Потом пришел Жеглов, которому Соловьев в тысячный раз поведал, как он вчера «так просто, от скуки, чтоб время, значит, убить» проверил номера облигаций по первому послевоенному тиражу:
Смотрю, братцы вы мои, серия сходится! А как увидел выигрышполтинник, так и номер проверять опасаюсь, вдруг, думаю, не тот, получи тогда «на остальные номера выпали». Отложил я газету на диван, пошел перекурить
А сердце так и бьется, сочувственно сказал Жеглов.
Ага простодушно подтвердил Соловьев. Зову Зинку. Зинк, говорю, у тебя рука счастливая, проверь-ка номер Да, братцы, это не каждому так подвалит
Еще бы каждому! подтвердил Жеглов. Судьба, брат, она тоже хитрая, достойных выбирает. А как тратить будешь?
Ха, как тратить! Соловьев залился счастливым смехом. Были б гро́ши, а как тратитьнет вопроса.
Не скажи, помотал головой Жеглов, «нет вопроса» К такому делу надо иметь подход серьезный. Я вот, например, полагаю, что достойно поступил Федя Мельников из третьего отдела
А чего он? спросил Соловьев озадаченно.
А он по лотерее перед самой войной выиграл легковой автомобиль ЗИС-101, цена двадцать семь тысяч.
И что?
Что «что»? Как настоящий патриот, Федя не счел правильным в такой сложный международный момент раскатывать в личном автомобиле. И выигрыш свой пожертвовал на дело Осоавиахима, понял?
Лицо Соловьева сильно потускнело от этих слов Жеглова, как-то пригасло оно от его рассказа, помялся он, пожевал губами, обдумывая наиболее достойный ответ, и сказал:
Мы с тобой, товарищ Жеглов, люди умные, должны понимать, что война кончилась, государство специально тираж разыграло, чтобы людям, за трудные времена пообтрепавшимся, облегчение сделать. Да и Осоавиахима уже нет никакого
Жеглов ухмыльнулся, потрепал Соловьева по плечу, сказал не то всерьез, не то шутейно:
Это, Соловьев, только ты умный, а я так, погулять вышел Конечно, вместо Осоавиахима я бы тебе другой адресочек мог подбросить, но, вижу, ты к этой идее относишься слишком вдумчиво. Поэтому, так и быть, ограничимся коньячком с твоего выигранного капитала. Сделались?
Соловьев явно обрадовался благополучному исходу.
Что за вопрос между друзьями! сказал он важно. Обмоем, как водится!
Не обманешь? А то на посуле как на стуле: посидишь, да встанешь, недоверчиво покачал головой Жеглов и, будучи не в силах угомониться, добавил: К тому же теперь будет у кого перехватить до получки, а?
Соловьев готовно покивал, но в глазах его я особой радости по поводу жегловских планов не заметил.
Теперь дочке пианино куплю, сказал он. А то в школу на трех трамваях ездит, покою нету Жене, Зинке, отрез панбархата возьму, в комиссионке на Столешникове видел. Ши-икарный отрез, розовый, две с половиной стоит
А слоники у тебя на комоде есть? поинтересовался Жеглов.
Какие еще слоники? не понял дежурный.
Семь таких слоников, мал мала меньше, они еще счастье приносят.
А у тебя эти слоники есть? спросил, подумав, Соловьев.
Есть, соврал Жеглов и «подставился».
Радостно захохотав, Соловьев заорал:
Вот у тебя есть, а у меня нет, а счастье все равно мне подвалило! Суеверие одно, товарищ Жеглов, ты на них, на слоников, не надейся
Ну и дурак, сказал Жеглов и хотел еще что-то добавить, но зазвонил телефон.
Глеб снял трубку, и по ходу разговора улыбка сошла с его лица, вытянулось оно, и жестко сжались губы.
Хорошо, отрывисто сказал он в трубку. Сейчас выезжаем. Дал отбой и скомандовал: Бригада, на выезд. В Уланскомтруп ребенка!
* * *
Во дворе около столовой стоял старый красно-голубой автобус с полуоблезшей надписью «Милиция» на боку. Шесть-на-девять крикнул мне:
Гляди, Шарапов, удивляйся: чудо векасамоходный автобус! Двигается без помощи человека
Трофейный «опель-блитц» наверняка за долгую свою жизнь повидал виды. От старости и того невыносимо тяжелого груза, что пришлось ему повозить за долгие годы, просели рессоры и высохли амортизаторы, машина будто припала к земле громоздким брюхатым кузовом на хилых перелатанных баллонах и неуклюжей статью своей и плоской придавленной мордой походила на огромного больного бульдога.
