Погруженный в невеселые мысли, я добрел до Осинового переулка, свернул к остроконечной ратушеи ошеломленно остановился. С ратуши, самого высокого в Светлом городе здания, варварски сдирали портрет Воина Вадима. Несколько гномов, повиснув в строительных люльках, облепили кирпичную стену и, вооружившись кривыми, бандитскими какими-то ножами, вспарывали плотный тканевый плакат. Лицо портретного рыцаря исказилось, скривилось, будто в острой печали, но он по-прежнему крепко держал меч.
Командовал этим действом градоначальник эм Бобрикус. Низенький, толстый, взбудораженный, он, задрав голову, визгливо покрикивал на нерасторопных гномов: «Живей, живей! Не жалейте! Рвите, режьте! Дело высокой важности!» Меня он не заметил, поэтому, когда я шагнул к нему и поздоровался, подпрыгнул, как резиновый мячик.
Что это вы делаете? стараясь оставаться сдержанным, поинтересовался я.
Эм Бобрикус взглянул на меня, как на выплывшего из небытия призрака, но, покашляв, справился с собой и принял привычную надменную позу: живот вперед, подбородок вверх, руки скрещены на пухлой груди.
Молодой человек, вы с главой города разговариваете! высокомерно пропищал он. Прошу почитать чин и не мешать делу высокой важности! Если желаете обратиться, запишитесь у Лауры. Я вас приму. Если посчитаю нужным. Возможно, в четверг. Если не будет дел. Высокой важности! припечатал он и закричал на гномов: Действуем без пауз! Без пауз! И снова обернулся ко мне: Не стойте, юноша, рядом со мной, не стойте! Идите, куда шли. А с обращениямив четверг!
После дождичка в четверг угрюмо буркнул я. Еще вчера я не решился бы даже приблизиться к городскому главехоть городок наш мал и все знают друг друга, но эм Бобрикус считается крупным чином.
Ступайте, ступайте! Он махнул в мою сторону чистеньким носовым платочком. Почему-то именно этот жест придал мне решимости.
На плакатемой отец. Я имею право знать, почему вы его изрезали!
Не отеца образ! Порезали не его, а картинку! Так решил совещательный орган! Важный орган! выпалил градоначальник и, опасливо оглянувшись, сделал пару шажков в сторону ратуши.
Я с изумлением понялэм Бобрикус меня боится! Поверить в то, что многоопытный градоначальник трясется при виде печального, тощего, измученного тревогами пацана, было невозможно. Но я уже не сомневался: эм Бобрикус с радостью отошел бы от меня подальше, а лучше тогоподхватил длинные фалды черного сюртука и помчался переулкамида так, чтобы искры от ботинок отскакивали!
Но он не мог придумать, как, позорно улепетывая, сохранить достойный вид, и оттого мучился. Его щеки побагровели, на лбу проявились крупные капли, но он из последних сил пыжился, изображая респектабельного господина. Чем, интересно, я так его напугал? Секунду помедлив, я спросил об этом вслух.
Вы забываетесь, молодой человек! Я первый начальник! Я ничего не боюсь! отступив еще на пару шажков, заявил эм Бобрикус. Он снова вскинул кругленький подбородоксначала один, потом второй и третий, но все равно выглядел не представительным чиновником, а жалким пузатым птенцом.
Беспомощно оглянувшись, он с ужасом понял, что гномов в строительной люльке нет, исчезли, негодяи! Дрожащей рукой градоначальник выудил из-за пазухи облакопухлого синего Пингвина, поспешно прислонил его к вспотевшему лицу, как салфетку. Пингвин не обиделся такому обращениювидно, для него это было обычным делом. Юркнув на мостовую, Пингвин вырос в человеческий рост, и эм Бобрикус, плюнув на респектабельность и чин, торопливо спрятался под его нелепыми крошечными крылышками.
Наверно, градоначальникптица высокого полета! хотел, чтобы ему досталось другое облакомогучий орлан, например, или отважный беркут. Но мы не выбираем облако, что прилетит к нам в момент рождения, ибо судьбу свою тоже не выбирают.
А про плакат ночью совещательный орган решил! выкрикнул градоначальник, высунув нос из-под пингвиньего крыла. И про все остальное!
Мне даже жалко стало эм Бобрикусачеловек пожилой, полный, нервный. Того и гляди удар хватит. Но я посмотрел, как беспомощно колышется на ветру истерзанный отцовский портретварварские прорези на нарисованном лице походили на рваные раныи с горечью произнес:
Не знаю, что там решил ваш орган и какой именно орган. Но Воин Вадим не заслужил, чтобы с ним так обращались.
