Я сел за стол, заглянул через плечо писца и довольно причмокнул, увидев, что он уже вписал в протокол дату и место допроса, а также имена людей, присутствующих в комнате.
Мария Грольш,сказал я,вы были вызваны на допрос Святого Официума, чтобы вы признались нам во всех своих грехах, искренне и покаянно. Но если быть честным,я поднялся с места и встал так, чтобы она видела моё лицо,я не знаю, почему такая женщина как вы, спокойная, разумная, заботящаяся о ребёнке, попала в такое место как это.
Я понизил голос и с сожалением вздохнул. Однако лицо ведьмы ни на йоту не утратило бессмысленного выражения. Казалось, Грольшиха даже не слышит меня, уставившись в пятно на стене.
Ведь ты не должна здесь быть, Мария,сказал я сердечно.Нет, не должна,добавил я, будто убеждая самого себя.Объясни мне только, по каким причинам люди называют тебя ведьмой, почему утверждают, что ты наводишь ужасные чары на всех, кто заслужит твою злость?
Женщина по-прежнему молчала.
Конечно, это можно объяснить,сказал я с верой в голосе.Конечно, мы можем дать отпор ложным обвинениям, пресечь злые слухи. Вместе. Ты и я. Только ты должна мне помочь, Мария. Поверь мне как другу, который пришёл сюда не для какой иной цели, а лишь для того, чтобы тебя защитить.
Я вновь не дождался никакого ответа.
Поклянёшься ли ты перед символом муки Господа нашего, что ты не ведьма? Что это только злые люди обвиняют тебя в ужасных поступках? Скажи, дитя моё, ты ведьма?Я посмотрел ей прямо в глаза, но они были тёмными и пустыми, как зев глубокого колодца.
Я немного подождал.
Мария, дорогая моя Мария. Умоляю тебя на коленях: не запирайся в упорном молчании. Достаточно честного, искреннего слова, чтобы ты вышла отсюда не просто свободной от всякого подозрения, но и с возмещением за ошибочное обвинение. Разве тебе не пригодится кошелёк, полный золота?Я искренне улыбнулся и заговорщицки прищурил глаз.
С тем же успехом я мог бы плясать на верёвке, протянутой между стенами, подыгрывая себе на свирели, или взлететь на золотых крылышках, словно Амур. Можно было подумать, что Грольшиха превратилась в омерзительную статую, если бы не тот факт, что увядшая грудь время от времени вздымалась в дыхании. Только это незначительное движение свидетельствовало о том, что женщина жива. Да и время от времени, но действительно очень редко, она иногда моргала веками. Плохая это была реакция на мои дружеские рассуждения. Возможно, ваш покорный слуга не имеет права называть себя златоустым оратором, возможно, в нём нет волшебной силы покорять людей, но хоть что-то, однако, эта грымза могла сказать. Тем более что при наших предыдущих встречах её рот не закрывался. Или она впала в ступор, вызванный шоком из-за ареста?
Ты меня очень огорчаешь, Мария.Я наклонил голову.Я не понимаю, почему ты плюёшь на руку, которую я протягиваю к тебе с искренней дружбой. Что я тебе сделал, что ты меня так жестоко наказываешь? Меня, единственного друга, который есть у тебя в этом городе, человека, который не жалел ни сил, ни жизни, чтобы помочь тебе. Чтобы спасти тебя, дитя моё. Спасти.
Ничего. Молчание. Даже бровь не дрогнула.
Позволь я объясню тебе действие инструментов, Мария,сказал я, отступив на шаг.Когда человек, стоящий за твоей спиной, потянет за верёвку, твои руки будут подняты вверх. Через некоторое время это начнёт причинять тебе нестерпимую боль, пока, наконец, твои суставы не будут сломаны, руки не окажутся над головой, а всё тело не вытянется, как струна. Когда ты будешь страдать от невыносимых мучений, эти люди ещё могут жечь твоё тело свечами или терзать кости и мясо клещами, чтобы усугубить боль.Я остановился на некоторое время.Ты же не будешь настолько бесчеловечна, чтобы заставить меня отдать подобный приказ. Правда, Мария? Ты действительно хочешь так жестоко со мной поступить? Что я тебе сделал, бессердечная женщина?
Я не ожидал какой-либо реакции допрашиваемой, и правильно, ибо я опять ничего не дождался.
Запишите, господин секретарь, что обвиняемой объяснено действие инструментов, и что она упорно отказывалась отвечать на задаваемые ей вопросы.
