Какое-то время стояла тишина, даже слышно было щебетание птиц. Затем раздался призывной распев богослова, вслед за которым послышался голос хозяина. Мы минут пять стояли, вслушиваясь в этот разговор. Наконец раздались шаги, и из-за изгороди показался кремезный мужик, сопровождаемый довольным богословом. Заметив их приближение, философ махнул рукою, и мы быстро построились согласно ранее выученному уроку. Подняв руку вверх, наш дирижер скосил глаза на богослова, ожидая соответствующего сигнала, и, когда тот кивнул головой, мы, не ожидая, грянули первый вирш, воздавая хвалу хозяину, согласившемуся выслушать нас. Голоса наши чисто звучали в звонкой тишине сельской глубинки, и по мере пения лицо мужика расплывалось в довольной улыбке, а вокруг него стайкой собрались домочадцы, с интересом поглядывая на нас. Вокруг нашей капеллы образовалась стайка вездесущих мальчишек, а из соседних домов выходили жители, чтобы получше рассмотреть нас. Мы понимали, что от того, как сложатся эти первые контакты в деревне, зависит успех или неуспех нашей миссии. Поэтому каждый старался изо всех сил, напрягая легкие и выдавая рулады с реверансами в сторону хозяина. А тот, подбоченившись, гордо поглядывал в сторону односельчан. Затем мы спели вирши в честь хозяйки и всех домочадцев. Довольный мужик взял у рядом стоящей с ним молодой дивчины бутыль самогону и шкалик, налил его до краев и поднес нашему руководителю. Тот крякнул, поблагодарил и, расправив усы, одним глотком влил содержимое внутрь. Хозяин забрал у него шкалик, снова заполнил его и протянул первому стоявшему возле него студенту. Но тот отказался. Недовольный хозяин вопросительно глянул на философа, слизывающего со своих усов остатки самогона. Тот, увидев недоуменный взгляд крестьянина, сложив рук на груди, воскликнул:
Шановный пан, то еще молодняк, «риторы», а у нас существует правило, и, повернувшись к нам, он взмахнул рукой, и мы хором, нараспев громко пропели: «Риторам нельзя, философам можно, а богословамдолжно». Это позабавило присутствующих, и они разразились громким смехом.
А кто из вас буде кто? колыхаясь от смеха, спросил хозяин.
Я философ, ответил наш дирижер, а рядом с вами богослов.
Ну, тогда держи, и хозяин протянул шкалик богослову, который, не морщась, быстро справился с подарком, жадно глядя на бутыль. Хозяин правильно понял его взгляд и налил ему еще раз. После этого мы заполнили под завязку три мешка. Тепло распрощавшись с гостеприимной семьей, мы двинулись дальше по деревне, заходя в те или иные дома. Надежды наши оправдались, и мы в этой селении сумели заполнить почти половину наших заплечных котомок. Естественно, слух о нашем походе разнесся по деревням. Гдето нам отказывали, а где-то, жалея, давали, кто что мог: картошку, капусту, буряк, фасоль и так далее. В итоге мы загрузили не только мешки, но и наши карманы и, уставшие и запыленные, к вечеру вернулись в бурсу. Сдав все в общий котел, мы завалились спать. Идти не было сил, поэтому и я улегся спать на полу в одной из комнат. Сон наступил мгновенно, и никакая живность не смогла прервать его, хотя наутро она напомнила о себе синяками и укусами, покрывшими все тело, которое начало нестерпимо чесаться. Утром на лекциях участники похода имели помятый вид и отрешенно внимали тем истинам, которые лектор пытался донести до них. Я же думал о том, как мне организовать вторую часть моего испытания, так как первая была уже выполнена и я на себе прочувствовал, как живется «инфиме», и, не пройдя через это, нельзя было чувствовать себя студентом в полной мере.
Понимая, что это еще одно серьезное испытание для меня, может быть, еще более сложное, чем первое, я решил подготовиться намного тщательнее. В субботу с утра я сбегал в еврейский квартал, где получил причитающиеся мне две серебряные монеты. На обратном пути я заглянул в ближайшую к коллегиуму пивоварню и договорился, чтобы они сварили свежее пиво. После этого я нашел «голову» землячества и через него пригласил всех старейшин отведать хмельного напитка. Вечером мне сообщили, что приглашение принято и в четыре часа следующего дня мы встречаемся в пивоварне.
Естественно, я пришел туда раньше и договорился с хозяином, как будет проходить собрание. Ровно в четыре часа в здание гурьбой ввалились старейшины. Они сразу схватили глиняные кружки и стали в очередь возле бочки, где их ждал хозяин, взявший на себя миссию разливающего. Все смиренно ждали, когда пена медленно осядет, чтобы наполнить кружку как полагается.По пивоварне распространялся непередаваемый запах. У студентов жадно расширялись ноздри носа и сохло во рту от предвкушения столь желанного напитка. Наконец, последняя кружка была заполнена и все чинно расселись вокруг длинного стола, на котором стояли миски с подсоленным хлебом и лежало немного вареного мяса. Это все, что я мог предложить гостям.
Старейшина встал и, обведя всех взглядом, сказал:
Шановне панство, вы все знаете, по какому случаю мы собрались здесь?
В ответ все присутствующие дружно стукнули кружками по столу.
Мы принимаем в наши ряды нового товарища, и он должен доказать, что достоин нового звания.
Председательствующий махнул рукою, и хозяин, с трудом удерживая в руках наполненную до краёв кружку, по своим размерам раза в два превосходящую те, которые были в руках у студентов, поднес её мне. Я понимал, что все это мне надо выпить. В ответ на это мой организм взбунтовался, а глаза вылезли из орбит. Тем более, что я вообще еще ни разу в жизни не пробовал хмельных напитков. Как я справлюсь с этим, я не знал. Но правило есть правило. Я вспомнил, чему меня учили мои наставники, привел свои мысли в порядок и, сконцентрировав взгляд на середине пенящегося напитка, представил себе, что это прохладная родниковая вода, которую я уже пил ранее. Мои усилия не пропали даром. В пивной кружке образовалась небольшая воронка, вбирающая в себя хлопья пены. Попавшее в зону ее действия пиво стало светлеть и приобретать совершенно другой оттенок. Все в ожидании смотрели на меня, предвкушая серьезную попойку, старт которой должен был дать я. Собравшись с духом, я приподнял кружку и провозгласил здравицу в честь ясновельможного панства, присутствующего здесь. И, поднеся ее ко рту, стал пить медленными глотками. Действие это оказалось достаточно трудоемким. После десятого глотка мой организм отказывался принимать такое количество жидкости и пытался вытолкнуть ее обратно. Однако усилием воли я сдерживал это поползновение и заставлял напиток вернуться обратно. Последний глоток достался особенно тяжело, но и он не смог вырваться на свободу. Громко поставив кружку на стол, я поклонился присутствующим. Те дружно закричали: «Слава!», а председательствующий предложил выпить за нового «пана ритора», и все дружно вскинули кружки ко рту. Воцарилась тишина, в которой было слышно только, как пиво, проскакивая через горло, наполняет желудки голодных студентов. Вслед за первой так же быстро ушла вторая кружка, а затем, чуть медленнее, третья, которая уже начала сопровождаться разговорами. Тарелки с закуской исчезли в мгновение ока, и теперь хозяином за столом было только пиво. Я не чувствовал себя пьяным, но больше пить не хотелось, так же, как и вставать из-за стола. Мне казалось, что меня расперло и мой живот раздулся до невероятных размеров. Однако постепенно все нормализовалось. Каждый был занят собой, или вел беседу с соседом, или подходил к бочке, чтобы наполнить опустевшую кружку. Некоторые, проходя мимо, добродушно хлопали меня по плечу, тем самым давая понять, что праздник удался. Я, заранее предвидя возможное развитие ситуации, расплатился с хозяином и теперь просто наблюдал за происходящим, не подсчитывая, во что мне все это может вылиться. Все равно для меня это обходилось дешевле, в отличие от другой «инфимы», которой приходилось поить своих наставников все годы учебы.
Хоть я и выработал определенную защиту против опьянения, однако оно потихоньку начало доставать меня. То начинало шуметь в голове, то собеседник вдруг раздваивался на глазах, то голос его доходил до меня как бы издалека. Но я пока справлялся с этим. В середине гулянки, когда выпито было достаточно прилично и на улице стало темнеть, откудато появились две упитанные девушки, которых все усиленно стали поить пивом. Самое интересное было в том, что они не сопротивлялись, присаживаясь на коленки то к одному, то к другому студенту. Затем откуда-то появились музыканты, и начались пляски всех, кто мог еще стоять на ногах, причем девушки забрались на стол и выделывали там такие коленца, что подолы их платьев поднимались выше головы, демонстрируя собравшимся все доступные части женского тела. Некоторые разгоряченные пивом зрители пытались ущипнуть танцующих, но неизменно получали по рукам. Несмотря на то, что от этого зрелища вся толпа пришла в неистовый восторг, на меня женское тело не произвело никакого впечатления. Или я был пьян, или еще многого не знал. После танцев все гурьбой двинулись на выход, горланя студенческие вирши о бедном студенте, «злодеях-преподавателях» и о быстро текущей молодости:
Я унылую тоску
Ненавидел сроду,
Но зато предпочитал
Радость и свободу.
