Маленький Джимми, которого на все каникулы отправляли «к бабушке», смотрел на жизнь африканского племени имо глазами американца, и этим всё сказано. Его дед эмигрировал в Америку девятнадцатилетним, его отец родился в Айове и прожил там жизнь, его мать была родом из Андалусии. Но для людей имо Джимми был своим. Малыша угощали оладьями из плодов тракулии и поили соком молочного дерева, вкусным, как сливки с сахаром. Ещё в бабушкиной деревне рос сладкий кустарник кетемф и деревья с плодами, напоминающими по вкусу пирожные. Джимми объедался сладким и постигал секреты племени, о которых дома помалкивал. И каждый раз, возвращаясь в Айову, встречал требовательный взгляд отца. Он знал, о чём спрашивали папины глаза. Рассказывать о таинствах вуду нельзя никому, это табу. Хотя папе, наверное, можно Но старейшины племени взяли с него клятву. Он будет молчать. Играть в машинки, ходить в школу, а по выходным подстригать лужайку перед домом и смотреть кино, и качаться на качелях. Папа не отпустит его больше в бабушкину деревню, если узнает, чему люди имо учат его восьмилетнего сынишку..
Джимми с вожделением разглядывал подарок отцакоробку с маленькими моделями машин. Машинки блестели лакированным боками, и всё в них было настоящим, только маленьким: обитые кожей сиденья, крошечные ручки на крошечных дверцах, лимонно-жёлтые передние фары, малиново-красные задние В бархатных гнёздышках, как драгоценности, сверкали новенькие элегантные кадиллаки и раритетные ретро-автомобили. У Джимми захватило дух. Суперкар Astor Martin Rapide! Bentley Continental, Buick Special, Bugatti Atlantic Джимми выбрал чёрную бугатти и осторожно открыл дверцу На водительском сиденье сидел парень в бейсболке, сзади поместились две длинноволосые девчонки. Место рядом с водителем было свободным. Решено, Джимми поедет с ними.
Отец ни о чём не догадывалсядо тех пор, пока в восьмом классе Джимми не влюбился в девочку с красивым именем Мэри. Джимми не говорил ей о своей любви. Молча смотрел на неё, улучив момент, когда Мэри не видела, что он смотрит. И молча любил. Когда она не пришла в класс, Джимми не очень расстроился: заболела, с кем не бывает. Но Мэри не появилась ни через неделю, ни через месяц. На его вопросчто же с ней случилось, учительница сказала, что Мэри серьёзно больна и вряд ли сможет продолжить учёбу. Последние слова она произнесла сдавленным голосом и замолчала, больше не отвечала, но адрес Мэри Одли всё же дала.
Джимми пребывал в смятении: в Америке не принято приходить в гости, если тебя не пригласили. Нэнси Одли, мать Мэри, не пустила его дальше порога. Мэри не будет учиться в вашей школе, и тебе не нужно сюда приходить. Но если хочешь с ней поговорить, она в беседке, это за домом. Нэнси скрылась за дверью, а Джимми поспешил в беседку, пока его не выставили вон.
Он сразу понял, что девочке плохо. Она лежала в кресле-качалке, закутанная в плед, страшно исхудавшая и бледная. Они что, не кормят её? Морят голодом?! Но на деревянном складном столике перед Мэри стоял стакан с молоком, вазочка с земляникой и «хворост» в плетёной корзиночке. «Хворост» благоухал ванилью и кукурузным маслом, рот Джимми наполнился слюной, и он поспешно отвёл глаза.
Хочешь? предложила Мэри, ничуть не удивившись его приходу. У неё уже не было сил удивляться, не было сил долго разговаривать, и даже есть не хотелось, как ни уговаривали мама с папой, подсовывая дочке её любимую еду. Пирожки оставались нетронутыми, а малиновое желе вызывало тошноту. Проглотив две ложки бульона, Мэри откидывалась на подушки.
Ма, унеси это, я не могу.