Воин Вадим всегда был против этой бессмысленной картинки! выдохнул эм Бобрикус, вжавшись в облако. Пухлый Пингвин еще немного подрос; обнимая своего человека, он нависал над ним синей колышущейся глыбой и смотрел на меня с печалью и укоризной. Воин Вадим требует не возвеличивать его! Мы пошли навстречу! Эм Бобрикус, ступая в ногу с Пингвином, сделал еще несколько шаговтолько не навстречу, конечно же, а назад.
Ну ладно, не возвеличивайте. Но зачем полотно-то рвать? Красивая же работа. Нам бы отдали. Или художнику.
Не положено! Надо уничтожить! Так решил совещательный орган!
Да какой орган, в конце концов?! не выдержал я.
Самый важный! Я и Колдун! выпалил эм Бобрикус и, видно, догадавшись, что ляпнул лишнего, зажал рот розовыми, до нелепости крохотными ладошками. Он мотнул головой, с лысины слетела шляпа, а с неюошметки былой солидности.
Проглотив горький комок, я махнул рукой и, в последний раз глянув на то, что осталось от величественной картины, побрел куда глаза глядят.
Но далеко не ушелчерез два поворота наткнулся на Грона с ватагой парней в черных накидках. Это были хамоватые типы, всегда готовые затеять бурную свару или жестокую драку, и я понял, что мои неприятности только начинаются.
Глава 7
Их было пятероя один. Пожалуй, можно было скользнуть в ближайшую арку и, перепрыгнув через низкий забор, дворами проскочить к своему дому. Бегал я отличнолучше многих ровесников, и еще вчера, наверное, не раздумывая, удрал бы. Какой в этом позор? Ведь у этих типчиков нет ни одной доброй мысли! Но сегодня я был так опустошен и раздавлен, что меня уже ничего не пугало.
Эти парни не учились и не работали, только охотились с арбалетами на уток в ближайших болотах. Любителей пострелять, поразмяться в кулачных боях и побездельничать Учитель презрительно называл лоботрясами, так их стали именовать и другие. Правда, за глазалоботрясов в городе опасались. Я удивился, что с ними шагает Грон, мне казалось, что он никогда не стремился в эту компанию.
Вот это встреча! загорланил, тыкая в мою сторону толстым пальцем, старший из лоботрясовкрупный, как носорог, Грюзон. Это же он! Это он!
Он-он! Лион! подтвердил невесть откуда взявшийся гном Дарлик. Он выскочил передо мной, как чертик на пружинке, грозно показал серенький кулачок и поспешно втесался в гурьбу.
Да какой он Лион! выкрикнул Грюзон. Был Лион, стал мертвяк. Нет облакане жилец. Вали в преисподнюю, сволочное привидение!
Сам ты приведение, хмуро сказал я. Дай пройти.
Но лоботрясы не расступилисьвыстроились кольцом. Они глядели на меня во все глаза, точно видели впервые, но, когда и я смотрел на них, почему-то отворачивались.
Зрачки у него кошкины злобно буркнул Грюзон. Ничего, мы тебе, мертвяк, зенки-то выцарапаем!
Да ладно тебе, Грюзон! плотно сбитый Банни, подкинув на плечо облачную Лягушку, решил быть справедливым. Такой большой, а в сказки веришь. Я смотрю, он обычный пацан.
Все-таки неплохой он парень, этот Банни.
А ты у Колдуна спроси-ка, сказки или нет, Грюзон пытался сверлить меня носорожьими глазками, но отводил взгляд. Ты что, ночью на Овальную поляну не ходил?
Больной я ночами шастать? Спал я.
А нечего дрыхнуть, идиот, когда такие дела! Колдун на площади всем сказал: раз к парню облако не прилетело, значит, онбродячий покойник! С виду живой, а внутрипыль, земля да труха. Жмурик он, ясно тебе?
Мертвяк, как есть мертвяк! поддержал Грюзона глупый Дарлик. От волнения он даже колпак с головы стащил. Ходит, как мы, смотрит, как мы, поет, как мы, плюет, как мы, а все ж не живой! Колдун-то зна-ает!
Да ты, Дарлик, совсем дурак, оказывается, с горечью констатировал я, а сердце уже заливала соленая вода безграничного ужаса.