Водитель автобуса Копырин ходил вокруг машины, задумчиво пиная колеса, и недовольно качал головой, не обращая внимания на подначки оперативников. Взглянул на меня и, может, потому, что я один не смеялся над его транспортом, сказал мне доверительно:
Эх, достать бы два баллона от «доджа», на задок поставитьцены бы «фердинанду» не было.
Какому «фердинанду»? спросил я серьезно.
Копырин засмеялся:
Да вот они, балбесы наши, окрестили машину, теперь уж и все так кличут. Мол, на самоходку немецкую, «фердинанд», сильно смахивает
Я улыбнулся: и верно, в приземистой кургузой машине было что-то общее с тупым напористым ликом самоходного орудия.
Ты-то сам против них стоял когда? спросил Копырин.
Случалось, ответил я, и в этот момент прибежал Жеглов.
Копырин влез в кабину. Пассажирскую дверь он отпирал длинным рычагом, когда-то никелированным, а теперь облезшим до медной прозелени и все-таки не потерявшим своего шикагнутая ручка на фигурном кронштейне.
Первым в автобус прыгнула огромная дымчатая овчарка Абрек, степенно залез проводник-собаковод Алимов, нырнул ловко Коля Тараскин, загремел на ступеньках своей аппаратурой и нескладными суставами Шесть-на-девять, осторожно, будто в лодку входил, подался судмедэксперт, я шагнулраз-два, к переднему сиденью в углу. Жеглов встал на подножку, молча оглядел всех, словно еще раз проверил, есть ли смысл брать нас с собой, и только тогда кивнул шоферу.
Копырин нажал ногой на педаль, стартер завыл так тонко и горестно, так скулил он от истощения и старости аккумулятора, что пес Абрек тревожно поднял голову, дыбком воздел уши и ответил ему низким рыком. Шесть-на-девять, восседавший на кондукторском месте, уже открыл рот, чтобы оценить должным образом ситуацию, но Жеглов бросил на него короткий взгляд, быстро сказал:
Помалкивай
И мотор наконец чихнул, затем еще раз, ещевспышки разрослись в частый треск, заревел громко и счастливо, заволок двор синим едучим угаром, и «фердинанд» тронулся, выполз на Большой Каретный и взял курс на Садовую.
* * *
Жиденькая толпа стояла у дверей подъезда во дворе пятиэтажного дома в Уланском переулке. Копырин лихо затормозил, проводник выскочил с Абреком первым, за ним, дробно грохоча каблуками по металлическим ступенькам автобуса, вывалились остальные. Навстречу им шагнула девушка в милицейской форме, четко вскинула руку к козырьку:
Здравия желаю! Докладывает младший сержант Синичкина: вызов оказался ложным, ребенок жив, это просто подкидыш.
А что же сразу не могли разобратьсяжив ребенок или нет? недовольно спросил Жеглов. Какого черта дергаете по пустякам муровскую бригаду?
Девушка покраснела, быстро ответила:
Вызов к дежурному по городу был сделан соседями еще до того, как я прибыла на место происшествия. Я пришла со своего поста десять минут назад и сразу позвонила на Петровку, но вы уже выехали
А где сейчас ребенок? поинтересовался Жеглов.
Его в квартиру пока внесли, там наверху, показала Синичкина рукой. Чего же ему еще на холоде терпеть?
А почему вообще решили, что он мертвый? все еще сердито допытывался Жеглов.
Его обнаружил на лестничной клетке около чердачной двери слесарь Миляев
Из-за ее спины вырос невысокий парень в замызганной черной краснофлотской шинели, на деревянной ноге, затараторил бойко-бойко, сглатывая концы фраз:
Елки-моталки, а чего ж мне еще-то думать, когда иду я на чердак, магистраль бандажить, а оно здеся и лежит, кулечек махонький, люля запеленутая, и тишина гробоваяни тебе крика, ни сопения, а сплошное молчание, и взял меня страх, что какая-то стервоза, извергиня, собственное дите жизни лишила, ну, я тут сразу же бегом в тридцать вторую квартирутелефон у нихи вызвал власти милицейские, чтобы дознались они про этого демона в женском обличье
Все понятно, кивнул Жеглов. Ну, раз приехали, давай, Шарапов, поднимемся с тобой, взглянем на найденыша
А что же делать-то с ним, с маленьким? спросила Синичкина. Он ведь такой крошечный, как будет без материнепонятно
Чего непонятноговырастет! сказал Жеглов, быстро перепрыгивая со ступеньки на ступеньку. Не бросит его страна, государство вырастит, еще неизвестно, может быть, станет лучше других, в холе взлелеянных деток.
