны Ковы, Бориса, он тоже понимал. Если толпа на толпу, Кова проиграет: их и по численности меньше, и бойцы сами по себе у него не те, да и не бойцы они вовсе, какие они бойцы, ни дисциплины, ни порядка, ни подготовки, так, хулиганье, шпана местная. Но сейчас другое, и вопрос иначе стоит. Не может Бессараб уйти, вот так взять повернуться и уйтиэто поражение, потеря авторитета, крах, да и не в его это правилах. Но один на одинрезультат под вопросом. Кова дерется как зверь, ходят слухинепобедим, во всяком случае, пока в Броварах его еще никто не одолел. Бессараб тоже не подароки силен, и смел, и удар держит, как говорят, и боли не чует. И если Кова в бою безбашенный, то Бессараб расчетлив, рассудителен и хитер. А значит, исход под вопросом. Да и не готов был сейчас Бессараб к поединку, не готов в первую очередь морально: не думал он об этом, не анализировал, не просчитывал, не обыгрывал варианты. А зря, ведь понимал: в городе только Кова и был для него серьезным противником.
А что делать, если люди ко мне тянутся, Бессараб еле уловимо ухмыльнулся.
Еле уловимо, но Борис просек издевочку. Нет, не отвертится Бессараб, драке быть, и сейчас! То ли вино долбануло по мозгам, то ли ухмылочка эта задела, то ли бес взыграл, озлобился Борис, кулаки сжались, и только силясь сдерживал себя от броска на противника.
Так что скажешь, Бессарабка? Что пацанам твоим передать? Другое занятие ты нашел, чем с ними по улицам болтаться? Так, что ли?
Я с пацанами своими сам разберусь. Для них ты никто.
Борис усмехнулся:
Что еще скажешь?
А для меня не указ. А если в рожу хочешь, готов помочь.
Ну вот и поглядим, Борис снял куртку и отбросил ее на ближайший куст.
Бессараб же не стал свою снимать, остался в курточке, короткой и легкой, из темно-синего кожзама, видно, не боялся попортить. Пацаны отошли подальше, освобождая место для драки, мешать, помогать запрещалось категорическиодин на один в чистом виде.
Противники сблизились до дистанции, с которой уже полшага было достаточно для того, чтобы удар мог достичь цели. Руки в кулаках держали по-боксерски перед собой. Правил никаких не было. Бей как хочешь, куда хочешь и чем хочешь, ногами, руками, но только не ножом. На ножахэто уже совсем другой уровень, это отдельный договор и означало бой насмерть. Сейчас была просто драка, кто победитостается, кто проиграетуходит! Все просто и на равных.
Борис знал, Бессараб будет стараться перевести поединок в борьбу, в его арсенале было несколько хорошо отработанных борцовских приемов, захватов, мог поломать руку, или ногу, захватить шею и удушить, Борис знал это и периодически делал выпады вперед с отвлекающими ударами то с правой, то с левой, тут же отходя в защиту. От природы Кова был не по возрасту силен, крепок и ловок. От природы он обладал чутьем, чутьем предвидения поведения и действий противника. Он знал, что думал противник, знал, что замышлял, куда нацеливался и в какой момент готов был к действию. Как это получалось, объяснить не мог, но пользовался способностью этой умело и выгодно.
Несколько раз уже Бессараб, низко наклонившись, шел вперед, пытаясь захватить ногу соперника, но получал по затылку и отходил назад, поднимая руки к голове для защиты, на случай последующих ударов.
Предпоединочное состояние казалось Борису более волнительным, тревожным и напряженным, чем сам поединок. Обычно с первых же секунд драки ему становилось понятно, с кем имел дело. Если на обманном движении противник тушевался, вдруг закрывал глаза запаздывая с отходом в защиту, становилось понятно: был легкий вариант, и тогда все шло в удовольствие, в развлекуху, в кошки-мышки, и выбор, когда ударить, куда и как, оставался за ним. Но если противник не моргающим, цепким взглядом следил за малейшим движением соперника и на удар мгновенно отвечал ударом, задача осложнялось, и выманить, оттянуть на ошибку и точно ударить, да еще и самому не получить становилось непростой задачей.