Конечно.Писец склонился над столом. Тем временем я повернулся к стражнику, державшему верёвку.
Тяни, парень,приказал я.Ровно и спокойно. Пока я не прикажу тебе остановиться.
Стражник начал медленно и осторожно, потом, однако, осмелел и дёрнул сильнее.
Грольшиха пискнула совершенно не подходящим ей голосом и повисала на верёвке. А ведь пытка только вошла в свой предварительный этап! Страдания, которые она испытала, были не больше, чем при неудачно повёрнутой руке. В таком случае человек яростно выругается и, возможно, скажет: «Ой, больно». Ей ещё не сломали суставы, их ещё даже не вывихнули, даже не натянули.
Опускай, парень, опускай, только аккуратно!Предостерёг я, поскольку не хотел, чтобы женщина, упав на пол, разбила себе голову.
Стражник ослабил верёвку, и Грольшиха осела на землю, как мешок с зерном.
Притворяется?Спросил медик.
Не думаю,ответил я.
Я подошёл и склонился над нагим телом. Прижал пальцы к шее Грольшихи, чтобы проверить пульс.
Жива, гадина,буркнул я.
Я полез в карман и вытащил бутылочку с нюхательными солями. Открыл её и поднёс к ноздрям обвиняемой. Она с хрипом втянула воздух в лёгкие, после чего раскашлялась. Я встал.
Поднимите её,приказал я стражникам.И крепко держите.
Я собирался проверить, реагирует ли Грольшиха на любой тип боли обмороком, поэтому я взял в руку свечу и приблизил пламя к её подмышке. В тот же миг глаза женщины закатились, а тело безжизненно повисло на руках парней из охраны.
Признаюсь, что впервые в своей ещё не слишком долгой, но, несмотря на это, плодотворной и успешной карьере инквизитора, я встретился с таким поведением допрашиваемого. Чтобы падать в обморок при первом рывке верёвки?! Это вызывало лишь некоторый болезненный дискомфорт. А второй раз упасть в обморок при одном касании пламени свечи? Она даже не успела зажечь волосы в подмышке, а Мария уже висела как мёртвая! Это было удивительно. Удивительно и глубоко несправедливо! Каким образом я должен был вести допрос, если обвиняемая не хотела отвечать на вежливо задаваемые вопросы, а при первом намёке на боль теряла сознание?
Господин Кирш, вы когда-нибудь сталкивались с подобным поведением пациента?Спросил я, стараясь сохранять спокойствие.
Он помрачнел, а затем сморщил нос и потёр подбородок костяшками пальцев. По-видимому, он разыгрывал передо мной спектакль под названием «Я тянусь в глубины моего богатого опыта». В конце концов он откашлялся и помахал пальцем в воздухе, словно хотел поймать муху между его кончиком и ладонью.
Вы сами не хуже меня знаете, мастер инквизитор, что разные люди по-разному переносят боль,начал он елейным тоном.Но такой нежной особы за всю свою жизнь не видел, хотя без лишней скромности могу признаться, что являюсь опытнейшим доктором медицины не только в Виттлихе, но и, по меньшей мере, во всём округе.
А с виду не скажешь, а?Проворчал я, имея в виду слабую конституцию Грольшихи, а не опытность врача, хотя, признаю, мои слова могли прозвучать неоднозначно.
Хуже то, что, исходя из практики, могу вам сказать, что при наблюдаемых нами симптомах я посмел бы высказать предположение, что чрезмерная боль может в случае этой женщины завершиться летальным исходом, вызванным шоком.
Доктор Кирш, возможно, не мог похвастаться ясностью и точностью римского юриста, но я понял основную суть его речи. Немного невнимательностии вместо ценных показаний обвиняемой я получу свисающее с верёвки мёртвое тело. Инквизиторы во многих случаях пытаются убедить подсудимых добрым словом, а не лезвием или огнём, но в этом случае я мог бы с тем же успехом разговаривать со стеной. Поэтому я задумался над применением некоторых методов, которые можно назвать раздражающими, но лишёнными элемента физического страдания. К таким способам принадлежало, например, притапливание, так как умелый допросчик мог ловко довести допрашиваемого до панического страха удушья. Также можно было обильно накормить обвиняемого солёной рыбой, а потом на долгое время оставить без воды, можно было засунуть его в клетку, где у него не будет возможности выпрямить спину, можно было запереть его в гроб, наполненный насекомыми, и удерживать беззащитного в пугающей темноте. Все эти способы я мог применить, но все они несли с собой опасность смерти столь слабого человека как Грольшиха. Ну, может, кроме лишения воды, хотя я допускал, что упорство этого существа настолько велико, что она скорее мне назло сдохла бы от жажды, чем признала свою вину. Но ведь у неё был сын, так что ей должно было быть ради кого жить...
