Кажется, вы делали ставки? обратилась Бланш к ней.
Прасковья совсем потупилась.
Да Совсем немного Я проиграла
Бланш погладила ее по руке.
В этом нет ничего страшного. Если чуть-чуть. А вы, Настасья, отчего не ставили?
Барышня улыбнулась.
Мне нельзя.
Нельзя играть на рулетке? удивилась Бланш. Разве какая болезнь запрещает?
Дала слово папеньке никогда не играть
Бланш изобразила удивление.
О, как это прекрасно, Настасья! Барышня в таком юном возрасте и умеет справляться с эмоциями. Завидую вам, моя дорогая
Настасья была так довольна комплиментом, что покраснела.
Но ведь желание сильно?
Слово Тимашевой сильнее, гордо ответила Настасья, чем окончательно сразила Бланш. Довольствуюсь тем, что смотрю за игрой Прасковьи. Мне достаточно такого волнения игры.
Вы редкая, изумительная девушка! только и могла сказать Бланш. Примите мои поздравления Знаете что? Предлагаю мою компанию сегодня вечером. Позволим себе маленькую шалость на рулетке. Вы не против?
Настасья с восторгом приняла предложение. Договорились, что Бланш зайдет за ними в номер, чтобы поехать вместе. Ближе к девяти вечера. Прасковья покорно молчала.
9
Городовой проводил до одноэтажного дома в шесть окон с мезонином и остался у ворот в компании товарища из участка. Пушкин поднялся на невысокое крыльцо и зашел в прихожую. Там ощущался запах, который невозможно ни с чем спутать. Морозный воздух, что напустила полиция, не смог его выстудить.
Пушкин? А вы что здесь делаете? раздался не слишком приветливый голос.
Перегораживая проход в большую гостиную, пристав Нефедьев не считал нужным скрывать, что гостю вовсе не рад. Откуда высунулся его помощник Трашантый.
Простите, Игорь Львович, я сыск вызвал Без вас немного растерялся.
Нефедьев поморщился: не успел еще совещание у обер-полицмейстера переварить, а тут новая закавыка.
Тогда сам перед господином Пушкиным оправдывайся, заявил он.
Подпоручик начал лепетать извинения за пустое беспокойство, но Пушкин их прервал.
Вызов сделан, на место происшествия прибыл, вводите в обстоятельства, потребовал он. Совсем не из желания заниматься пустяковым делом. С большим удовольствием он бы поленился. Пушкину совсем не хотелось возвращаться в Гнездниковский, где строилась планы войны с картами, что могло занять весь день. А так был законный повод отсутствовать. Да, математика наука честная, но хитрить по-умному учит. Только знать об этом не полагается никому.
Пристав только рукой махнул: раз желаете тратить время зря ваше дело. Мешать не посмеем. Хотя не счел нужным посторониться. Пушкину была видна часть гостиной. Он спросил, что случилось.
Анна Васильевна наша скончалась, ответил Нефедьев. Намекая, что сыску тут делать нечего.
Пушкин не имел чести знать Анну Васильевну. Мало ли Анн Васильевн в Москве водится. Всех не сосчитать.
Терновская Анна Васильевна, сказал пристав таким тоном, будто не знать эту даму было верхом неприличия.
Приличия порой чужды сыску. Все еще сдерживаемый в прихожей, что пристава не смущало, Пушкин попросил рассказать о погибшей.
Наша милая Анна Васильевна, такая мудрая и рассудительная, добрая, отзывчивая, жила в своем доме, вот в этом, где и скончалась, повторил Нефедьев вердикт, коварное слово «погибшая» игнорируя. Чудесная была женщина. Нам будет ее не хватать. Чистая душа
Если пристав с такой теплотой отзывается о почившей даме, то не надо питать иллюзий, что между ними были дела сердечные. Хотя нельзя исключать. Скорее всего, Нефедьева печалит потеря коммерческой выгоды, какую приносят приставу местные купцы. Вот только по размеру дома и виду прихожей трудно предположить, что Терновская была купчихой.
Имела торговлю или домовладение? спросил Пушкин.
Нет, жила с капитала.
Московских рантье, которых становилось все больше, приставы еще не научились «обстригать». Неужели в самом деле Нефедьев к ней не равнодушен?
Пушкину надоело, что его держат в прихожей, как посыльного, он попросил пройти. Нефедьев подвинулся с большой неохотой.
