Пойдем с мамой, сердечный, уговаривала женщина мальчика, не будь таким жестоким.
Уходи, сказал мальчик, ободренный поддержкой толпы. Ты мне не родная мать, и я никогда никого так не презирал, как презираю тебя, никогда в жизни. Стыд тебе и позор!
Маргарет, казалось, была потрясена этим последним несчастьем. Она больше ничего не сказала, но растерянно протянула к Фреду руку и затем ушла заплетающимися шагами; она казалась сломленной, сдавшейся, забитой и уничтоженной. Я не думаю, что с этого дня она когда-либо противилась тому, что с ней творили, за исключением одного случая, когда она бросила камень в толпу преследовавших ее мальчишек.
Однако Морган, полицейский, да и я считали, что в отношении мальчика с женщиной поступили неподобающе, тем более что она с ранней юности была для него хорошей матерью, а без его помощи новый клочок земли был бы для нее почти бесполезен. После трех недель переговоров бакалейщик формально согласился отдать мальчика; в то же утро Морган, случайно проходя мимо коттеджа, крикнул Маргарет через калитку, что ее мальчик сейчас вернется к ней. После этого она, должно быть, побежала и встала под ясенем в конце тропинки, чтобы увидеть, как мальчик будет подниматься на холм; несколько человек, торопливо проходивших там под дождем, видели, как она стояла под деревом с наброшенной на голову кофтой; и, хотя мальчик не появлялся еще несколько часов, она терпеливо стояла и ждала, пока день не начал клониться к вечеру, а тучи не потемнели, возвещая настоящую бурю. Наконец мальчик пришел. Маргарет беспомощно лежала на правом боку; по-видимому, в нее ударила молнияво всяком случае, ясень был расщеплен, а у нее парализовало половину тела. Еле ворочая непослушным языком, она умоляла мальчика помочь ей, отвести ее в дом и никому ничего не говорить, но он, словно лишившись рассудка, полетел вниз по склону, выкрикивая эту новость на все четыре стороны.
Каким бы страшным ни был грех этой женщины, воспоминание о том, что случилось далее в тот вечер, действительно ужасает, ибо в людей точно вселился легион демонов и на холме разверзлась преисподняя. «Покончим с ней!»прозвучали слова, ибо любые сомнения, которые могли еще оставаться у кого-либо касательно вины Маргарет, теперь исчезли, поскольку на нее обрушились все беды, что она призвала на себя своей клятвой; не обращая внимания на дождь и темень, толпа в едином порыве двинулась вверх по холму. К счастью, женщина догадалась о приближении толпы и в ужасе, собрав все оставшиеся силы, поползла вперед и чудом сумела заползти под какие-то кусты, прежде чем люди добрались до дерева; а те, обыскав коттедж и не найдя ее, побросали все ее покупки в кучу и случайно или намеренно сожгли дотла дом моей дочери. Только на следующее утро Маргарет нашли на поле под названием Морплпис; а затем полицейские увезли ее в лазарет в Сент-Брайде.
На женщину снова оказали давление, стремясь добиться от нее хоть какого-то признания, но она оставалась такой же безмолвной, как раньше; и через несколько месяцев ее выписали с той искалеченной тягучей походкой и речью, что посейчас остались при ней. Она снова отважилась, но теперь уже без гроша в кармане и без надежды заработать себе на жизнь, встретиться лицом к лицу с ношей боли, ожидавшей ее в родных краях; и здесь, Бог знает как, продолжала влачить свое существование. Моя дочь Нина, чье сердце всегда глубоко скорбело о ней, порой в ненастные вечера говорила мне: «Эта бедная Маргарет Хиггс, папаможет, она сейчас на пустоши, под дождем и ветром». И я знаю, что Нина выходила тогда с конюхом и фонарем на поиски женщины и, найдя ее в руинах одной из распространенных у нас печей-кильнов, уговаривала несчастную пойти с ней домой. Она брала Маргарет за руку, и та шла за ней, но еще до утра всегда исчезала. Скоро Маргарет стала почти дикаркой, проникнутой духом штормовых ветров и темных ночей, такой же нелюдимой и мрачноглазой, как те косматые кони пустоши, ее единственные товарищи, чьи гривы и громадные хвосты всегда поднимают бури там, наверху; и многие запоздавшие крестьяне по пути домой часто останавливались, заслышав во тьме ее стоны или хохот. Однажды ее посадили в тюрьмукак всегда незадачливая, она бросила камень в толпу мальчишек и случайно поранила одного из них, и судьи велели ей «отдохнуть месяцок в Глочестере». Кстати, одним из этих судей был не кто иной, как ее пасынок Фред Хиггс, которого взял под крыло какой-то таинственный предприниматель из Глазго; говорят, Фред окончил Оксфорд, а ныне стал, можно сказать, одним из наших магнатов. Этот человек просто игнорировал существование своей мачехи.
