Что я вообще здесь делаю?Подумал я вдруг.Так ли должна выглядеть моя жизнь? Гоняться за тупыми сопляками по вонючим трущобам? Боже мой, ведь по-хорошему, если посмотреть со стороны на мою жизнь, то мне ничего до сих пор не удалось! Я едва закончил Академию Инквизиториума, и что? Кем благодаря этому я стал? Одним из самых ненавидимых людей в Империи. А кто меня не ненавидел, тот боялся. Не как Мордимера Маддердина, конечно, а как инквизитора. И какие меня ждут перспективы? Меня, который был лишён даже собственного имени, а то, которым я пользуюсь, было дано мне чужим человеком. Что могло хорошего ждать в мире того, кто был просто бедным, презираемым, безымянным молодым человеком, охотно притворяющимся перед другими и перед самим собой, что чёрный плащ со сломанным серебряным крестом делает его героем? А я не был героем, я был навозом, который попирали ноги людей куда достойнее меня. И в самом деле, я был не более ценен, чем навоз.
Ведь я даже не хотел становиться инквизитором. Я собирался уйти из Академии, жениться на девушке, которой я отдал своё сердце, и так же, как её отец, выращивать тюльпаны. Теперь у меня, наверное, уже был бы маленький аккуратный домик, в котором меня встречала бы улыбка любимой женщины, а стайка детей отвлекала бы от грустных мыслей радостным шумом. Я мог бы так жить... Мог. А что я выбрал вместо этого? Или, скорее, что выбрали за меня? Я почувствовал, как мои глаза наполняются слезами. Зачем мне вообще жить? Кому я нужен? Кто будет меня оплакивать? Может, всё сложилось бы иначе, если бы я не обвинил... Если бы я не выдал... Тогда, давно, в Кобленце... Её, мою собственную... Я вытер лицо рукавом, и уже знал, что мне нужно делать. Только найду ли я верёвку в этой комнате?
Мой взгляд пронёсся по сидящему на тюфяке парню, который уставился на меня пронизывающим взглядом. У него были мудрые и сострадающие глаза.
Так нужно,сказал он с полной серьёзности грустью.Так нужно, поверь мне.
И он был прав. Нужно было это сделать уже давно. На что и кому нужна моя жизнь? Всем, включая меня самого, будет лучше, когда Мордимер Маддердин уйдёт из этого мира. Я увидел в куче тряпья под окном остатки конопляной верёвки и с сожалением подумал, что она короткая. С другой стороны, подумал я, что если использовать крюк, вбитый в стену на высоте моих плеч, потом набросить петлю на шею и сильно поджать ноги... Да, это могло сработать! Мне просто нужно быть осторожным, чтобы, руководствуясь жалким, инстинктивным желанием выжить, не распрямить ноги до того, как верёвка меня задушит.
И когда я уже наклонился, потянувшись за верёвкой, когда острые конопляные волокна вонзились мне в кончики пальцев, именно тогда краем глаза я увидел висевший на стене сломанный крест. Крест был пустым, и только оставленный на его вершине терновый венец свидетельствовал о том, что скульптор хотел запечатлеть момент сразу после славного сошествия Господа нашего. Я представил себе, как Его могучие руки ломают перекладины креста, и как с кровоточащей спиной, лицом и руками Он спускается на землю. Я также представил, как ужасно кровоточило Его сердце, когда Он понял, что Он не убедит грешников, что евреи и римляне не признают Его величия и не последуют за Ним. Что Он должен утопить Палестину в огне и крови, а затем то же самое Он должен сделать со всем миром. Что должен выбить плевелы и оставить чистое зерно. Эта мысль о моём Господе подействовала на меня как ведро ледяной воды. Как я мог сомневаться в своей миссии? Как я мог считать, что жизнь инквизитора не является лучшим, что могло со мной произойти? Как я мог в мыслях отвернуться от Иисуса? Ведь именно Он сам поручил создать Святой Официум, он дал крота, рыбу и птицу Марку Квинтилию и заповедал инквизиторам быть бдительными по подобию этих животных и не позволять еретикам прятаться ни под землёй, ни в морской глубине, ни под куполом неба.
Я выпрямился и спокойным шагом подошёл к Грольшу.
На меня это не действует, сопляк,сказал я без гнева и ударил его кончиками пальцев в нос. Такой удар не причинит вреда, но при этом он болезненный и неприятный. Грольш завыл. Больше от ярости и неожиданности, чем от боли.На меня не навести чары.
Я быстро связал верёвкой его запястья и затянул петлю на щиколотках. Он даже не сопротивлялся, видимо, смирившись с мыслью, что столкнулся с более сильным противником.
