Счастья сыну твоему, Воин Вадим! Пусть у тебя будет еще много сыновей и дочерей, и каждого судьба одарит столь же прекрасным облаком! Фиолетовый Филин, сорвавшись с вышины, юркнул к нему за пазуху, и Учитель по-детски рассмеялся.
Я широко шагнул к другу. Крепко обнял, не пряча мокрых глази радостно вскрикнул, потому что в то же мгновение на меня навалились чуть ли не все жители Светлого города. Каждый торопился пожать руку, поздравить, встрепать волосы Женщины, хохоча и расталкивая друг друга, норовили поцеловать в колючие щеки, передавали добрые пожелания Мее, обещали, что к утру принесут подарки и, как полагается, сложат их у крыльца.
«Подарки подарками, а вино вином!» взревел кузнец Бартон, и парни дружно одобрительно загудели. Я счастливо рассмеялся, двинулся было за бочонками, за пирогами. Но резкий тонкий возглас Колдуна точно поставил подножку:
Я не знаю, откуда взялся этот дьявольский Лев! Тут что-то не так, люди! Воин Вадим что-то скрывает от нас!
Да успокойтесь вы уже, господин Колдун, сколько можно! Марк был тогда молод и позволял себе дерзости. Какие вам еще нужны доказательства? Все как на ладони! Вот новое облакопосмотрите, какое чудесное! Все-таки нет в мире счастливее дней, чем те, когда рождаются дети!..Правда, к школе эти ангелочки подрастают и превращаются в чертенят, не преминул добавить учитель.
Но нам неизвестно, откуда взялось это облако! не унимался Колдун.
Как откуда? С Облачного пика, конечно! беспечно (пожалуй, слишком беспечно для учителя) отозвался Марк и звонко воскликнул: Новый человек явился в наш мир. Новое облако озарило его. Жизнь победила! Давайте веселиться!
Настырно схватив Марка за рукав, Колдун принялся что-то нашептывать ему на ухо, но учитель решительно расцепил его корявые пальцы. Колдун, как назойливый комар, не отступал, и тогда учитель поступил совсем уж по-мальчишескижестом фокусника сунул в костлявую ладонь Колдуна пеструю хлопушку, которая в ту же секунду взорвалась тысячей блестящих цветных конфетти. Марк заливисто рассмеялся, а вслед за ним захохотали и остальные. Колдун, разъяренно швырнув на подтаявший снег пустой картонный цилиндр, злобно сузил глазки-перчинки. Учителю он не сказал ни слова, будто и не обидела его эта озорная выходка, но мне прожужжал прямо в лицо:
Радуешься? Думаешь, обманул смерть? Нет! Ты нарушил закон. Это не принесет добра!
Уставший от тревог безумно долгого дня, я ласково погладил упавшего мне на плечо Серебристого медведя и миролюбиво произнес:
Одного не понимаю, господин Колдун, чего ж вы так беды-то мне желаете? В ваши темные дела я не суюсь. В гости, как полагается, звал, соль вместо сахара в чай не сыпал. В предводители не лезувоинскими заботами сыт по горло. В колдуны? Да зацепи змею за хвост! Ни за какие коврижки! А если вы страдаете по Мее, так это пустое.
Что мне твоя Мея! фыркнул Колдун. Ты разбил равновесие! Тебе удалось заманить к мертвому младенцу живое облако, но счастья и покоя уже не будет.
Что это вы каркаете! Вроде не птица, хотя балахон на вас черный, прищурился я и увидел, что лицо Колдуна болезненно перекосилось. Не мудрите, выпейте с нами вина. Песни ваши не пойтебольно уж они заунывные, лучше станцуйте, как сможете, для забавы. А мы похлопаем.
Посмотрим еще, кто из нас попляшет и кто похлопает! сцепил заскорузлые пальцы Колдун. Наступит срокчерез день, год или десятилетиеи облако, нарушившее закон, не явится к твоему сыну либо исчезнет, будто его и не было. Сын умрет в тот же час в страшных муках, и вот тогда тебе все равно придется искать факельщиков и могильщиков. Так зачем жить в страхе годами? Сделай это сейчас!
Что? удивился я. Что я должен сделать?
Вынеси ребенка. Я лишь взмахну платкоми Он не будет страдать.
Наверно, я страшно побледнелдаже Колдун отшатнулся. Мне снова захотелось размозжить его острый, как клюв, нос, но рядом был учитель. Марк мягко отодвинул меня, шепнув: «Не связывайся». Тогда я, едва сдерживаясь, прорычал:
Я уважаю закон. Я защищаю город, я бьюсь с нечистью во имя мира и правды. Но нет такого закона, который призывает отца расправиться с сыном! А младенцев берегут все писаные и неписаные правила. Так что ступайте в свою черную хибару, господин Колдун, варите зелья, зазывайте летучих мышей и болтайте со змеями, чародействуйтено забудьте путь в мой дом! Навсегда забудьте! И чтобы ноги вашей поганой тут не было!
Уйти-то я-то уйду, да только ты пожалеешь, глупый Вадим! Да и ты, Марк, тоже! Он резко обернулся к Учителю: Не знаю, как горожане доверяют детей этакому нахальному самозванцу! Я похлопочу о том, чтобы закрыть школу, где подвизался учителем этакий проходимец!
Лучше бы вы вместе с нами подумали, как пристроить к школе мастерскую, хладнокровно заметил Марк. Детей у вас нет, но вы ведь тоже, как никак, горожанин.
Отвернувшись от Колдуна, Марк весело толкнул меня в бок:
А пироги-то, наверно, совсем остыли, а, Вадим?
Глава 6
Отец не умел выражать мысли пышными фразами, он говорил коротко, резко, будто размашисто рубил дрова. Но его рассказ я услышал именно так.
Тихо потрескивал огонь в печи, поглаживал отца по щетинистой щеке невесомый Серебристый медведь. А сердце мое превратилось в хрупкую сосулькуказалось, еще миг, еще одно отцовское слово, и оно расколется, разлетится колючей ледяной пылью.
Не верю, что я умер после рождения, наконец проговорил я. Ты, отец, не докторкак мог понять, мертвый ребенок на руках или живой? Да еще сильно переживал, вот тебе и показалось. Что тут думать?
Думать нечего. Спать пора.
И все-таки я не верю!
И хорошо. Это к лучшему, вздохнул отец. Может, я все напутал. Лет-то, зацепи змею за хвост, сколько прошло. Да, сын. Наверно, напутал.
Он не думал горячиться и спорить, и я понимал, что все сказанноеправда. Но все-таки угрюмо поинтересовался:
А где сейчас эта как ее Кларисса? Можно мне с ней поговорить?
Отец развел руками:
Не выйдет. Повитуха вскорости из Светлого города уехалав Синегорье перебралась. А недавно слух прошел, что померла она, да как-то нехорошо. То ли в реке утопла, то ли еще что с ней приключилось. Не знаю толком. Да и какое мне дело.
Неожиданная мысль, точно длинная ржавая игла, ткнулась в сердце, прошила меня насквозь, и я, встревоженно схватив отца за рукав, нелепо пробормотал:
Так что же Если пророчество Колдуна сбылось и Лев не прилетел, значит, я того тоже помер, что ли?
Отец сердито покачал головой:
Что ты несешь! Ну-ка ущипни себя. Нос на месте? На месте. Теперь за ухо дерни. Да посильнее! Больно? Вот и порядок. Значит, живой, а ведь сколько уже часов прошло! Наврал Колдун. Даже не думайнаврал. А Лев твой заплутал где-то, чего в жизни не бывает. Может, к утру и найдется. Давай-ка спать. Мишка согреет дом, если дрова догорят.
Серебристый медведь сонно посопел, поворочался на отцовских коленях, тихо дохнул ароматным банным теплом, свежими лесными травами.
Мишка! в отчаянии я обернулся к нему. Ну ты же все понимаешь! Ты же как человек! Где мой Крылатый Лев? Где он? Объясни хоть знаками! Покажи!
Медведь глянул на меня виновато, скатился колобком с отцовских коленей, спрятался, как перепуганный малыш, за его широкой спиной. Подумали съежился, превратившись в крошечного, будто мармеладного, медвежонка. Всем видом он показывал: «Какой с меня спрос? Я ведь сам горюю»
Не пытай ты Мишку, попросил отец. Не может он ничего рассказать. Дождемся рассвета, а там видно будет.
Я не стал спорить. Изматывающая тревога трепыхалась в груди бесцветной прожорливой молью, изъедала сердце. Чтобы прогнать злобного мотылька, я прошелся по комнате, погасил свечи и лампы, еще раз с пустой надеждой посмотрел в плотную темень за окном и, в чем был, нырнул в постель.
Отец, скинув c плеч мохнатую домашнюю накидку, тоже легпротяжно заскрипели пружины старой кровати. Несколько минут темную и густую, как кисель, тишину разбавляло лишь привычное громыхание львиных ходиков. Но вскоре отец, повздыхав и поворочавшись, поднялся.
Что ты?