Пазлы сложились, картонки склеились, детали головоломки выстроились в единую картину. Жуткими оказались ее краски и контуры. Я и прежде в глубине души опасался, что мертвецкая тишина в городе как-то связана с тем, что ко мне не прилетело живое облако. Но отгонял от себя эти думыне страдай, мол, манией величия! Чтобы из-за тебя, недотепы, главный праздник свернули?! А оказываетсяда, из-за меня. Так вот почему горожане повесили замки на ворота! Вот почему дрожал жалкий Бобрикус! В городе объявился ходячий мертвец, незахороненный труп, мерзкий призрак! И этот герой ночных кошмаровя. Неплохой повод, чтобы свихнуться.
Чудовищное понимание обрушилось на меня гигантской штормовой волной. Я едва не захлебнулся в ней, но справился, не потонул и не лишился рассудка. Не упал, не задрожал, даже не вскрикнул. Может быть, я действительно бесчувственное привидение?
Вперед шагнул Гронтот, которого я еще вчера называл товарищем, приглашал в дом и угощал пирогами. С усилием посмотрев мне в глаза, он прошипел:
Ну что, как живется покойнику среди людей? Что уставился? Пошел прочь из города! Твое место на кладбище! Ты знаешь кто? Ты зомби! Настоящий зомби!
Грон умный, начитанный, ему и иноземные словечки знакомы. А вот лоботрясы о зомби наверняка и слыхом не слыхивали, но все же одобрительно загоготали, затопали, заулюлюкали. Стараясь не обращать внимания на их крики и свисты, я кинул Грону в лицо:
Заткнись, гад, или сам окажешься на погосте! Иди к черту!
Нет уж, черттвой братец, ты к нему и ступай! вскинулся Грон. Нечего тебе делать среди живых! И к Пионе не приближайся. Беги отсюда!
Ты сейчас сам побежишь, скотина, не слишком уверенно сказал я. Силы были неравныебудешь наскакивать, могут и арбалеты достать, а у меня нет оружия. Пристреляти ничего им за это не будет. Колдун объявит, что меня настигло справедливое возмездие (нечего мерзкой нечисти шастать среди нормальных людей!), а эм Бобрикус с облегчением сожжет карточку горожанина, выписанную на мое имя.
Снова мелькнула трусливая мыслишка: «А не смыться ли?» Но, во-первых, не выйдетя окружен, а во-вторыхмерзко это! Зомби я или нет, а все-таки сын Воина Вадима.
Но почему же они не нападают?
И тут я понялэти вооруженные парни, как и толстяк Бобрикус, скованы страхом, точно тяжелыми ржавыми кандалами. Ведь я больше не школьник Лион, не тощий лохматый Лёвкая воплощение глубинного, вечного, ледяного ужаса. Что им стоит надавать мне таких тумаков, чтобы я с земли не поднялся? Да им бы арбалеты расчехлять не пришлось! Но небрежно отворачивался, глазея на пустынную улицу, щекастый и пузатый Банни, беспомощно сжимал кулаки Грон, с любопытством разглядывали серую, не просохшую от дождей мостовую долговязые Пилли и Мелтиг. Даже мощный Грюзон, хоть и старался выглядеть неуязвимым, смотрел на меня с последним отчаянием смертникаи не выдерживал, прятал глаза.
У Грона сдали нервыон кинулся на меня внезапно, как степная рысь, видно, не давала ему покоя мысль, что не его, а меня выбрала Пиона! Он целился в бровь, чтобы рассечь ее до крови, но я успел увернуться и толкнуть его в плечо.
Клянусь, я лишь слегка его двинул! Но тот взвыл, будто я бросил в него пылающий факел, и резво отпрыгнул в сторону.
Ты не касайся его плеч, не трогай и лица! Лион любого превратит в бродягу-мертвеца! ахнув, пробормотал скороговоркой глупый-глупый Дарлик.
Грон, поскуливая, как перепуганный щенок, посмотрел на меня с ужасоми побежал: наверно, решил, что помрет к вечеру, раз к нему прикоснулся жуткий, безжалостный вурдалак. За ним, немного помедлив, потрусили все лоботрясы: Банни, Пилли, Мелтиг. Даже Грюзон, смачно плюнув, отступил.
Что, думаешь, победил нас, вонючий мертвяк? выкрикнул он, отойдя подальше. Да я просто не допущу, чтобы меня касались твои грязные лапы! С чего ради я должен сдохнуть от трупного яда? Так что сегодня же вали из города! Убирайся на кладбище, в лес, в болота, к черту на рога! Чтобы следа не осталось! А если не уйдешь, мы пристрелим твоего отца!
И сожжем дом! злобно зыркнул Пилли.
И вытопчем огород! подхватил Мелтиг.