Это не чары, дурак,просипел он наконец.Что ты за инквизитор, если этого не знаешь?
Так он всё-таки знал, что я инквизитор. И это знание ни в малейшей мере не вызывало в его сердце тревожной дрожи. Я проглотил обиду, ибо человек, желающий узнать тайны ближнего, должен проявлять недюжинное терпение. В конце концов, чужие словаэто только слова, ничего больше. Они не прилипнут мне к коже и не будут с неё кричать.
Так, может, ты меня просветишь,предложил я, садясь напротив парня на табурет.С удовольствием послушаю, каким способом ты можешь заставить людей поступать согласно твоей воле.
Грольш зыркнул на меня и скривил лицо в ехидной улыбке. Затем сплюнул.
Ты и правда дурак.Он покачал головой.Ты дурак, и ничего не понимаешь.
Может, я и дурак,спокойно согласился я.Однако так вышло, что я сижу на стуле, а ты лежишь связанный на полу.Без предупреждения я пнул его носком сапога под колено, и он взвыл и скорчился. Он пытался отползти как можно дальше и ругался на чём свет стоит. Действительно, права была Элиза Грюнн, сказав, что репертуар он имел богатый. Но трудно было не заметить, что поток ругательств из его рта изливался вместе со слезами боли и унижения.
Я встал и пнул его снова, а затем снова и снова. Под ребра, в почки и в живот. Не слишком сильно, в основном лишь для того, чтобы показать и доказать, что он не убежит и не защитится от моих ударов. Чтобы он понял, что я могу его здесь, в этой комнате, забить до смерти, и никто и ничто не поможет ему спастись. Убеждение жертвы, что она находится в безвыходной ситуации, где решение о боли или её отсутствии, об унижении или сохранении остатков достоинства, о еде или голоде, о воде или жажде принимает только и исключительно инквизитор, также является одним из элементов предивной головоломки, носящей имя допроса.
Может, пока достаточно?Заметил я ленивым тоном, не то спрашивая, не то утверждая.
Маленький Грольш вжался в угол комнаты и хлюпал там, полный ненависти ко мне и жалости к себе. Теперь он действительно выглядел двенадцатилетним.
Поговорим, отдохнём,продолжил я.Думаешь, бить тебя доставляет мне удовольствие? Думаешь...
Я знаю, что доставляет!Яростно рявкнул он, и я увидел, как его ладони сжимаются в кулаки.Ты ненавидишь меня, и тебе нравится меня бить!
Что тут много говорить и что тут скрывать: это была истинная и святая правда! Может, я употребил бы не слово «ненависть», а, скорее, «отвращение», может, не сказал бы также об удовольствии, лишь о своего рода удовлетворении, но в остальном всё совпадало.
Почему ты заставлял людей причинять вред своим близким?
Ты идиот,буркнул он в ответ и съёжился ещё сильнее.
Ты, похоже, любишь, когда тебя бьют,заметил я.А поскольку ты утверждаешь, что мне нравится бить тебя, то я вижу, что мы составим превосходный дуэт.
Не подходи!Заорал он.Я скажу тебе, что ты хочешь!
О!Я остановился на полушаге.Такие предложения мне нравятся. Говори, пожалуйста.
Я ни к чему их не принуждал, ничего им не приказывал, я... я вижу... Понимаешь? Я всё вижу... Их мысли, как они клубятся там, внутри. Такие грязные, такие чёрные, как вязкий дым... Эти люди почти всегда говорят одно, а думают другое.
Ты хочешь сказать, что Пляйс хотел убить свою жену?
Очень хорошо, что он забил эту суку!Маленький Грольш аж приподнялся на пятках.Она ненавидела его, как собаку, и сама хотела его убить. Я видел это, я всё видел! И когда господин Роберт подумал, что... Ну, что он умирает, а она будет жить, и на мгновение он хотел... Что-то такое в нём было... Оно появилось... И тогда...У мальчика, очевидно, возникли проблемы с тем, чтобы рассказать мне, что произошло, но я спокойно ждал, потому что видел, что он искренне этого хочет.Я знал, что смогу... эх ты!Он ударил в пол кулаками от злости, что не может передать мне то, что видел и сделал.Вы когда-нибудь поджигали хвост коту?Спросил он внезапно, казалось, ни к селу, ни к городу.
Я никогда не имел оказии сделать подобную вещь, возможно, из-за того, что у меня было слишком мягкое сердце, чтобы издеваться над беззащитными существами, а быть может, принимая во внимание один долг, принятый мною в молодости, который заставил меня пообещать, что я не причиню бессмысленного вреда ни одному животному. Но я понял, что маленький Грольш хотел мне сказать.