Однако новый владелец имения Гланна распорядился, чтобы женщину обеспечили крышей над головой и всем необходимым для жизни, а также дал понять, что любой, кто причинит ей вред, рискует навлечь на себя его неудовольствие. В самом деле, за те несколько недель, что этот мистер Огден прожил в имении, о его доброте к бедным заговорили все; правда, он кажется несколько странным и живет почти отшельником. Во всяком случае, благодаря ему условия жизни Маргарет вскоре должны измениться, хотя ее не так-то легко спасти: она сопротивляется, проявляет подозрительность, не веря уже, вероятно, что кто-то действительно способен желать ей добра; трудно сказать, удастся ли изменить ее полудикую натуру, ибо уходящие годы сказываются на всех нас, сэр, и оставляют на нас свои следы.
Такова история Маргарет Хиггс, родившейся под мрачной звездой, как изложил ее мне мистер Сомерсет, пожилой священник; два дня спустя я в подробностях узнал, что были приложены все усилия, дабы приручить одичавшую женщину и помочь ей.
Но недобрая судьба продолжала цепко держать ее в своих руках.
Ее новое жилище было уже готово, и бедняжка согласилась там поселиться, радуясь, я полагаю, что наконец-то обретет собственный кров, когда какие-то люди, копая землю под фундамент на берегу Северна, нашли человеческие останки.
Кости были найдены неподалеку от того места, где дурачок Феликс более пятнадцати лет назад видел Маргарет Хиггс в темный предутренний час с трупом на спине; и тотчас пошли пересуды: «Ну вот, наконец, нашлось тело Хиггса».
Маргарет снова посадили в тюрьму, и я, узнав обо всех этих событиях, сел на поезд и отправился в Сент-Брайд, чтобы присутствовать на рассмотрении ее дела в суде малых сессий.
Одним из двух судей был пасынок Маргарет, Фред Хиггс, красивый мужчина не старше тридцати лет, а другимновый владелец имения Гланна.
Что же касается самой женщины, то она была слишком слаба, чтобы стоять, и все разбирательство безучастно просидела, недвижная, как статуя. Как я понял, во время допроса в тюрьме она призналась, что найденные останки были телом ее мужа; это признание было засвидетельствовано неким инспектором Джонасом, который рассказал о заключении коронера и представил всю историю ужасного преступления.
Меня с самого начала поразила нервозность одного из судей, владельца Гланныкоренастого широколицего человека с короткими пальцами, которыми он все время барабанил по своему подбородку, по подлокотнику кресла и прочему, что попадалось под руку.
Вскоре его стремление добиться освобождения обвиняемого стало явным и даже до боли очевидным. Никто и никогда не видал такого беспокойного, взволнованного, не терпящего возражений судьи.
Когда его собрат наклонился к немувозможно, с каким-то тихим увещеваниеммистер Огден громко закричал: «Вы, закройте свой рот!» В этот миг Маргарет Хиггс внезапно перестала еле заметно раскачиваться, что делала с начала заседания с регулярностью маятника и, как мне показалось, вздрогнула и стала прислушиваться.
Однако улики есть улики, и никакой судья не смог бы спасти женщину от суда присяжных, если бы в самом конце, когда обвинитель подводил итоги, говоря: «Следовательно, не может быть никаких сомнений, что найденные останки действительно принадлежат Барнаби Хиггсу», мистер Огден не вскочил со своего кресла с криком: «Как вы можете быть в этом уверены, сэр, когда к вам обращается сам Барнаби Хиггс, вполне живой человек?»
Рука, которую старик протянул к нам, дрожала от сильного волнения, а глаза его были полны слез. Я слышал, как мистер Сомерсет, сидевший рядом со мной на скамейке, дважды выдохнул: «Господи Боже!». Груда тряпья на скамье подсудимых резко выпрямилась, глядя безумным взором. Во всем переполненном зале не раздавалось ни звука, и наконец мистер Хиггс, спустившись к свидетельскому месту, заговорил сперва с самой болезненной страстью, но после более спокойно и затем снова с гневным волнениемкогда, повернувшись к Фреду Хиггсу, принялся осыпать своего сына бранью. И всякий раз, глядя на печальную груду лохмотьев на скамье, он протягивал указательный палец и с покрасневшими глазами и стоном любви в сдавленном горле называл Маргарет благословенной, называл ее святой.