Сын, повторил я мысленно. Конечно же: сын!
Эй, ты, поломанный,позвал я стражника, с которым мне недавно пришлось обсудить вопросы серьёзного отношения к моим словам.
Он быстро примчался к столу и вытянулся по стойке «смирно», вытаращив при этом глаза. Могут ли глаза быть вытаращены исполнительно? Понятия не имею, но его были.
Мигом сбегаешь к дому ведьмы и приведёшь её сына. Понял? И не ошибись! Это должен быть маленький Грольш, а не первый попавшийся сопляк с улицы.
Так точно, мастер инквизитор! Будет сделано, мастер инквизитор!Он рысью бросился к двери.
Правильно ли я понял ваши намерения, мастер?Медик наклонился ко мне и заговорил шёпотом. У него было обеспокоенное лицо.Если я правильно понял отданный вами приказ, чтобы добыть показания матери вы собираетесь пытать на её глазах невинного ребёнка?
Я доброжелательно улыбнулся, потому что доктор Кирш проявил необыкновенную для своей профессии нежность чувств. Но это только хорошо о нём свидетельствовало.
Дорогой доктор,мягко ответил я,я, может, и не являюсь человеком, который с отчаянными рыданиями наклоняется над каждым сломанным стеблем травы, но я не привык издеваться над невинными детьми. Только, видите ли... она об этом не знает, не так ли?
Доктор Кирш нахмурился, а потом улыбнулся, обнажив до самых дёсен широкие зубы. Они выглядели в точности как жёлтые лопаты, с которых не стряхнули остатки земли.
Ох, в хитрости вам не сможет отказать даже тот, кто неведомо как сильно вас ненавидит. Если бы вы состязались с Улиссом, то этот грек, без сомненья, остался бы без штанов, жалобно оплакивая тот миг, когда ввязался с вами в конкуренцию на поле, на котором не был в состоянии обогнать вас и на шаг, хотя и всеми силами старался.
Это всё опыт,ответил я шутливым тоном.
Но вы обещаете мне, что с ребёнком ничего не случится?Добавил он, всё ещё обеспокоенно.Потому что, при всём уважении к вам и преславному учреждению, которое может похвастаться, что такой успешный инквизитор служит в его рядах, то в подобном деле я, с вашего извинения, участвовать не смогу.Он развёл руки и опустил глаза.Многолетняя практика наглядно утвердила меня в скромном мнении, что я обладаю слишком слабой психической конституцией, чтобы пережить столь радикальный опыт без вреда для здоровья.
Охотно вам это обещаю. Не волнуйтесь. Мы только напугаем эту бабу, и не пройдёт и нескольких дней, как ребёнок будет смеяться над устроенным здесь театром.
Конечно, так и будет, так и будет,с пылом поддакнул медик.
Потом нам пришлось ждать возвращения охранника, который, я надеялся, успешно завершит миссию по поиску маленького Грольша. Тем временем я приказал подставить Марии стул, и она сидела на нём, прямая, как палка, и неподвижная, словно статуя. Она даже не смотрела в нашу сторону, а снова уставилась бездумным взглядом в одну точку на стене.
Что за достойное сожаления упорство, пробуждающее не только богобоязненную злость, но и, честно говоря, пугливое дрожание сердца в душе каждого христианина, исходит от этого создания,зашептал мне доктор Кирш.
Эта женщина в борьбе со мной сделала оружие из своей слабости,ответил я через некоторое время.Надо признать, хитро придумано...
Так вы думаете, что это преднамеренное и коварное притворство?Мой спутник широко распахнул глаза.О подлость людская, где те границы, за которыми ты не посмеешь беспокоить людей правого сердца!?Он театральным жестом возвёл руки к потолку.Как я сейчас вижу,продолжал он,всю сложность вашей работы, мастер инквизитор, тех, кто был выкован острейшим оружием для борьбы с врагами Господа нашего, но мечи эти созданы не в кузне, а рождаются из благородной стали ваших сердец и огня, разогреваемого жаром души.
Что ж, можно это и так назвать,буркнул я, после чего встал из-за стола, ибо дальнейшая беседа с Киршем сулила превратиться в блуждание по дебрям его красноречия, а к такому занятию я как-то не имел охоты.Я вас ненадолго оставлю, если позволите...
Уже не слушая, что он там плетёт за моей спиной, я просто вышел в коридор. Я собирался подышать свежим воздухом во дворе, поскольку день был прекрасен, и было бы жаль провести его в подвале, тем более что у обвиняемой не было ни малейшего желания сотрудничать. Я прошёл на задний двор ратуши и присел на каменную скамеечку, подставив лицо солнцу. Я закрыл глаза и захотел погрузиться в сладкую, тупую безмятежность, забыв о Пляйсах, Грольшах, и вообще обо всех обывателях Виттлтиха, в который я приехал, похоже, на своё несчастье, потому что то, что должно было быть простым одолжением другу, оказалось чрезвычайно неблагодарной работой. И вдобавок работой, образно говоря, окутанной саваном мрачной тайны. Конечно, я мог при этом радоваться, что Господь оказал мне милость отыскать след колдуна или ведьмы, по-настоящему вредящей людям. Кто знает, может, благодаря этому событию моя инквизиторская карьера сдвинется с места? Потому что я не собирался тратить всю свою жизнь в грязных провинциальных городках, выслеживая обвиняемых в колдовстве травников, знахарок и повитух. Я верил, что был предназначен для целей если не великих, то хотя бы значимых. Врождённое остроумие, преданность делу, усердие и трудолюбие, подкреплённые необходимой долей скромности, казалось, должны были гарантировать плодотворную карьеру. Условие было только одно: соответствующие люди должны были заметить мои достоинства. Само собой разумеется, ваш покорный слуга не имел в виду удовлетворение собственного тщеславия или амбиций. Я далёк от желания возвеличить себя ради греховного удовлетворения стоять выше других. Просто я полагал, что Господь соизволил выковать из меня ценное орудие, а в таком случае не мог ведь я разбазаривать полученный дар. Мечом должно рубить врагов, а не пахать землю. А я ведь был мечом...
Из раздумий меня вырвал приближающийся шум голосов, поэтому я открыл глаза. Солнце сместилось на небесах от колокольни до вершины высокого тополя, так что я, должно быть, провёл на этой скамейке больше времени, чем я думал. Что ж, так уж бывает, что человек, погружённый в благочестивые размышления, не ведёт счет минут и часов. Из-за деревьев появился бургомистр в окружении трёх членов городского совета. Все его спутники выглядели как оттиски одной печати: толстые, румяные, круглолицые и усатые. И все, как я мог заметить, были сильно взволнованы.
Так вы всё же пришли, господин бургомистр!Воскликнул я сердечно.Каким счастливым ветром вас занесло на допрос?
Филипп Бромберг улыбнулся, хотя скорее лучше сказать: скривил рот в гримасе, которая должна была обозначать улыбку.
Не на допрос, мастер Маддердин, не на допрос, а для того, чтобы поделиться с вами несчастьем.
Компания, в которой вы прибыли, настолько представительна, что я думаю, несчастье случилось большое.Я бросил взгляд на советников, сопровождающих Бромберга.Рассказывайте, пожалуйста.
Бургомистр тяжело опустился на скамейку на другой стороне аллейки, а советники встали вокруг него, словно какой-то особый вид почётной стражи.
Мастер, вы послали стражника, чтобы привести вам щенка Грольшихи, не так ли?
Именно так.
Бромберг печально кивнул.
Как я и подозревал. Как я и подозревал.
Если можно...начал я.
Его убили,прервал меня бургомистр.Два человека забили его палками, когда он вёл этого сопляка.
Я помолчал некоторое время, потом, наконец, потряс головой.
Что за люди? Воры? Бандиты? Знакомые, с которыми у него были счёты?
Бромберг махнул рукой.
Куда там... То-то что нет, мастер Маддердин! Его избили два достойных купца, солидные члены гильдии пивоваров, гостящие проездом в Виттлихе.
Что он такого им сделал, чтобы...
Ничего!Бромберга, казалось, не беспокоил тот факт, что он в очередной раз не позволяет мне закончить, но я простил ему это, учитывая его очевидное возбуждение, вызванное чрезвычайной ситуацией.Они проходили мимо, и в какой-то момент бросились на этого...Он поморщился и прищёлкнул пальцами.
Томаса,добавил один из советников.
Ну да, Томаса. Стражника. Вы знаете, мастер Маддердин, что современная мода заставляет многих купцов, особенно младшего возраста, носить при себе декоративные, утяжелённые оловом трости...