Синичкина спросила:
А мать искать будем? Жалко маленького
На кой она нужна, такая мать?! хмыкнул Жеглов. Хотя личность ее надо попробовать установить, от такой паскуды можно чего угодно ожидать
На площадке пятого этажа нас встретил басистый могучий рев, дверь в тридцать вторую квартиру была приоткрыта, старушка качала на руках завернутого в одеяло младенца.
Проснулся вотесть просит, сказала она, протягивая нам сверток, будто мы могли его накормить.
Я очень осторожно взял ребенка на руки и удивился, какой он легонький. Личико его покраснело от крика, он сердито открывал свой крошечный беззубый ротишко, издавая пронзительный гневный крик. Я сказал ему растерянно:
Ну, потерпи, карапуз, потерпи немного Потерпи, кутька, чего-нибудь придумаем
Жеглов взглянул на меня, усмехнулся:
Ты веришь в приметы?
Верю, сознался я.
Добрый тебе знак. Мальчишка-найденышэто добрая примета, сказал, улыбаясь, Жеглов и велел Синичкиной распеленать ребенка.
Зачем? удивилась девушка, и я тоже не понял, зачем надо разворачивать голодного и, наверное, замерзшего ребенка.
Делайте, что вам говорят
Синичкина быстрыми ловкими движениями распеленывала мальчика на столе, и мне приятно было смотреть на ее рукибелые, нежные, несильные, какие-то особенно беззащитные оттого, что слабые запястья высовывались из обшлагов грубого шинельного сукна. Синичкина сердито хмурила брови, сейчас совсем немодныеширокие и вразлет, а не тоненькие, выщипанные и чуть подбритые в плавные, еле заметные дуги.
Жеглов взял малыша на руки, и тот заревел еще пуще. Держа очень осторожно, но твердо, Жеглов бегло осмотрел этот мягкий орущий комочек, вынул из-под него мокрую пеленку и снова передал мальца Синичкиной:
Все, заворачивайте. Смотри, Шарапов, у него на голове родимое пятнышко
На ровном пушистом шарике за левым ушком темнело коричневое пятно размером с фасолину.
Ну и что?
Это хорошо. Во-первых, потому, что будет в жизни везучим. Во-вторых, вот здесь, в углу пеленки, полустершийся штамп, значит пеленка или из роддома, или из яслей. Пеленку заверни, отдадим нашим экспертамони установят, что там на штампе написано было. А тогда по родимому пятнышку и узнаем, кто его хозяин. Кстати, как думаешь, сколько времени пацану?
Я думаю, недели две-три, неуверенно предположил я.
Ну да! Как же! усомнился Жеглов. Ему два месяца.
Мальчикумесяц, сказала Синичкина. Он ведь такой крошечный
Эх вы, молодежь! засмеялась старуха, до сих пор молча наблюдавшая за нами. Сразу видать, что своих-то не нянчили. Три месяца солдату: видите, у него рожденный волос уже полез с головы, на настоящий меняется, значит, четвертый месяц ему
Ну и хорошо, скорее вырастет, ухмыльнулся Жеглов. Значитца, так: ты, Шарапов, с Синичкиной махнешь сейчас в роддом. Какой здесь поближе? Наверное, на Арбатеимени Грауэрмана. Пусть осмотрят пацанане заболел ли, не нуждается ли в какой помощии пусть его накормят там чем положено. А к вечеру договоримсяпереведут его в Дом ребенка
Слушай, Жеглов, а могут не принять ребенка в роддоме? спросил я.
Жеглов сердито дернул губой:
Ты что, Володя, с ума сошел? Ты представитель власти, и в руках у тебя дите, уже усыновленное этой властью. Кто это посмеет с тобой спорить в таком вопросе? Если все же вякнет кто полслова, ты его там под лавку загони Все, марш!