Но ты же ничего не съела! Мэри, доченька, ну хоть две ложечки
Я уже съела. Две ложки. Больше не могу.
У Нэнси Одли опускались руки. Она вспоминала жадный маленький ротик, в котором как в жерле вулкана исчезала еда: Мэри любила покушать и в свои четырнадцать лет была пухленькой. Отец дразнил её булочкой, Мэри сердилась и обещала сесть на диету, отец смеялся Он знал маленькую обжорку слишком хорошо. И вот теперь, без всякой диеты, Мэри превратилась в свою тень.
Джимми присел на край качалки и сразу почувствовалто чужеродное, что убивало Мэри.
Вот здесь, да? он прикоснулся легко, но девочка вздрогнула от боли.
Подожди, потерпи меня, совсем немного! Я знаю, что тебе неприятен мой визит. Но я хочу, чтобы ты жила. Я тебя вытащу. Ты мне веришь?
Мэри слабо кивнула.
Его рука была тёплой и словно вытягивала боль. Он что-то говорил на незнакомом языке, этот мальчишка с кожей цвета молочного шоколада. А глаза у него бездонные, как водоворот. Мэри исчезнет в этом водовороте, и исчезнет боль.
Через полчаса Нэнси нашла дочь спящей. Мальчишки нигде не было, земляника осталась нетронутой, хворост из плетёнки исчез. Нэнси улыбнулась: всё-таки её хворост лучший в Айове. Потеплее укрыла дочь пледом и ушла в дом.
Джимми приходил каждый день. Нэнси не препятствовала этим визитам: мальчик хорошо воспитан и нет ничего плохого, если он посидит немного с Мэри. Джимми вёл себя тихо и скармливал Мэри хворост, который она ела, заразившись его аппетитом. Откуда ей было знать, что Кендаллы не давали сыну сладкого, чтобы не сформировать у ребёнка пищевую зависимость, и даже кофе Джимми пил без сахара. Миссис Кендал сильно удивилась бы, если бы увидела, как её сын за обе щеки уплетает хворост, пальцами запихивая его в рот, чтобы больше поместилось.
Плетёнку с хворостом миссис Одли выставляла на столик каждый день и, прячась за кустами, наблюдала, как её опустошают две детские руки: одна худая и тонкая до прозрачности, другая, цвета кофе с молоком, мускулистая и крепкая. Миссис Одли решила, что Джимми ходит к ним из-за еды, и жалела его, воображая, что семья мальчика не имеет возможности нормально питаться. Но Мэри ела вместе с ним, у неё появился аппетит, и ради дочери миссис Одли готова была кормить Джимми чёрной икрой и медальонами из молодых бычков.
Джимми съедал хворост и уходил. После его ухода Мэри оживала и слабым голосом просила принести ей что-нибудь поесть. Мистер Одли счастливо улыбался, глядя как ест его дочьс нетерпеливой жадностью запихивая в рот мясо, заедая его зеленью и поглядывая на ореховый пирог, дожидавшийся своей очереди.
Через месяц опухоль превратилась в маленький комочек, а Мэри встала на ноги заявила родителям, что в школе ей придётся догонять одноклассников и много заниматься, и не хотела даже слышать о домашнем обучении. Уступая просьбе дочери, мистер Одли отвёз её в класс. Дети поздравляли её с выздоровлением, и только Джимми знал, что до выздоровления ещё далеко. К Мэри он не подходил, помня о том, что Одли никогда не приглашали его в свой дом, хотя и не прогоняли.
Мэри подошла к нему сама. Ей показалось странным, что вместо привычного светло-шоколадного тёплого оттенка лицо Джимми было серовато-бледным. Он спасал её от недуга, борясь с болезнью вместо неё, как учили его люди имо. Силы были неравными, и мальчик ощутимо сдал.
Не смотри на меня так. Вот вылечу тебя и поправлюсь, так всегда бывает, когда
Мэри обняла его и поцеловала, на глазах у всего класса. Джимми стал героем дня, «заарканив» самую красивую девочку школы.