В гостиной замерло время. Именно так обставлять квартиру диктовала мода шестидесятых годов. Много плюша, много горшков с цветами, вышитые салфетки, тяжелые шторы на окнах, массивный буфет размером с домик путевого смотрителя, множество фотографий и картин на стенах. Пушкин невольно обратил внимание на старый багет рам. Из общего стиля выделялся новый рабочий столик с многоярусной этажеркой, отделения которой были плотно забиты бумагой и конвертами. Причем из них торчали разноцветные закладки. Как в системном каталоге библиотеки.
Посреди гостиной, на ковре, в котором с трудом можно узнать персидское плетение, стоял круглый обеденный стол, покрытый чистой скатертью. На нем стояли чайный набор и небольшой, на два чайника, серебряный самовар.
Люстра, давно завязанная в кокон беленой холстиной. В середине стола массивный подсвечник на пять свечей, оплывших до огарков и по виду напоминавших жирные ватрушки. За столом четыре стула старой московской работы. Два плотно задвинуты под стол, один повернут к нему спиной. На последнем располагалась дама. Голова ее была закинута назад так, что лицо смотрело в потолок.
Из вежливости, какая и сыску не чужда, Пушкин спросил разрешения осмотреть. Трашантый, занятый описанием места, предоставил полную свободу. Ему хватало походной конторки. Пристав сменил диспозицию, оперся о дверной косяк, наблюдая за тем, как чиновник сует нос куда не следует.
Демонстративно заложив руки за спину, Пушкин подошел к жертве, как он упрямо, но про себя называл тело. Глаза Терновской были открыты. Лицо замерло в спокойствии. Только рот широко раскрыт. На вид ей было не менее пятидесяти лет. Дама, так почитаемая приставом, имела дурной, почти нездоровый цвет кожи, плохо уложенную прическу. Черты лица ее были скорее грубыми, простоватыми, а сама она явно страдала ожирением. То есть была чрезвычайно массивной дамой. Что в Москве не считается недостатком.
Пушкин обошел стул и встал с другой стороны. Отсюда было видно, что голова немного повернута к левому плечу, а левая рука свободно свешивается до пола. Рядом с ближней ножкой стула лежала чайная чашечка. Кузнецовский фарфор не выдержал удара об пол и раскололся.
Пристав никак не хотел идти на зов сыска, пока Пушкин настоятельно не попросил пояснить одну мелочь. Всем видом показывая, что ему это не нужно, Нефедьев подошел к мертвому телу. Уже заранее готовясь отбивать любые мелочи.
Дом был заперт? последовал вопрос.
Пристав признал незыблемый факт.
Терновская жила одна?
И это невозможно было отрицать.
Почему на столе две чашки и вазочки с вареньем?
Нефедьев хотел было с ходу объяснить этот простейший факт, но у него не вышло. Он только пробурчал что-то невнятное.
У нее кто-то был накануне смерти, не спросил, а припечатал Пушкин.
Если и был, то ушел. Дверь-то она сама закрыла
Откуда вам это известно?
Так ведь дверь Трашантый взломал! возмутился Нефедьев.
Откуда известно, что дверь закрыла Терновская? Был ключ с обратной стороны?
Вопрос сильно не понравился приставу. Не до двери было, когда умершую нашли, ясно же должно быть. Что Нефедьев напрямик и высказал.
Пушкин не поленился сходить в прихожую и проверить. Вернувшись, он сообщил, что ключа в замочной скважине нет.
Так сунула куда-нибудь, поспешил пристав, чтобы не получить вопрос: «Где ключ?»
Ключ искали? спросил Пушкин.
В ответ получил сопение Нефедьева и его помощника. Значит, не искали.
Сделаем предположение, что ключ забрал тот, кто запер дверь
Вот тут уж пристав не спустил.
Не надо такого предполагать, строго потребовал он. Доктор наш участковый осмотрел тело и сделал окончательный вывод: естественная смерть.
Какую причину поставил доктор, не произведя осмотр тела?
Вопрос совсем разозлил пристава. Потому что был правдой: доктор Преображенский заявился, глянул и сообщил, что дама умерла от ожирения сердца. С таким весом и в таких летах дело обычное. Съела на праздники лишнего и готово. Нефедьеву пришлось заявить, что доктор знал покойную давно, а его заключение верное, потому что правильное.