И Венере был готов
Жизнь отдать в угоду,
Потому что для меня
Девки слаще меду.
Добравшись домой с помощью новых друзей, я отключил свои нервы и хмель моментально ударил в мою голову, пригвоздив ее к подушке.
Несмотря на бурно проведенную ночь, все студенты утром были на занятиях, хотя их вид оставлял желать лучшего. В аудитории стоял плотный специфический запах, поэтому первая лекция прошла при открытых окнах. Так закончилось мое вхождение в новое общество, и я стал полноправным студентом. Потянулись нудные дни учебы, прерываемые различными приключениями, походами по деревням, студенческими шалостями и обыкновенными драками как между студентами, так и с городскими жителями по разным причинам. Чего греха таить, и я принимал в них участие. Мои навыки, выработанные в ходе ежедневных тренировок, пригодились здесь, и я не раз выручал своих друзей. Все стали относиться ко мне с уважением, потому что оказалось, что я могу не только хорошо учиться и заводить народ на диспутах, не боясь опровергать точку зрения мэтра, но и хорошо драться. Единственное, что мне было пока не под силу, так это употреблять в значительных количествах хмельные напитки, так как мой организм активно протестовал против этого. Меня ввели в Совет старейшин, и я подружился со многими из них. В нем особняком держался студент из Франции Пьер де ла Мур. Он был из бродячих студентоввагантамов, которые переходили из университета в университет на протяжении всей учебы, ища новых впечатлений и знаний. Мы как-то сразу прониклись симпатией друг к другу и стали приятелями. Пользуясь случаем, я с его помощью стал изучать французский язык. С его слов я имел представление о светской жизни во Франции и Германии, которую он также посетил. Корни его были дворянского рода, поэтому он периодически посещал различные балы и сессии, устраиваемые как в Елисейском дворце, так и в имениях знатных людей. Во Франции статус студента был значительно выше, и, имея знатное происхождение, он мог кроме учебы позволить себе и светские развлечения.
Мой новый статус, достигнутый за достаточно короткий срок, не прошел незамеченным для руководства. Мной стал интересоваться ксендз пан Войтич, который отвечал за нравственность в коллегиуме. Он стал часто приглашать меня к себе и вести разговоры о службе Короне и святой церкви, пытаясь склонить меня к переходу в другую веру. Но, получив мой решительный отказ, больше прямых разговоров на эту тему не заводил, продолжая, тем не менее, прощупывать меня дальше.
После круговорота студенческой жизни, совмещаемой с учебой, незаметно подкрались первые каникулы. Мой приятель Пьер стал собираться домой, и в одной из бесед предложил и мне совершить вместе с ним это путешествие. Прикинув все за и против, я согласился. Новые знания, новые впечатления никогда не помешают. Перед отъездом я смотался к своему казначею, и, несмотря на его причитания и стоны, вытряс для своих каникул пять серебряных монет, которые я зашил в свой пояс.
Рано утром, вскинув на плечо свои мешки с нехитрыми пожитками, мы отправились в путь. В основном это был пеший переход, но иногда добрые крестьяне милостиво разрешали нам проехать на скрипящих телегах. На ночлег просились в деревенские дома, а когда их не было на нашем пути, то согревались в стогах сена, где было тепло, несмотря на холодные ночи. Питались так же, чем Бог пошлет: где в огороде что-то найдем, где на ярмарке что-то перепадет, где подзаработаем, показывая различные фокусы или живые картинки из студенческой жизни. Правда, один раз в Германии мы потратились, наевшись мяса до отвала и взяв кусок окорока собой в дорогу. Границы для студентов не существовало, даже через пограничные заставы многочисленных немецких княжеств мы проходили безболезненно. Подходя к очередному пограничному пункту, мы начинали петь студенческие песни, тем самым демонстрируя нашу принадлежность к студенческой братии, снующей повсюду. Немецкие стражники, знакомые с выходками немецких и других студентов, поворачивались к нам спиной, тем самым демонстрируя полный нейтралитет и возможность беспрепятственного прохода. С других путешественников брали пошлину не только за пересечение границы, но и за посещение каждого населённого пункта на пути их следования. В ходе нашего путешествия мы примкнули к бродячим артистам, которым так понравились наши живые картинки, что они предложили нам присоединиться к ним. Посоветовавшись, мы приняли их предложение, обеспечив себе небольшой заработок и крышу над головой. Пьер как истинный француз сразу оказался в центре внимания женской половины бродячего балагана. Его рассказы о студенческой жизни так понравились старшей дочери хозяина, что во время нашего короткого совместного путешествия Пьер не выходил из ее палатки до самого утра. Я же коротал ночи на улице, укрывшись ворохом одежды.