Перебрал кофе, не усну, будто оправдываясь, отозвался он. Впустую валятьсятолько голова заболит. Пойду тапки шить. Продадим ихсахаром запасемся, карамели у Реуса купим, а может, и шоколада. А ты спи, сынок, ни о чем не думай.
Тапки у отца получались отменные. Он мастерил их из разноцветного войлока, расшивал лентами и бусинами, украшал замысловатыми узораминарод раскупал мигом. Но никогда, никогда отец не шил ночами! Он не раз повторял: «В потемках только недотепы работают», и ворчал, если я, прогуляв весь день с ребятами, засиживался за книгами допоздна.
Днем он ни минуты не сидел сложа руки, но, едва спускались сумерки, оставлял все дела. Укладывался отец рано, и кофе не мешало ему спать богатырским сном. Выпив на ночь пол-литра обжигающей черноты, он заваливался на набитый соломой матрас, накрывался овчиной и закрывал глазаа спал он бесшумно, как привык когда-то в дальних опасных походах.
А сегоднявот оно как: «Кофе перебрал»
«За меня боится, понял я. Вдруг от досады глупостей натворю? Слова Колдуна вспоминает: Не прилетит Крылатый Леви сын погибнет. А если если так и случится?!»
Ледяной иней облепил меня целиком. Колючий страх, сотканный из миллиона мыслей-снежинок, приклеился к гортани, к животу, к сердцу, осел в груди увесистой и липкой студеной глыбой.
Но я разозлился на себяи страх неохотно начал таять. Если и надо за кого тревожиться, то за отца! Изводится, сердце не бережет, а оно у него и так потрепанноечто ни битва, то зарубка. С виду-то Воин Вадим еще крепкий, как кряжистое дерево. Высокий, когда не сутулится. Но я-то знаю, что изредка он украдкой заваривает в кружке-великанше не кофе, а щепотки целебных трави давние раны мучают, и сердце беспокоит.
Устроив на плече Серебристого медведя, отец не спеша побрел в кухню. Чиркнула спичка, и в комнату вновь пробрался горький кофейный дух. Закрыв глаза, я мысленно обратился к родному облаку: «Лев мой солнечный, где ты? Давай так: я проснусьа ты рядом!» Я даже улыбнулся, представив, как могучий Крылатый Лев ластится ко мне, нежится, обнимает, щекочет лицо пышной золотой гривой.
Согреваясь доброй надеждой, я не заметил, как заснул. Мне снился прекрасный золотой Левозаренный искристым сиянием, он парил над вечерним городом, над домами с высокими черепичными крышами, над Овальной площадью и старым парком, мерно взмахивая красивыми точеными крыльями. И там, где он пролетал, вспыхивали разноцветные звезды.
Во сне я был безбрежно счастлив, а утром, вскочив, вскрикнул от горького разочарования. Льва возле меня не было.
Я кинулся к окнуи ничего не увидел. Улицу спрятал густой, слоистый, как простокваша, туман. На топчане выстроились в ряд три пары тапочек из войлокановенькие, нарядные, с бусинами, стеклярусом и тесьмой. Из кухни доносилось постукивание молоточкаотец снова что-то мастерил. Неужели так и не ложился?
Сумрачно глянув на помятые за ночь штаны, я шагнул к умывальнику, плеснул в лицо пригоршню прохладной воды. Потом еще и ещечтобы смыть боль, тревогу, недоумение и обиду. Подошел отеця молча кивнул и принялся так истово начищать порошком зубы, будто собрался весь день сверкать ясной беззаботной улыбкой.
Утро доброе, отец положил руку на плечо.
Доброе? Не уверен, отозвался я, выплюнув кисловатую воду.
Да, доброе. Доброе, зацепи змею за хвост! вдруг рявкнул отец, да так, что Серебристый медведь, стоявший за ним, как тень, юркнул за занавеску. Ты жив, я тоже жив! Что тебе еще надо?
Да нет, ничего. Все у меня есть, все нормально, ровно сказал я, провожая взглядом не в меру впечатлительного Мишку. Аккуратно поставил на полочку желтую жестянку с зубным порошком, сунул щетку в кружку, будто ничего не случилось.
Ну да, не прилетел твой Лёвушка, уже мягче сказал отец. Ничего, раз ты живприлетит. Мало ли где он задержался.
Глядя в круглое, чуть помутневшее от времени зеркало, я ожесточенно вытирал мокрое лицо. Нос уже покраснел, как садовый редис, а я все прикладывал и прикладывал к нему жесткое, будто картонное, полотенце. Отец раздраженно выхватил его из рук: «Да хватит уже!», бросил в сторону. И я заметил, что выглядит он неважноввалившиеся щеки еще гуще облепила черная, с седыми проблесками, щетина, под глазами проявились сизые тени, кривая морщина рваным рвом разделила мохнатые серые брови. Отцовский подбородок заострился, как отточенный карандаш, и я впервые с тревогой понял, как постарел непобедимый Воин Вадим. Нет, не боец стоял передо мною, не железный предводитель, а утомленный горожанин, почти старик, высокий, сутулый, грузный. Пожилой человек, измотанный давними ранами, недугами, неутолимой печалью о жене и вечным страхом за сына.
Будто услышав мои мысли, отец встрепенулся, выпрямился.
Ничего, хрипло сказал он. Всякое видали. Справимся.
Справимся, эхом повторил я. И добавил: Душно мне дома. Я пройдусь.
В зеленых отцовских глазах мелькнуло беспокойствоне забывая о скорбном пророчестве Колдуна, он не хотел отпускать меня на улицу, где стоял непроглядный туман. Кашлянув, отец произнес:
А завтрак? Я сварил пшенку. Поел бы, пока горячая.
Пока не хочется.
Любая мысль о еде, даже о стакане чая, вызывала липкую тошноту. Тревогаотвратительная приправа для любого блюда, а я ни на секунду не переставал волноваться о Крылатом Льве.
Что ж, иди, подумав, обронил отец. Придешьбудем пилить дрова. Зима на носу. И это Делом надо заниматься. Оно спасает.
* * *
Я шагнул с высокого крыльца прямо в густой туман, прошел через двор и, отворив калитку, понял, что мир изменился. Ночью кто-то снял с деревьев фонари и бумажные гирляндыих вывешивают, когда появляются облака, и не убирают целый месяц. Белые домики с острыми блестящими крышами, еще вчера расцвеченные пестрыми флагами и яркими цветами из фольги, напоминали ныне замерзших нахохленных голубей.
Когда туман стал редеть, я с изумлением приметил, что двери домов заперты, ставни задвинуты, на хлипких калиткахнебывалое дело! уныло повисли железные замки. Мне показалось, что даже флюгерывеселые медные петухипоникли и опустили востренькие клювы. Нехорошая траурная тишина царила в городе. А ведь второй день прибытия небесных друзейэто пыл праздника!
Пока я шагал к главной площади, именуемой Овальной поляной, уж там-то наверняка встречу знакомых! не верил глазам, изумляясь безлюдности родных улиц. Но и на поляне было пустобудто великан-недотепа гигантским платком смахнул с нее веселых горожан, торговцев и музыкантов. Тишину разбивало унылое монотонное шорканьемой школьный приятель, упитанный, как пончик, гном Дарлик, ожесточенно махал длинной, выше него, метлой. Сердито бубня под нос скороговорки, он сгребал в кучу хрустящие фантики и запутанные пестрые ленты серпантина, а из его кармана опасливо выглядывал лопоухий облачный кролик. Дарлик был из наших, из местных гномов, его родители и многочисленные родственники испокон веков жили в Светлом городеи к ним тоже исправно прилетали живые облака.
Дарлик! кинулся я к нему. Что же такое творится?
Увидев меня, гном охнул, вздрогнулдаже метлу уронил! выхватил облачного кролика из кармана и поспешно спрятал под красно-белый колпак, будто испугался, что я отниму его и унесу к себе в дом.
Гном от дела не бежит, убираться гном спешит. Как метелка подметет, гном монетку заберет, картаво протараторил Дарлик. Когда местные гномы волновались, слова сами собой склеивались в рифму. А твоя тут личинапо каким же причинам?
Сам ты личина обиделся я, сделав вид, что не замечаю глупого гномьего испуга. Гуляю я. Знакомых ищу.
Бледный, как недопеченная булка, Дарлик глупо раскрыл рот.
Ох! Знакомых ищет! вскрикнул он, и его глаза-бусины переполнились ужасом.
Вот тебя нашел, невозмутимо сказал я.
Ты ко мне, прошу, не лезь. Все же город, а не лес дрожащим голоском пробормотал Дарлик и, натянув на уши полосатый колпак с помпончиком, мигом растворился в сыром осеннем воздухе. Только метла осталась валяться на мостовой.
Глупые гномьи штучки! А я еще считал его приятелем. Математику списывать давал.
В горьком недоумении я прошелся по площади. Вчера ее украшали конфетные палатки, яркие пряничные домики, а сегодня вместо них уныло торчали металлические остовы. Никто не катался на скрипучей карусели, не устраивал веселую кучу-малу на расписных деревянных горках. Не слышно было ни оркестра, ни заливистых свирелейтолько злобный ветер свистел в ушах, пробирался под капюшон, и я пожалел, что забыл дома шляпу.