Я нес ребенка, и, угревшись в моих руках, мальчик замолчал. Жеглов шагал по лестнице впереди и говорил мне через плечо:
Батяня мой был, конечно, мужик-молоток. Настрогал он наспять братьев и сестери отправился в город за большими заработками. Правда, нас никогда не забывалкаждый месяц присылал доплатное письмо. Один раз даже приехалконфет и зубную пасту в гостинец привез, а на третий день свел со двора корову. И чтобы следов не нашли, обул ее в опорки. Может быть, с тех пор во мне страсть к сыскному делу? А, Шарапов, как думаешь?
Я что-то такое невразумительно хмыкнул.
Вот видишь, Шарапов, какую я тебе смешную историю рассказал Но голос у Жеглова был совсем невеселый, и лица его в сумраке полутемной лестницы было не видать.
Мы вышли из подъезда. Здесь все еще стояли зеваки, и Коля Тараскин говорил им вяло:
Расходитесь, товарищи, расходитесь, ничего не произошло, расходитесь
А слесарь Миляев, в краснофлотской шинели, покачиваясь слегка на своей деревяшке, водил перед носом Копырина черным сухим пальцем и доверительно объяснял:
Я тебе точно говорю: в человеке самое главноечтобы он был человечным
Жеглов тряхнул головой, словно освобождаясь от воспоминания, пришедшего к нему на лестнице, и по тому, как он старательно не смотрел на меня, я понял, что он жалеет вроде бы о том, что разоткровенничался. И засмеялся он как-то резко и сердито, сказав шоферу:
Слушай, Копырин, поскольку ты у нас самый человечный человек, то давай побыстрее отвези Шарапова с сержантом Синичкиной на Арбат в роддом. И мигом назадв шестьдесят первое отделение милиции, это рядом, мы пешком дойдем. Я позвоню на Петровку, и мы вас там дождемся
Синичкина вошла в автобус, я протянул ей ребенка. Жеглов придержал меня за плечо, шепнул на ухо:
А к сержанту присмотрись! Девочка-то правильная! И адрес роддома запомни, может, еще самому понадобится
Я почему-то смутился, я ведь на нее как на женщину и не посмотрел даже, милиционер и милиционер, их сейчас, девушек-милиционеров, больше половины Управления. Вся постовая служба, считай, ими одними укомплектована.
«Фердинанд» тронулся. Жеглов помахал нам рукой. Синичкина, прижимая к себе ребенка, смотрела в затуманенное дождем стекло. И лицо еекруглое, нежное, почти детскоетоже было затуманено налетом прозрачной печали, легкой, как дымка, грусти. И я неожиданно подумал, что нехорошо разглядывать ее вот так, в упор, потому что от слов Жеглова ушло то простое и естественное удовольствие, с которым я смотрел давеча, когда она пеленала мальчика, на ее быстрые ловкие руки. Но все равно смотрел, с жадностью и интересом. Хорошо бы поговорить с ней о чем-нибудь, но ни одной подходящей темы почему-то не подворачивалось. А она молчала.
Вы почему так погрустнели? наконец спросил я.
Она посмотрела на меня, улыбнулась:
Задумалась, кем станет этот человечище, когда вырастет
Генералом, сказал я.
Ну, не обязательно. Может, он станет врачом, замечательным врачом, который будет спасать людей от болезней. Представляете, как здорово?
Да, это было бы прекрасно, согласился я. А может быть, он станет милиционером? Сыщиком?
Синичкина засмеялась:
Когда он вырастет, уже никаких жуликов не будет. Вам сколько лет?
Двадцать два.
А ему двадцать два исполнится в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Представляете, какая замечательная жизнь тогда наступит?
Да уж, наверное
Вы давно в уголовном розыске служите?
Мне было как-то неловко сказать, что сегодня фактически второй день, и я бормотнул уклончиво:
Да нет, недавно. Я после фронта.
А я просилась на фронтне пустили. Вы не слышали, скоро будет демобилизация женщин из милиции?
Не слышал, но думаю, что скоро. Когда я в кадрах оформлялся, слышал там разговор, что сейчас большое пополнение идет за счет фронтовиков.
Ой, скорее бы
А что будете делать, когда шинель снимете?
Как что? В институт вернусь. Я ведь со второго курса ушла.
А вы в каком училисьв медицинском?
Нет, вздохнула Синичкина. Поступала и не прошла, приняли меня в педагогический. Но мне кажется, что это тоже хорошая профессиядетей учить. Ведь правда хорошая?
Правда, улыбнулся я.
Автобус проехал через Собачью площадку и затормозил у роддома. Синичкина сказала: