Вы сотрудничаете с Отделом Обучения?
Мы существуем лишь милостью прошлого начальника Отдела Культуры, она скорчила гримаску. Сейчас отдел упразднили, и мы находимся в подвешенном состоянии. Спасает лишь то, что Центр практически на самообеспечении. Частные заказы и благотворительность.
И хватает?
Когда как, ответила она неопределенно. Было видно, что вопрос ей неприятен. Знаете, какими они выходят из Саркофага? Наполненные и пустые. Вы спрашиваете, зачем нужен наш Центр. Можно сказать, что здесь они учатся улыбаться.
Мне казалось, это происходит само собой.
Наверное, согласилась она серьезно. Но у нас это происходит быстрее. В нашей жизни так мало поводов для радости.
Я вообще удивляюсь, где вы их находите.
Она круто остановилась, но не повернулась. В отгибе ворота он мог видеть только кусок раскрасневшейся щеки и изящную ушную раковину, прикрытую тёмными, слегка вьющимися прядками волос.
Просто вам есть, с чем сравнить, а мы лишены такой возможности. Пасифик. Мы так давно не видели никого, кто прибыл бы из Пасифика, не слышали вестей о нём, только нагнетание страстей, пространные рассуждения о возможной угрозе. Ничего конкретного, но когда это повторяется раз за разом, чувствуешь нервозность, она коротко вздохнула, спрятав кисти в рукава пальто, как в муфту.
Ерунда и пропагандистская чушь, сказал он резче, чем намеревался. Перед мысленным взором возникла приглаженная, лоснящаяся довольством, щеголеватая фигура Ранге. Чушь и фокусничество! Запудривание мозгов. В ваших ежедневных сводках нет ни слова правды.
Всё-таки они скорее ваши, чем мои, откликнулась она, оборачиваясь и не без юмора оглядывая его всего, особо останавливаясь на эмблеме и нарукавной повязке. Сводки. Вы жекто? Безопасник? Партийный функционер?
Техник. Старший техник. Если быть точным, игротехник, здесь это называется именно так. А там я был психофизиком.
Он помрачнел. Марта осторожно коснулась его рукава, словно желая успокоить.
Вы говорите «здесь» и «там». Так тяжелопривыкнуть к новым местам.
Невозможно, подтвердил он с жаром.
Расскажите мне про Пасифик.
Пасифик
Он запнулся, конвульсивно сглотнул, и в этот момент всё, о чём он запрещал себе думать, воскресло во всей полноте, и он задрожал от радости и боли, когда на испачканном ржавчиной и сажей индустриальном полотне проступили знакомые лёгкие контуры
Хаген, что? Что вы вспомнили?
Я не вспомнил, пробормотал он, пробуждаясь. Это
Что это было? Он не знал. Внешние впечатления вторгались в сознание, пачкая и стирая содержание. Марта держала его за рукукрепко и нежно. Он благодарно сжал её пальцы.
У вас осветилось лицо, сказала она. У вас сейчас было очень хорошее выражение лица. Видно, что вы любите Пасифик и пойдёте на всё во имя него.
Никогда не думал над этим.
Но это правда, произнесла она с ноткой задумчивой убежденности. Некоторые вещи заметны только извне.
Может быть. Не хотелось бы проверять. Я не военный человек, уточнил он и понял, о чём должен спросить:
Скажите, Марта, вы должны быть в курсе того, что назревает. Будет война?
С чего вы взяли? спросила она удивлённо. Какая же война возможна с с тем местом, откуда вы прибыли? Вы что-то знаете?
Ничего определённого. Слухи, пьяная болтовня. Скопление желчи. Вот только вчера я беседовал с одним офицером, из тех, что у Стены. Он был вне себя. Мы травили анекдоты, пили, чокались, но если бы он узнал, кто я, не сомневаюсьспустил бы с меня три шкуры. Что там у вас делают со шпионами с той стороны? Не надо, не отвечайте. Я уже догадываюсь.
Зачем же вы слушаете пьяную болтовню?
Затем, что это не болтовня! Он опять схватил её руку и сжал, больно, требовательно. Марта, мне нужно знать.
Но мне нечего вам ответить! Я считаю, что войнаабсурд, сейчас, когда нас изо всех сил теснит Территория. Но ведь я тоже не военный человек, Хаген. Мы не воюем, мы сопротивляемся!
Разгорячившись, она повысила голос, и вдруг ветер стих, сошёл на нет, и они осознали, что стоят друг напротив друга, напрягшись, как борцы, а вокругпохожее на заброшенный стадион пустое пространство, разгороженное на квадраты прорванной во многих местах оградой из крупноячеистой сетки. И лишь сосредоточившись, можно было угадать за чередой низких строений и проволочных заборов расплывающуюся в тумане колотушку водонапорной башни.
Война
Война. Нет, Хаген, войны не будет. С другой стороны, пьяное возмущение тоже может быть справедливым, быстро проговорила она, вновь отворачиваясь и поднимая воротник. Своеобразная плата за то, что мы не живём, а выживаем. Кто-то спокойно спит и даже видит сны, а кто-то вынужден каждый день, каждую минуту бороться с ложной памятью, носить чёрные очки и плотно занавешивать окна, как только на небе появляется круглая луна. Наверное, это справедливо. Вы тоже так считаете?
Я ничего не считаю, он постарался ответить как можно мягче. Я лишь хочу вернуться. Очень хочу.
Естественно.
«Как всё сложно», он стиснул челюсти, злясь на себя, на неё, на тех, кто сейчас находился по ту сторону Стеныо да, прежде всего на них! Сопротивление. Что он должен сказать, чем оправдаться, и должен ли? И за что? За то, что Райхпрокладка, обеспечивающая чужое благоденствие? Но сегодня он здесь, и они в одной лодке, дырявой посудине, вот-вот готовой черпнуть бортом тяжёлой воды, а завтра? Что будет завтра?
Кальт. Фабрика. Фокусы. Снова фокусы, морок, загадки, и кто-то дышит в спину.
Не могу. Не могу.
Куда мы идём? раздражение выплеснулось так круто, что стало откровением для него самого. Куда вы ведёте меня, Марта? Вы меня запутали! Я вам не верю. Я не пойду дальше!
Но вы же сами хотели к морю, пока они собираются. Это было ваше желание.
Разве? Он не помнил.
К тому же мы уже пришли, сказала она тихонько.
***
Под ногами был песоксерый, однородный, шелковистый, он пересыпался с тихим шуршанием и тут же разравнивался, уничтожая следы. Ни камешка, ни ракушки, ни соринки. Хаген пожалел, что не надел перчатки, но потом осмелел и запустил пальцы в упруго-зернистую гладь, обрывающуюся впереди ровной огибающейтоже серой, но иной, со ртутным отблеском. Тяжёлая вода.
Почемуморе? Если океан?
Какая разница, Марта прислонилась к его плечу, коротко вздохнула. Так привычнееморе. Только вслушайтесь: мо-ре. И уже кажется, что можно уплыть. А можно ли переплыть океан?
Этот? Или теоретически?
Он скорее почувствовал, чем услышал незнакомый звук, вибрацию, распространившуюся от плеча до подбородка, и вдруг понял, что она смеётсяискренне и от души, как смеются дети.
Хаген! Почему вы такой пасмурный и правильный, как транспортир? Как амплитудный детектор с полупроводниковым диодом? Как астролябия? Ну конечно, этот океан не переплыть. В нём даже не искупаться.
«Почему?»хотел он спросить, побуждаемый своим вечным спутником, духом противоречия, но всё было ясно и без слов, при одном только взгляде на зеркальное пространство и, особенно, его край, ложащийся так ровно, то ли лижущий, то ли просто перекрывающий берег. Хотелось вновь и вновь зарываться пальцами в песок, ощущать его ласково-шершавую, прохладную текстуру, проводить по нему пальцем и следить, как исчезают следыно ничто не заставило бы по доброй воле прикоснуться к этой воде, прозрачной, чистой и безнадёжно мёртвой.
Ничто, кроме любопытства.
Она не радиоактивна.
Он всё же заставил себя прикоснуться и был вознаграждён чувством победы над собой: самая обычная вода, чуть более плотная и совершенно никакаяни тёплая, ни холоднаяна ощупь, однако ощущения не отменяли главного, и он вздохнул с облегчением, отстранившись от водяной кромки и тщательно обтерев руки.
Берег даже не огорожен. А скажите, Марта, неужели не было случаев, когда ваши подопечные рассматривали бы вот это как выход?
Никогда, она категорично мотнула головой. Нет-нет, никогда, никто. Посмотрите внимательно, Хаген вы же понимаете
Он понимал.
Может быть, когда-нибудь.
Если я захочу исчезнуть без следа. Без прошлого, без будущего.
Океан простирался перед ним как безразмерное полотно, градиентно переходя в линию горизонта. На поверхности воды то тут, то там возникали маленькие выпуклости, впадинки, но тут же разглаживались, и серебристый отсвет перетекал дальше, постепенно тускнея, словно впитывая туман и дождевую взвесь, приносимую слоистыми облаками.
Если бросить камень в обычную водупоявятся круги. Но мне нечего бросить: тяжелой воды боятся даже камни. Зачем камню будущее?
С другой стороны точно так же?
Наверное, сказала она рассеянно. Я не видела, но должно быть так же. Море не меняется.
Я тоже. И никто.
Вы задумались?
Размышляю над тем, что вы сказали. Вот, он указал на водяное зеркало. Вот причина того, в чем вы неосознанно меня обвиняете. Райхэто щит, Райхзаслонка, Райхэто коридор, но ведь я-то бессилен что-либо изменить.
Иногда я думаю, что причина в нас, она чертила носком ботинка линии и тут же разравнивала, не дожидаясь, пока песок сделает это за неё. Я не знаю, откуда берётся такое чувство, но оно есть. И Хаген, я вас не обвиняю. Но наше «здесь» и ваше «там» слишком различно. А выединственный, кто прибыл из-за Стены. И всё, что мы захотим сказать Пасифику, услышите вы. Больше никого неттолько вы. Все жалобы, и недовольство, и даже ненависть
Я не военный человек.
Иногда это не важно.
Тогда не говорите мне о справедливости, произнёс он с неожиданной горечью. Вы ничего о ней не знаете!
Зато я видела Стену! горячим шёпотом сказала она. Ту, из-за которой вы пришли. Мне её показали однажды. Холодная, стальная, уходящая вверх, непроницаемая. Достающая до неба. И ни зазора, ни окошечка, ни глазканичего, кроме автоматических ворот, пропускающих бесконечные составы оттуда, всегда и только в одном направленииоттуда сюда: зерно, фрукты, молоко, ткани, дерево, мрамор, фарфор, даже картиныда, когда-то нам присылали и картины. Но Стена, Хаген! и я спрашиваю себя, неужели это справедливо? Наверное, да, иначе бы вы не смотрели на меня так укоризненно. Вы думаете, я обвиняю? Вовсе нет! Пасифик щедр. Посмотритекогда мы почти утратили надежду, он подарил нам вас.
Я не подарок.
Для меня вы подарок.
И транспортир.
Да. И астролябия. Знаете, Хаген, когда я увидела вас впервые, то еще не знала, кто вы, но уже тогда удивиласьвы были ярче, ярче и теплее, чем всё остальное. Вчера было иначе, я не сразу узнала вас в темноте, но сегодня вы вспомнилии засветились, и я обрадовалась рядом с вами! У вас очень хорошая улыбка. Но вы так мало улыбаетесь.
Просто мне есть, с чем сравнить, тихо сказал он. Простите, Марта, но мне кажется, что выстрел в Мецгера был страшной ошибкой, непоправимой ошибкой. Раньше я боялся за себя. Теперь я буду бояться ещё и за вас.
Тогда вы начинаете понимать суть нашего «здесь», печально улыбнулась она.
***
Я уже не боюсь! сказала она на обратном пути.
Вибрация новостного вызова пронзила запястье в тот момент, когда они проходили мимо ремонтной мастерской. Всего несколько фраз: нападениегруппой неизвестныхраненбудут приняты меры. Никакой конкретики. Они прослушали текст молча и до конца. Из приотворённых ворот мастерской доносились голоса, бульканье и свистки, резонирующий звон железа о железо. Хаген стиснул челюсти так, что заиграли желваки.
Но Марта взяла его под руку, а потом и вовсе прижалась щекой к жёсткой ткани его куртки.
Я так боялась раньше, Хаген, невыносимо такая мука! И не только я. Конечно, у нас была надежда, но такая маленькая, ускользающая, что её почти что и не было. Я почти перестала верить, и сейчас Пусть мы совершили ошибку, неисправимую ошибку, сейчас это уже не важно. Бывают времена, когда нужно что-то делать. Делать глупости. Раньше мы делали глупости в одиночку, теперь будем вместе. Будем?
Вместе. Хорошее слово. «Я устал», подумал он, и как бы в подтверждение этих слов в виске опять затикало тупой распирающей болью, о которой он вроде бы успел забыть.
Но они уже подходили к дому, и двери его были призывно распахнуты. На низком крыльце стояли людимужчины и женщины в мешковатых робах рабочих. Они терпеливо переминались с ноги на ногу, и точно такие же люди прижимали носы к оконным стёклам, теснились на балкончике, перегибаясь через витое ограждение. Погружённые в состояние бесконечного ожидания, они не переговаривались, но взгляды их были направлены в одну сторонув сторону идущих рука об руку Хагена и Марты.
Нет.
Он ощутил резкий приступ слабости. Постыдного животного страха, сводящего колени и низ живота.
Марта, я не могу! Я не готов. Что я им скажу?
Она мягко засмеялась и прижалась к его боку ещё сильнее, словно хотела перелить свою решимость через прикосновение.
Всё хорошо, Хаген. Им нужно так мало.
«Мне тоже, подумал он. И никто, никто не может мне помочь!»
Ещё минуту назад он чувствовал себя больным от мыслей, лихорадочно сменяющих друг друга, сейчас же в голове гудела пустота.
Они подходили всё ближе, и теперь он ясно различал лицане только общность, но и своеобразие, и это было ещё хуже, потому что каждый ждал какого-то особенного слова, а именно этих слов у него и не было.
Что я скажу им? Что я им скажу? пробормотал он неразборчиво, но Марта услышала и обернулась. Глаза её сияли.
Скажи им то же, что сказал мне. «ЯПасифик».
Глава 6. Лаборатория «Абендштерн»
Ну, с богом, техник!
Пухлые пальцы потянулись было потрепать его по плечу, но Хаген отстранился. Любое прикосновение, даже слишком громкий звук могли вывести его из состояния сосредоточенности и нестойкой уравновешенности. Карточный домик. Он ощущал себя многоярусным карточным домиком, готовым распасться от ветерка: пффи нету!
Сейчас вы похожи на такую, знаете, суровую фигуру с копьём. Смотритене опозорьте меня и помните, о чём мы договаривались. И, ради бога, сделайте же лицо проще! С таким лицом вас даже не пустят за периметр, несмотря на мои ходатайства.
Электронные часы показывали пять-сорок пять. Раз, и два, и три. Рубиновые огоньки отмеряли оставшееся время. Кто вообще додумался повесить часы в правом верхнем углу? Ни симметрии, ни смысла, ни удобства. Хаген пошевелился. Тело затекло оттого, что он сидел на самом краю жесткого пластмассового стула, невесть зачем принесённого уборщиками. Раньше здесь стояло нормальное кресло с подлокотниками и эргономичной спинкой.
Что я должен сказать?
Ничего, беспечно ответил Байден. Всё уже сказано. Вы сами себе текст, Хаген. Не беспокойтесь, вас прочитают.
Этого-то я и боюсь.
Картонные опоры задрожали, и он был награждён похлопыванием по плечу, от которого уже не смог уклониться.
Техник-техник, ну что же вы за человек, зажатый, нервный. Будьте проще! Я сразу заметил, что вы горазды всё усложнять. Напряжённый, негибкий Почему вы не можете просто довериться своему мастеру?
А поможет?
А вы не язвите, мгновенно отреагировал Байден. Судя по оттенку кожи и несвежему дыханию, он опять находился в одном из своих желчно-панкреатических настроений. Поможетнет ли, по крайней мере, совесть будет чиста. Моя совесть чиста и мне легко жить. Берите пример. Но вы же не послушаетесь, вы же думаете, что умнее своего мастера!
Он выжидательно замер за спиной Хагена, покачиваясь на носках и поскрипывая половицами.
Между прочим, у меня есть к вам несколько вопросов по поводу всплеска вашей общественной активности. Я имею в виду участие в идеологическом мониторинге с подачи вашего закадычного приятеля, Ранге. Закулисные игрыне рано ли? Нравственное здоровье за мой счёт? Ничего не имею против патриотизма, но! Каждый должен заниматься своим делом, техник. Выне занимаетесь. Отрываетесь от товарищей по работе. Таскаетесь по подворотням, рискуя получить пулю в затылок. Что, например, вы делали на побережье?
Проявлял озабоченность вопросами национальной безопасности.
Вашу озабоченность я вижу каждый день и не могу сказать, что она меня согревает. Крайне неаппетитное блюдо. Надеюсь, к моменту возвращения в отдел, вы сможете подготовить какое-то удобоваримое объяснение своих флуктуаций. У меня, впрочем, есть одна гипотеза, но оставлю её до встречи. Возьмите у Зои бумаги и отправляйтесь в автобус. Сегодня он повезет только вас, выважная персона. Ну, с богом, вперёд, убирайтесь, вы мне надоели. Что? Что вы застыли?