Время смерти поставлено более суток назад? спросил Пушкин, чтобы не давить на мозоль.
Именно так. В ночь на первое января Вам откуда известно?
Свечи догорели до конца. Тот, кто уходил из дома, не погасил их.
Да с чего вы взяли, что у нее кто-то был? не сдавался пристав.
Игорь Львович, в таком случае поясните мне другую странность: чашка Терновской стоит перед ней. Почему другая чашка, разбитая, у ножки ее стула? Если она закрыла дверь сама, неужели оставила битое стекло? Квартира говорит, что Терновская держалась порядка.
Нефедьев глянул на разбитую чашку, на Трашантого, который замер над походной конторкой, и не нашелся, что ответить. Зато наверняка теперь знал, что нельзя было сыск подпускать. Простое дело начало принимать дурной оборот.
Может, Анна Васильевна взяла чашку, ей стало плохо, вот чашка из рук и выскользнула
Трашантый поддержал догадливость пристава одобрительным хмыканьем.
Нет, не могла.
Вам-то откуда знать?
Если бы Терновская выронила чашку, она бы не разбилась: слишком низко. Об этом говорит положение руки. Да и чашка разбита немного дальше, чем должна была
Пристав уже плохо сдерживал раздражение: да какие руки, чашки, огарки? Все ясно как белый день
Что вы хотите сказать, господин Пушкин?
Я ничего. Факты говорят, что смерть эта мало похожа на естественную.
А на какую же?! воскликнул Нефедьев. Убили, что ли, по-вашему? Да кому это нужно! Анна Васильевна милейшая женщина, мухи не обидит. Ну допустим, кто-то хотел лишить ее жизни. Так подкарауль в саду, тюкни по голове, и конец даме Никаких следов, никаких разбитых чашек Что же, думаете, отравили, что ли?
Пушкин понюхал чашку, оставшуюся на столе. Чайный осадок с чаинками почти высох. Немногие, очень немногие яды оставляют характерный запах. Чашка пахла чаем. Определить без химической экспертизы, было ли в ней что-то еще, кроме танина, невозможно. И вскрытия тела, конечно. Что Пушкин предложил приставу. И получил решительный отказ: нет существенных причин вскрывать Анну Васильевну. Нефедьев мог бы еще добавить: раз не убийство, то дело ведет участок, и соваться сыску с советами незачем. Такой аргумент он приберег на крайний случай.
Упертость пристава не сильно удивляла. Зачем участку лишнее убийство? Совершенно незачем. Эту нехитрую логику Пушкин давно выучил. Вот только у него не было серьезной улики, чтобы заставить сделать по-своему. Он еще раз глянул на разбитую посуду и присел перед телом на корточки.
Пристав категорически не понял, что вытворяет чиновник сыска. А Пушкин разглядывал платье чуть ниже левой груди Терновской.
Господин Нефедьев, прошу взглянуть сюда
Скорее заинтригованный, чем напуганный, пристав присел рядом с ним. Указательный палец Пушкина направлял его взгляд.
Видите?
По чести, Игорь Львович не видел ничего.
Смотрите внимательно на платье коричневое пятно на нем скрывается.
Стоило немного напрячь зрение, как пристав заметил: на материале расплылось крохотное бурое пятнышко. Вокруг еле заметной рваной дырочки. Как раз в области сердца.
Это что же такое? вырвалось у него.
Пушкин поднялся и отряхнул руки, будто запачкался.
Должно установить вскрытие, сказал он. Дело переводится в разряд насильственной смерти.
Что означало не только начало проблем пристава, но и юрисдикцию сыска. Теперь от него вот так запросто не отмахнешься.
С протоколом как быть? спросил Трашантый, глубоко печальный. Помощник знал, что теперь пристав с него спросит за вызов сыска.
Оформляйте новый, по месту совершенного преступления, ответил Пушкин. Заодно поищите ключ от дома, господин подпоручик А кто тело нашел?
Уязвленный Нефедьев отвечать не желал. Пришлось отдуваться Трашантому.
Почтальон тревогу поднял, Анна Васильевна ему не открыла.
Где его найти?
Сидит в участке, застенчиво сказал подпоручик. Я его на всякий случай с городовым под арест отправил.
Похвалив столь полезное усердие, Пушкин обернулся к приставу.