Ты подстегнул в нём эту мимолётную дурную мысль.Я покивал головой.Ты не навязывал ему ничего своего, а просто,я улыбнулся,просто поджёг хвост коту.
Как он её избивал.Мальчик аж потёр грязные руки и расплылся в щербатой улыбке.Так её лупил, так орал, пока не превратил в месиво. Э-хех, так ей и надо, старой поганке, получила своё!
А маленький Грюнн? Почему ты хотел, чтобы отец утопил его в смоле?
Грольш помрачнел, посмотрел на меня исподлобья и снова сжался в углу.
Я вовсе не этого хотел,буркнул он.Что мне мог сделать такой сопляк... Я вовсе не этого хотел...
Так как всё было? Рассказывай!
Я думал, что ему по заднице дадут, или наорут на него, но откуда я знал, что он сразу же помчится к бочке со смолой?Грольш уставился в пол и рисовал пальцем на досках, видимо, чтобы занять чем-то руки. Его щёки яростно покраснели.Хотитеверьте, господин, хотитенет, но я не хотел, чтобы этого малыша убили. Я был даже рад, когда этот его дядя подлетел и вырвал Михаила. Но что потом досталось старику, это его...он злобно захихикал.
У меня не было причин верить сорванцу, но у меня также не было причин полностью отрицать его слова. Кто его знает? Может, он хотел поджечь коту хвост, а вместо этого нечаянно обрушил на него целый потоп греческого огня?
А как было со стражником?
Этот сукин сын,начал маленький Грольш, и его лицо снова яростно искривилось.Как он меня дёргал, как толкал, как под задницу пинал... Так ему и надо, сволочуге!
Ну, если слова парня были правдой, то охранник действительно допустил ошибку, не понимая, с кем имеет дело. Он думал, что вымещает гнев на беззащитном уличном оборванце, а нарвался на умеющего яростно защищаться хищника.
Но как ты сделал, что те купцы его так избили?
Он расхохотался, очень довольный собой.
У одного был сын моего возраста, и он подумал, что если бы его ребёнка бил такой ублюдок. А другому, видите ли, когда-то неплохо доставалось, когда он сам был маленьким. Когда я это увидел, я съёжился на земле, расплакался и начал кричать, мол, не бейте, господин, сделаю всё, что захотите, дайте только к мамочке вернуться, а то вы её так избили, что она умирает от ран.Он аж захлёбывался от радости, когда мне это рассказывал и когда вспоминал, какую умную интригу придумал.Ну и тогда я увидел, что и как, и ви-и-и-и... Поджёг котам хвосты!
Хитрый ты парень,проворчал я.
И в связи с тем, что я уже убедился, какой хитрой бестией был маленький Грольш, у меня возникла большая проблема. Ибо я не знал, что с ним делать.
Возьмите меня с собой, господин,попросил он жалобным голосом.Я вам пригожусь.Он встал на колени и сложил руки, словно в молитве.И если у вас появится какой-нибудь враг, просто скажите мне, что и как, и я с ним разберусь.
О, да, маленький Грольш, несомненно, оказался бы прекрасным оружием. Но иметь его при себе было бы так же безопасно, как носить в кармане раскрытую бритву.
Я буду вам верен, как собака,заверил он и ударил себя кулаками в грудь.
Я понятия не имел, насколько он умеет читать человеческие мысли или, вернее, видеть образы, вызванные воображением наблюдаемого человека, но, несомненно, он инстинктивно чувствовал, что сейчас решается его судьба. Конечно, я даже не воспринимал всерьёз идею взять парня с собой. Рано или поздно я бы умер, а множество незнакомых мне людей, убив меня, начали бы задаваться вопросом, почему, собственно, они сделали то, что сделали. Я не собирался умирать подобным образом. Честно говоря, я вообще не собирался умирать любым образом, ибо полагал, что в этом не лучшем из миров меня ещё ждёт слишком много работы, чтобы я мог себе позволить уход к славе Господней. Может, лет через пятьдесят, если, конечно, Бог сочтёт, что по прошествии столь долгого времени остриё моего рвения не затупилось.
Я снова вспомнил недавнее дело Мясника из Лахштейна, которого я сумел выследить после долгого расследования. Но, к сожалению, у меня не было возможности отдать его в руки закона, потому что помогавший мне в то время Альберт Кнотте счёл, что преступник будет более полезен нам живым, чем мёртвым.
И теперь, наверное, Мясник убивал не ради удовлетворения собственной больной жажды, а по приказу инквизиторов. Можно ли было использовать маленького Грольша таким же образом? Может ли его удивительная сила, будь то чтение человеческих мыслей или чувств или сила вызывать возбуждение эмоций, быть полезна Святому Официуму? Безусловно. Ба, я думаю, парень оказался бы настолько ценным, что его отправили бы либо в Хез-Хезрон, либочто ещё более вероятнов знаменитый монастырь Амшилас, где почтенные монахи изучали сотни тёмных тайн. А маленький Грольш, несомненно, является таинственным явлением.
Конечно, я всего лишь скромный слуга Великого Дела и не мне оценивать или, не дай Бог, осуждать тех, кто нами руководит. Однако я иногда не мог удержаться от размышлений над тем, не марает ли тот факт, что Инквизиториум перенимает знания от колдунов и ведьм, наших идеалов. В Академии нам это аргументировали самым простым из возможных способов, спрашивая: разве лучник, который уже расстрелял все свои стрелы, не имеет права собирать с поля боя стрелы, выпущенные врагом? Разве то, что оружие было создано в мастерской противника, должно перевесить для солдата тот факт, что, используя его, он может выиграть битву? Каждый выпускник преславной Академии Инквизиториума в конце учёбы приглашается в монастырь Амшилас, чтобы своими глазами узреть силу Зла. В монастыре собрано бесчисленное количество произведений, созданных руками как демонов, так и людей, служащих дьяволу. Однако тысячи книг с заклинаниями, прописями, диссертациями и трактатами, а также магические артефакты не просто хранятся за стенами Амшиласа. Об этом говорили шёпотом, но каждый из нас если и не знал, то, по крайней мере, допускал, что монахи Амшиласа и члены Внутреннего Круга Инквизиториума не только охраняют собранные работы, но и старательно их опробуют. И считают, что это может окупиться множеством способов, ибо только зная врага и его гнусные уловки можно претендовать на победу. Я понимал этот ход мыслей, тем не менее, в конкретном случае маленького Грольша боялся, что игра слишком рискована. Ибо мальчик видел и вытаскивал из души и разума человека только худшие мысли и худшие эмоции, а решения конфликтов искал в жестокости и агрессии. А мы, инквизиторы, призваны любить людей всем сердцем и всей душой, хотя ваш смиренный и покорный слуга прекрасно знал, насколько трудной и изнурительной задачей является любовь.
С другой стороны, кто я такой, чтобы решать, кто или что будет полезен с точки зрения Святого Официума? Могу ли я решить такую важную дилемму самостоятельно? Не скажу, что мне также не пришла в голову мысль, что, возможно, благодаря Грольшу я буду замечен важными особами. И, следовательно, моя инквизиторская карьера приобретёт новый, заслуженный импульс. Не лучше ли я пригодился бы в Аахене или Хезе, или хотя бы в Трире или Флоренции? Разве в этих великих городах я не мог бы наконец расправить крылья и взлететь к небу, словно белоснежный Пегас? Во славу Святого Официума, конечно...
Ну, так что?Голос Грольша вырвал меня из сладостных размышлений.Вы же не убьёте меня, правда?Он болезненно поморщился.Ребёнка... Наверное, я мог бы быть вашим сыном.Он настороженно посмотрел на меня исподлобья.
Упаси Боже, подумал я, потому что это означало бы, что сперва мне пришлось бы трахнуть твою мать, что, в свою очередь, значило, что я напился бы до потери человеческого образа. Но надо признать, что мальчик позабавил меня неуклюжей попыткой снискать мою жалость и мою приязнь.
Я ласково ему улыбнулся и игриво погрозил пальцем.
А ты шутник.Я подошёл и протянул руки, как будто хотел распутать верёвки, стягивающие его запястья.
А потом свернул ему шею.
* * *
На следующий день я посетил бургомистра. Достойный отец города пировал в компании двух советников. Первый напоминал жирную собаку со свисающими щеками и толстыми, засаленными губами, а второй казался не чем иным, как скелетом, покрытым человеческой кожей. Однако, пожалуй, он выглядел так не из-за недоедания, предположил я, глядя на то, как много еды он положил себе на тарелку. Я сел за стол и коротко рассказал бургомистру и его товарищам о том, что произошло в Виттлихе. Моя история немного отклонялась от истины, потому что вину за все беды города я возложил на старую Грольшиху, которую я назвал «искусной в своём деле ведьмой, особенно любимой Сатаной». Я объяснил, что она наводила мощные чары, которыми она отнимала у людей свободу воли и могла руководить ими, как умелый кукольник марионетками. Затем я приказал освободить Роберта Пляйса, и на всякий случай выразил уверенность в том, что он не будет требовать от города компенсации за несправедливое заключение. По опыту я знал, что иногда городские суды предпочитали приговорить кого-то к смерти, вместо того, чтобы признать, что арестовали и допрашивали невиновного, поскольку это признание иногда могло быть связано с солидными компенсациями.