Он заявил суду, что является тем самым Барнаби Хиггсом, и выразил свое удивление тем, что многие его не узнали: он ведь постарел всего на шестнадцать лет и, хотя и носил сейчас большой парик и сюртук и сбрил бороду, в остальном мало изменился.
Однажды летом к нему на ферму приехал человек по имени Джон Чейниморяк, двоюродный брат Хиггса, который угодил в беду в связи с похищением одной девушки. Хиггс согласился приютить беглеца.
Но не прошло и трех дней, как Хиггс начал ревновать.
Маргарет сказала мне, что между ними ничего нет, но я поверил ей, да и сейчас не верю, потому что своими глазами видел, как Джон Чейни целовал или пытался поцеловать ее за свинарником; и в тот же день, между тремя тридцатью и четырьмя, я прогнал этого парня.
Моряк ушел, но к десяти часам вечера вернулся на ферму, умоляя принять его обратно. Хиггс отказался. Чейни силой протиснулся внутрь, начался ожесточенный спор, затем кулачный бой, во время которого Чейни, страдавший, как видно, болезнью сердца, «упал замертво от правого перекрестного в левый бок и под ребра после того, как сам нанес удар левой». Несколько мгновений спустя Маргарет вернулась домой «с ярмарки» и увидела, над чем сидел на корточках ее муж.
Хиггс рисовал себе всевозможные ужасы; он знал, что людям было известно о его ссоре с моряком, и не ждал от будущего ничего, кроме виселицы; но Маргарет, долго просидевшая в оцепенении, предложила бегство: она закопает труп у реки и через три дня тайно встретится с Хиггсом на пустоши, чтобы сообщить ему, может ли он без опасений вернуться домой.
На этом и остановились. Хиггс скрылся. Маргарет похоронила моряка. Никто не подозревал, что тот был убит, но на свидание в Тайденхем-Чейз, назначенное на третий день, Хиггс, продолжавший нервничать, так и не явился.
В своем укрытии он подслушал разговоры о том, что Маргарет видели с трупом на спине и в испуге не решился вернуться туда, где ему грозила опасность; вместо этого он добрался до Ливерпуля и сел на корабль.
Да, сказал он со скамьи, я бросил жену, не думая, что ее могут всерьез обвинить в моем убийстве: я-то знал, что я жив и здоров; и все то время, что я провел в Южной Африке, я настолько стыдился своей трусости и презирал себя за это, что не мог заставить себя ей написать; я предпочитал, чтобы она считала меня мертвым. Но я ничего не знал, я был уверен, что она живет так же, как раньше
Разве я не оставил сына заботиться о ней, друзья? Разве я не заручился согласием делового партнера из Глазго усыновить его? А он ничего не сделал ради нее. Мой собственный сын, этот человек, и пальцем для нее не пошевелил. Ах! все бури, что обрушивались на нее, все морозы, что леденили ее кости, были не так жестоки к ней, как это каменное сердце.
Ради него она это сделала, друзья! Она сердилась на меня в ту ночь. «Скажу тебе прямо, произнесла она, я делаю это не для того, чтобы защитить тебя; но что за жизнь будет у Фреда, если все станут называть его сыном убийцы?» И она скрывала от него правдукак долго скрывала? Два месяца? Десять? До тех пор, пока он оставался для нее послушным сыном? Нет, она скрывала правду целых шестнадцать лет, до этой самой минуты, а он обращался с ней, как зверь. И если мы говорим о христианстве, господа, я думаю, что перед нами истинная христианка. А ты, ты, почему ты не сделал для нее даже малости, для нее, которая так много сделала для тебя? Тебе и вправду было так необходимо отправить ее Глочестер? И когда ты видел, что муж трусливо бросил ее, и толпа преследовала ее, и сам всемогущий Бог для нее умер, неужели ничто не дрогнуло в эту минуту в твоем каменном сердце, Фред? Одно ее признание в моем убийстве говорит мне о том, через что она прошла: она призналась потому, что побывала в тюремной камере, которая показалась ей дворцом покоя после развалин, кустов, амба-ров и бурь; вероятно, она опасалась, что ее выпустят на свободу, если она не признается; а может, она слишком устала и не нашла в себе сил ответить «нет» на ваши вопросы. Ах, многострадальная, истерзанная женщина, тебе пришлось это сделать, не так ли, бедная немая овечка, покрытая ранами и синяками; но теперь наконец-то у тебя есть защитник, Маргарет Хиггс: так после темной ночи наступает утро, так за поворотом открывается длинная ровная дорога, да, теперь у тебя есть защитник Заключенная освобождена! Офицер, я беру на себя ответственность за непредумышленное убийство моряка Джона Чейни.