В одну из таких ночей на нас напали разбойники. Их было шесть человек довольно мрачного типа, вооруженных длинными ножами. Они окружили нашу стоянку и, согнав всех к костру, стали копаться в пожитках, требуя денег. Чтобы мы были сговорчивей, их предводитель схватил старшую из девушек за волосы и, приставив нож к ее прелестной шейке, грозился употребить его в дело. Этого не мог вынести Пьер и рванулся вперед, чтобы помочь любимой, но моментально отлетел в сторону от удара сапогом в живот. Согнувшись пополам, он пытался широко открытым ртом вдохнуть в легкие как можно больше воздуха, с тем чтобы облегчить свои страдания. Его мимика вызвала гомерический хохот разбойников, по ходу дела комментирующих его телодвижения. Внимание всех присутствующих было обращено на моего спутника. Я решил воспользоваться сложившейся ситуацией и, подбежав к тлеющему костру, схватил лежащую возле него крепкую суховатую палку, которая служила нам для подвешивания котелка при приготовлени пищи. Одним концом моего импровизированного оружия я крепко ткнул ближайшего бандита в живот, с такой силой, что он, открыв рот в немом крике, стал медленно оседать на землю. Другим концом палки я нанес колющий удар другому бандиту прямо в адамово яблочко, в результате чего тот потерял сознание и рухнул на землю. Затем, развернувшись и перехватив палку, я выбил нож у третьего бандита. К этому времени и хозяин балагана пришел в себя от шока и, дико закричав, кинулся на стоящего рядом разбойника, повалив его на землю. Наш рукопашный бой дал возможность Пьеру набрать нужное количество воздуха и двинуться на предводителя, который удивленно смотрел на своих валяющихся соратников, силясь понять, что же произошло. Увидев бешеные глаза надвигающегося на него француза, он стал медленно отходить к лесу, прикрываясь девушкой и крича, что он сделает ей плохо. Его подельник, дрожа от страха, озирался вокруг, ища пути спасения. И наконец, решившись, развернулся и бросился бегом в сторону леса. Чтобы не дать ему уйти, я перехватил палку и метнул ее как копье в спину убегавшего. Удар пришелся в район ключицы, придав разбойнику ускорение такой силы, что он лбом врезался в дерево и медленно пополз по нему вниз. Теперь все внимание было сосредоточено на главаре, который крутился вокруг своей оси с заложницей, огрызаясь на присутствующих, неуклонно приближающихся к нему. Нужно было каким-то образом переключить внимание этого разбойника, чтобы освободить девушку. Прямо нападать было нельзя. Это понимал и Пьер, стоящий напротив этого типа, и ее отец, который подстраховывал сзади. И я решил рискнуть. Нащупав в кармане серебряную монету и крепко сжав ее, я стал осторожно подходить к этому громиле, предлагая ему успокоиться. Подойдя достаточно близко для проведения моего плана в жизнь, я вытащил монету из кармана и со словами «Твоя взяла» подбросил полновесный серебряный талер вверх так, чтобы он опустился прямо на него. Монета взвилась вверх и, крутясь и играя своими блестящими боками от света догорающего костра, стала медленно опускаться немного в стороне от стоящей «парочки». Все замерли в ожидании, глядя на монету. И в тот момент, когда она оказалась уже на уровне глаз, отец девушки непроизвольно дернулся. Уловив это движение, разбойник, думая, что у него хотят забрать столь желанную добычу, ослабил хватку и протянул левую руку, чтобы поймать монету. Однако это ему не удалось. Девушка, воспользовавшись ситуацией, выскользнула из крепких объятий, а Пьер нанес сокрушительный удар ногой в пах незадачливому грабителю. Тот сложился пополам, выронив нож, и выражение его лица стало таким же, которое было ранее у Пьера. Пока мы выясняли отношения друг с другом, забрезжил рассвет, призывая нас в дорогу. Разоружив и связав разбойников, мы стали обладателями трех золотых монет, которые разделили по-братски, конфисковав их у главаря. Две отдали артистам, а одну оставили себе. Быстро собрав разбросанные пожитки, мы двинулись в дорогу, стараясь быстрее выбраться из столь негостеприимного леса, сопровождаемые воплями и мычанием неудачливых разбойников. В ближайшей деревне мы купили мяса, вина и всю дорогу снимали то напряжение, которое получили в результате этой схватки, под громкий смех вспоминая все новые и новые подробности.