Крепыш опять сделал два выпада, Борис только ушел. Он специально выставлял то левую, то правую ногу вперед и затем с небольшим запаздыванием, отходя, убирал их. Крепыш клюнул, и уже в который раз. Собственно, другого варианта у Бессараба и не было. Он не доставал кулаком, длина руки не позволяла, пару раз попробовал, но вхолостую, подойти ближеозначало подставиться, Борис превосходил его ростом, и рука была длиннее, но захватить ногу и перевести поединок в борьбуэто то, на что он сейчас нацеливался, он смотрел в глаза Кове, но видел его ноги, и Кова это чувствовал.
Бессараб опять попытался броситься к левой ноге Бориса, но на этот раз получил удар навстречу, снизу, прямо в нос, ноги в коленках дрогнули, но устоял, отпрыгнул назад, тряхнул головой и злобно ухмыльнулся и тут же опять бросился к ноге Бориса, и опять получил удар, уже сверху по затылку, упал грудью на землю, мгновенно перекатился в сторону и вскочил на ноги. Теперь Кова, не дожидаясь, пока соперник окончательно придет в себя, подсел, пошел вперед и вынырнул уже на ударной дистанции, воткнув кулак правой руки куда-то под левый глаз, затем левым крюком очень сильно ударил по печени Бессараба, но оказалосьмимо: крепыш успел отпрянуть назад и опять злобно ухмыльнулся, под глазом начинал проявляться синяк, из носа чуть сочилась кровь. Наверное, он понимал, что проигрывает, не достанет Кову, не втянет в борьбу, а значит конец. Проигратьэто потерять все, авторитет, уважение, власть, пацанов, районы, и казалось, что терялся в этот момент смысл всей жизни, потому, что жить ему здесь дальше, в этом городе, ходить по этим улицам, гулять в парках, отдыхать в кафе, встречаться с девчонками. Но как, если будет побит, унижен и осмеян. А пацаны его стоят и все видят, и надеются, и верят в него. А может, еще не все потеряно, а может, еще получится срубить этого Кову? И откуда он взялся на его пути, да кто же он такой, этот Кова, почему так дерется? И ведь никто из себя, шпана, неуч, бездельник, архаровец. И Бессараб бросился вперед, нанося удары без разбору, прямые, боковые, затем вперемешку прямой, боковой, апперкот, прямой, боковой. Несколько ударов достигли цели, Борис просто не ожидал такой прыти, он по-прежнему ждал борцовских захватов и слегка просчитался, затяжная серия посыпалась на него неожиданно и довольно беспорядочно, ничего не оставалось, как уходить в глухую защиту, а затем резко в сторону и опять в сторону, затем в другую, назад и потом, улучив момент, присев, он словно выстрелил, правый прямой, точно в подбородок. Удар был вразрез, сильный, неожиданный и точный. Бессараб как-то вдруг обмяк, удары наносить продолжал, но вяло, по инерции, эти удары уже ничего не значили для Ковы, коротко, не замахиваясь, Борис нанес правый боковой в челюсть и затем в другую, тоже боковой, но слева, ударил, что называется, изо всей силы.
Бессараб упал на спину. Пытаясь поднять голову и как-то приподняться, беспорядочно шаря вокруг себя руками и дергая ногами, словно ища опору под собой.
Все. Сдулся Бессараб, констатировал один из корешей Бориса, Витя Малек.
Малек был альбиносом. Очень светлые волосы, почти белого цвета, прямые и удлиненные, опускались чуть ли не до плеч, бесцветные брови и ресницы и неопределенного цвета глаза, это все выделяло его из толпы и бросалось в глаза. Под стать как своей кликухе, так и фамилии, был и мелкого роста, и мелкого сложения, но горд, заносчив и колок на слово, что порой приводило к щекотливым ситуациям, из которых выпутываться приходилось не ему, а уже всем вместе. За остроумие, сообразительность, гибкость ума и фантазии, а также смелость, отчаяние и самоотверженность его любили и поэтому все прощали.
Кова постоял немного над Бессарабом, подождал, когда тот наконец приподнялся и, сидя на земле, периодически потряхивая головой и почесывая затылок, старался прийти в себя, затем подошел к товарищам, взял у Малька бутылку вина отпил несколько глотков, промочив горло.
Да, похоже на то, Борис сделал еще глоток и вернул бутылку.
Малек тоже отпил из горлышка и добавил:
Товарища можно вычеркнуть из списка, посмотрел на корешей Бессараба. Эй, пацаны. Вы это чучело знаете? Мы нет. Как тебя зовут, неудачник? Мусор. Он мусор. Предлагаю поставить окончательную точку на карьере этого придурка, выбросить его в мусорный бак, его место среди мусора и дерьма. А? Малек вопросительно посмотрел на Кову.
Да ладно, пошли, Борис снял куртку с веток куста, отряхнул ее и надел.
Они уже подошли к углу ларька, еще секунда, и скрылись бы за поворотом, когда сзади вдруг злобный, приглушенный голос Бессараба остановил их:
Постой, Кова. Разговор не окончен.
В это было трудно поверить, после такого нокаута продолжать поединок было просто невероятной глупостью, но то, что это прозвучало, все слышали. Кова остановился и повернулся. Бессараб уже стоял на ногах, пригнув голову и злобно улыбаясь, сунул руку в боковой карман куртки, и, описав короткую дугу, раскрывшись в его ладони, сверкнуло лезвие ножа. Теперь стало понятно, почему Бессараб остался в куртке, в кармане был нож, и он намеренно оставил этот вариант на крайний случай, который теперь для него и наступил. Значит, не исключал применение ножа с самого начала драки.
Бессараб уже летел на него, выставив вперед лезвие, благо расстояние было между ними достаточным и Кова успел достать из кармана кастет, надеть на кисть, успел отвести левой рукой нож в сторону, а правой кастетом вмазать Бессарабу под глаз. Было видно, как кожа на его лице от глаза и почти на всю щеку лопнула, и из раскрывшейся раны брызнула кровь. Бессараб вскрикнул и выронив нож, схватился за щеку. Борис ударил кастетом еще раз и еще, Бессараб рухнул на землю без сознания, повалившись набок, Кова склонился над ним продолжал бить кастетом по голове, потом ногами по туловищу, потом опять по голове. Бессараб приходил в сознание, что-то бормотал, двигал беспорядочно рукам, ворочался на земле, а Кова опять бил кастетом по голове, и опять, пока тот не затих без движения. Малек оттащил Кову в сторону, забрал кастет:
Все, все, он перепуганно смотрел на неподвижного Бессараба. Хватит. Остынь. Убьешь ведь.
Борис отдышался, посмотрел по сторонам, его пацаны стояли возле киоска, ошеломленно глядя на происходящее, кореша Бессараба чуть поодаль, перепуганно созерцая поверженного ватажка, не зная, что делать и предпринять.
Вина глоток дай? Борис посмотрел на Малька.
Тот только развел руками:
Да все. Нету. Валим.
Тогда уходим?
Когда вышли из гастронома, рядом с овощным павильоном стояла «скорая помощь». На носилках санитары принесли Бессараба, закатили в машину и повезли в больницу.
Далеко уходить они не стали, в сетке забора была дырка, пролезли сквозь нее на территорию садика, устроились в деревянном домике рядом с песочницей, открыли вино. Кто-то притащил гитару, стемнело, подтянулись еще пацаны. Бренчали по струнам, что-то хором подвывали. Потом послали еще за вином. Борис пил, но немного, тяги к спиртному у него никогда не было, так, чуток, за компанию, для настроя, под базар легкий и непринужденный, но сейчас настроения не было, даже больше, состояние душевное было просто паскудное. Пока было неизвестно, жив ли Бессараб вообще. Борис понимал, что перестарался, переборщил, тем более кастетом. Но Бессараб на него с ножом пошел, значит, сам и виноват. Да, но Бессараб уже был не боец, мозги поплыли после нокаута. Дурак, зачем нож достал!
Малек разливал портвейн по бумажным стаканчикам, ржал и нес белиберду. Это было нормально, но сейчас раздражало, Кова ткнул локтем его в бок:
Малек, нож Бессараба где?
Тот замолчал, задумался:
Да там, кажись, остался.
Кастет мой где?
У меня.
Сюда давай. Спрячу.
Бессараб не умер, но в реанимацию попал. Несколько дней там пробыл, пока перевели в общую палату. Сначала сняли побои, потом менты пришлинаписал заявление, отец его настоял. А потом суд был. В деле ни нож, ни кастет не фигурировалитак решили обе стороны, так было лучше для всех. Потом судья зачитала обвинительный приговор. Как-то не торжественно это выглядело, но тревожно до дрожи в коленках, а судья читала с листа сбивчиво, без выражения, временами теряя в словах буквы и окончания. В зале людей было мало, чуть в стороне от других сидели его родители и Варя. Мама плакала тихо и незаметно, Варя перепуганными, полными слез глазами смотрела на судью, как на бога, теребила в руках платочек, судорожно всхлипывала, роняя на юбку слезы, часто и глубоко вздыхала, словно ей не хватало воздуха.