В этот миг женщина, что-то бормоча, протянула руки к мужу, но пошатнулась и упала. Ее подняли и вынесли, и я, выбежав с остальными вслед за ее мужем, стал свидетелем напрасных попыток привести ее в чувство и безумных молитв, тщетных призывов несчастного, обращенных к мертвой.
ПРЕДСТОЯТЕЛЬ РОЗЫ
Пер. А. Шермана
Содружество Розы?»спросил Э. П. Крукс у Смайта однажды вечером в клубе «Сэвидж».В Лондоне действительно существуют тайные общества?
И Смайт, с выражением ленивого удивления на лице, ответил:
Ну конечно. Спросите меня в другой раз. Приходите к нам обедать, если хотите.
Странно, что Крайтон Смайт вообще пригласил Крукса. Будучи редактором «Вестминстерского журнала», он давно знал Крукса как малоизвестного беллетриста и никогда не испытывал такого порыва; но англичане, с их даром открытий, внезапно обнаружили, что у них есть Крукс, и начали платить ему по девять пенни за слово, и тогда Смайт, удивленно подняв брови, пробурчал: «Приходите к нам обедать».
Смайт принадлежал к верхушке среднего класса, той лучшей аристократии, что одаряет Англию ее дамами: стройными, ухоженными, старых кровейне без доли малокровияи худыми, но изысканными, как вино Икема.
Крукс, маленький толстячок с пухлыми щеками и щетинистыми, свисающими вниз усами, был сделан из другого теста. И все же в нем было что-то такое или эдакоекакая-то живость и бойкость во взгляде, в вечной пряди волос на лбуи если в семнадцать лет он ходил от двери к двери, продавая содовую, то в двадцать шесть был уже выпускником, а в тридцать шестьзвездой.
Но он был настоящим Ромео, этот Круксв довольно вульгарном духе; а у Смайта была сестра.
Если бы кто-то сказал Смайту, что его сестра, Минна Смайт из семейства Смайтов, способна совершать глупости ради Э. П. Крукса или просто дважды глянуть на него, Смайт вряд ли потрудился бы улыбнуться
Однако человеческая самка может быть довольно своеобразной и своенравной; и ее сердце подобно слюне на ладони дикаря, когда тот, гадая, ударяет по руке снизуникогда не знаешь, куда полетят брызги.
С вечера обеда Минна Смайт стала очень обходительна со знаменитостью; то был шикарный обед с выдержанными винами в вестминстерской квартиреведь редакторы журналов страшно состоятельные люди, разве вы не знали? Пианино у Смайтов было украшено перламутровыми инкрустациями и, переворачивая ноты мисс Смайт, пальцы Крукса приобрели положительный магнетизм, ееотрицательный, и они встретились.
Это была высокая, худая девушка лет двадцати пяти, очень похожая на Смайта, очень английская по типу, хорошенькая, но бледная и тонкокостная, со светлыми глазами цвета раствора хинина, который рентгеновские лучи делают «флуоресцентным». Был ли Крукс действительно очарован всем этим? Сомнительно. Кроме того, он был женат. Но она была достойной добычей, а он был человеком, всегда готовым добавить фотографию к своей заветной пачке и перо к шляпе.
Минна Смайт, со своей стороны, с того вечера старательно питала свои мысли пряным мясом книг Крукса, каковой тем временем ответил Смайту банкетом в National Liberal и с тех пор часто возвращался вместе с ним из «Сэвиджа». Крукс считал, что покровительствует Смайту, Смайт же думал, что покровительствует Круксуибо, будучи знакомым со знаменитым человеком еще в дни «двух фунтов за тысячу слов», трудно питать уважение к его грандиозности, и особенно трудно это было для Смайта, человека самого холодного в обращении, какого когда-либо создавали небеса. Как бы то ни было, они подружились.
Между тем, у Крукса и Минны Смайт вошло в привычку встречаться на частных приемах, лекциях, концертахвстречи, о которых Смайт не знал; они обменивались письмами, которых Смайт не видел; и однажды вечером в его квартире, в тот момент, когда Смайт был в соседней комнате, Минна упомянула в разговоре с Круксом, что по пятничным вечерам ее брат посещает «свое тайное общество» и никогда не возвращается домой ранее четырех утра.