Пнем по калитке и плюнем на забор! грозно напыжившись, вякнул дурак Дарлик.
Щекастый Банни промолчал. Промолчал, но не вступился. А я еще считал его неплохим человеком.
Смотри, мы не шутим! крикнул Грюзон и махнул своей банде, замершей неподалеку, пошли, мол. Приспешники, сутулясь, поплелись за ним, кидая на меня злобные и трусливые взгляды. Грон был уже далеко. Я с ужасом понял: эти негодяи сдержат слово, а кое-кто из горожан их за это даже поблагодарит. Не будет призракане будет проблемы.
Сердце прыгало, мысли путались, и я, сделав несколько шагов, понял, что не могу идти дальше. Медленно опустившись на бордюр, я вытянул ноги, с последней печальной надеждой глянул в серое, затянутое застывшими тучами небо.
А вдруг Крылатый Лев, заблудившийся в неведомых далях, уже спешит ко мне? Он прилетит, большой и прекрасный, проткнет острыми золотыми лучами, как стрелами, пелену туч. Обнимет мощными крыльями, ткнется в лицо теплым влажным носом, будто извиняясь, и я снова стану прежним Лионом. Я заберусь на волшебного Льва, и он пройдет по мостовой, гордо ступая воздушными, но крепкими лапами, а потом невысоко взлетит, и люди, улыбаясь, доброжелательно помашут нам шляпами.
И все будет хорошо: горожане придут к воротам с горячими пирогами и не менее горячими извинениями, эм Бобрикус вновь распорядится украсить ратушу отцовским портретом (Порвали? Ничего! Нарисуют лучше прежнего!) и пошлет лоботрясов в дальние приграничные болота. Они позлятся да и отправятся туда, прихватив арбалеты и предателя Гронавот там им самое место.
А я признаюсь Учителю эм Марку, что все эти годы решал за Дарлика задачки по математике. Пусть этот тупой гном попыхтит, выполняя сложные упражнения. На забор он собрался плюнуть, идиот.
Кто-то тихо сел рядом со мной, и я, вздрогнув, обернулся. Отец? Нет, это был Пряниксинеглазый, печальный и непривычно сосредоточенный. Его облако, простой белый шарик-снежок с такими же, как у Пряника, синими глазами, клубком устроилось на круглых коленях.
Ну, как ты? серьезно спросил Пряник.
Лучше не бывает, отозвался я. А ты что тут делаешь? Я же живой труп. Не вооружен, но очень опасен. От меня надо бежать подальше.
Я не верю в это. Ты не думай, многие не верят, Лион.
Ага. Чего же улицы тогда пустые?
Вчера ночью Колдун приказал никому не высовываться. И Бобрикус его поддержал. Люди привыкли соблюдать правила.
А что еще говорил Колдун? полюбопытствовал я.
Пряник замялся, нахмурился, запахнул плотнее серый байковый кафтан, прячась от осеннего ветра. Я не к месту подумал, что никогда не видел приятеля в простецком кафтане. Мать одевала его, как наследного принца: заказывала у портних модные, с золотыми позументами, жилеты и черные сюртуки, крахмалила белые и алые рубашки, заставляла наглаживать штаны и прилизывать воском волосы. Мы подтрунивали над его безупречной аккуратностью, а он и не думал обижаться. Пряник тоже был единственным сыном, отрадой для матери, а для отца, богатея Реуса, еще и наследником его торговой империи.
Когда я смахнул с глаз противную мокрую пелену, с удивлением увидел иного Пряника. Куда только делся жизнерадостный и приглаженный красавчик-кругляш! Теперь это был другой парень: вихрастый, напряженный, сумрачный. Он явно ускользнул из дома, в чем был (в окно, видно, сиганул), и наверняка долго искал меня, бегая по сырым туманным улицам.
Колдун сказал, что тебя надо гнать из города, наконец решился Пряник. Вздохнул, повертел в ладонях облако-шарик, будто теплой муфтой согревая замерзшие пальцы.
И народ согласился?
Нет! Но мнения у людей разные были уклончиво ответил Пряник. Конечно, люди привыкли слушать Колдуна, он же живет кто знает сколько Но твоего отца, Лион, тоже все очень уважают. Поэтому ну просто решили посидеть по домам денек-другой. На всякий случай. Все-таки Колдуна многие боятся.
Пряник Давай уж совсем честно. Не Колдуна они теперь боятся, а меня. А ты? Ты почему не испугался?
А я всегда за справедливость. Я же вижу: ты такой же, как был. Только