Игорь Львович, дозволите свидетеля в участке допросить или в сыскную вести?
Выбора не осталось. Уж лучше пусть под присмотром допрос будет. Еще наплетет почтальон неизвестно что Пристав пригласил Пушкина в Арбатский дом. Без радушия, но уж как есть
10
Воздух был чист и свеж, как ее мысли. Мадемуазель Бланш вышла из «Лоскутной» в чудесном настроении. Новые знакомые, милые девочки, казались беззащитными перед опасностями большого города. Надо не иметь сердца, чтобы не опекать их и не присмотреть за их шалостями на рулетке. Сердце у мадемуазель Бланш было. И в нем уже созрел план, который она видела во всех подробностях.
Для успеха плана нужно было устроить небольшой маскарад, чтобы произвести нужный эффект. Она выбирала, в каком образе предстать: убогой старушки или негритянки или выдумать нечто совсем неожиданное. Ей хотелось, чтобы человек, ради которого затевается игра, по-настоящему удивился. Поменять платье и прическу бесполезно. Он узнает в кокошнике или под маской. Нужно совсем измениться, чтобы шалость удалась. Бланш подумала: а не предстать ли в мужском обличье? Но тут возникала сложность: с ее комплекцией сыграть купца с бородой будет тяжело столько подушек придется навесить, а без бороды, модным денди с усиками наверняка будет раскрыта сразу.
И тут пришла замечательная мысль: переодеться в ямщика. Дескать, прислали по важному делу с санями. Грубый голос получится, а под бородой и зипуном узнать будет невозможно. Она уже представила, как объект розыгрыша садится, как она везет его на край Москвы, да хоть к «Яру», а там
Там должно случиться веселое разоблачение и что-то хорошее, о чем она давно мечтала. Фантазия с ямщиком понравилась еще потому, что будет достойным ответом на одно происшествие, которое Бланш простила, но забыть не могла. Происшествие, которое устроил ей почти две недели назад этот самовлюбленный господин. Ради которого она так старается.
Бланш стала думать, у кого в Ямской слободе лучше одолжить сани и одежку, как ее больно дернули за локоть. Она резко повернулась, чтобы ответить, но девица успела отскочить. Поверх платья нацепила овчинную шубку с шапочкой, на которой болталась вуаль и развевалось чье-то яркое перо.
Ты кто такая будешь? спросила она. Губы в красном зло кривились.
Бланш смерила ее беспощадно-женским взглядом.
А тебе какая нужда, курица крашеная?
Девица плюнула под ноги.
Я Катя Гузова, меня все знают, а ты что за краля?
Мадемуазель Бланш, ответила она, зная, что это легко выяснить у портье.
Гузова недобро ухмыльнулась.
Ишь ты Мадемуазель Бланш Сдается мне, что не такая ты, как себя показываешь Музыку знаешь?
Бланш вдохнула холодный чистый воздух Тверской.
Чтоб ноги твоей, Катя, в «Лоскутной» не было. Пока я здесь
Такой наглости Гузова стерпеть не могла, уперла руки в боки, как перед дракой. Дракой женской, кровавой и беспощадной. Где летят перья, букли и слезы.
И как ты мне запретишь, тщедушная?
Еще раз увижу, что в ресторане промышляешь, лохань порву.
Тут уж Гузова заулыбалась.
Вон как запела. Под мамзель наряжаешься, а, гляжу, нашенских кровей
Бланш так резко шагнула к ней, что Гузова чуть не полетела в снег, попятившись.
Ни ваша, ни наша, ничья, тихо проговорила она. Запомни это, Катя, и заруби на своем носике Пока он цел.
Гузова невольно смахнула с носа морозную капельку.
Жалостливая, что ль? уже без вызова спросила она. Дур этих пожалела, клеить помешала
Совести у тебя, Катя, нет ни на грош. Они же дети, цыплята домашние. На кого руку подняла?
У тебя-то совести, погляжу, целые закрома Ладно, некогда мне с тобой лясы точить, такой сказ тебе будет: еще раз сунешься, запишут тебя так, что охнуть не успеешь. Поняла, мамзель?
Девка наглая и самоуверенная. У нее наверняка есть дружок-покровитель с ножиком, у которого разговор короткий. Бланш это знала. Но помада на губах Кати горела так вызывающе, что удержаться было невозможно.