С того дня Джимми лечил Мэри у себя дома: ему нездоровилось, тяжело было ходить к Одли за четыре квартала, а просить у отца машинузначит, признаться в том, чем он занимался. Миссис Кендал верила вранью, что они с Мэри работают над школьным проектом. Отец не верил. И однажды, войдя в комнату сына, увидел, как проходит «сеанс». Запрокинув голову на подголовник кресла, девочка спала в глубоком гипнозе, а Джимми Его Джимми, протянув к ней руки и не касаясь её тела, сосредоточенно наговаривал что-то на карибском диалекте. Кендал испытал что-то вроде шока. Левую сторону груди кольнуло. Очень больно.
Он же ему запретил! Не хотел, чтобы его мальчик исцелял других, отдавая собственную жизньсекунды, минуты, часы незаметно невозвратно!
Джимми, мальчик мой! Зачем?! Я ведь тебя предупреждал Джимми
В смерти отца Кендал винил себя. Он поступил в медицинскую академию, хотя в душе смеялся над тем, что в академии называли знаниями. Кендал-младший признавал только одно Знание. Ритуалы вуду.
Джеймс рассказывал Петюне о Мэри, чувствуя неимоверное облегчение. И просил прощенияу Кендала-старшего, которыйДжимми знал точносмотрел на него с небес и прощал. Отец его простил. Только самого себя простить невозможно.
Почему невозможно? Очень даже можно! авторитетно заявил Петюня, облизывая пальцы. Пошли окунёмся, здесь солнце шпарит как на юге. Вот кто бы подумал, что на дальнике ЭУ мы с тобой будем плескаться в бассейне и кушать пироженки за сто восемь триллионов километров от Земли.
Три с половиной парсека. Не так уж далеко.
Если будешь летать на дальниках, налетаешь все триста. С половиной. И проживёшь намного дольше земной жизни. У нас тут пять месяцев не прошло, а на Земле новый год пять раз встретили. И тортик кушали пять раз, до отвала. А тут каждое пирожное достаётся потом и кровью. Нет, ты посчитай, сколько лет ты сэкономил за четыре месяца! А нам ещё обратно лететь. Так что наверстаешь. И тебя, молодого и красивого, встретит твоя Мэри.
Джеймс покачал головой.
Не встретит. Мы помолвлены были, а свадьбу её родители разрешили через полгода, когда ей исполнится шестнадцать. Летом. А лето не наступило. Ни для неё, ни для меня.
Петюня молчал, не спрашивал, и Джеймс был благодарен ему за это молчание. Мэри погибла, возвращаясь с родителями с греческого Родоса. Самолёт упал в океан. Зря она полетела с родителями, полетела бы с ним, разбились бы оба, так было бы лучше.
Часть 13. Менуэт Боккерини
Дураки
Не повезло, подумал Андрей. Звездолёт был безнадёжно мёртв, его обитатели давно стали прахом, а панели управления рассыпались в пыль. Только где они, обитатели? И панели где? Или их нет, а звездолётом хозяева управляли «с земли»? А они-то, дураки, весь день ищут чёрную кошку в чёрной комнате, на каждом повороте дыхание сбивается, у защитников пальцы на лазертагах побелели Андрей вспомнил, как Риото полез за чем-то в карман и уронил парализатор, и всех «парализовало» от страха. А он выключенный был, кто ж парализатор включённым в кармане носит? Кому рассказатьне поверят. Всё-таки они дураки. Дураки с классом «А», хохотнул Андрей.
В ответ прозвучал издевательский смех. Невидимые гуманоиды гоготали, реготали, давились смехом, заливались колокольчиком, хрипло каркали и скрипели, как несмазанные дверные петли. Оцепеневший Андрей не сразу сообразил, что это вернулся смех, гулявший по «коридорам» эхомтаким же странным, как этот звездолёт. Странным было то, что здесь, внизу, сила тяжести уменьшилась и была, как показалось Андрею, меньше земной. То-то они все развеселилисьи топали как слоны. Странно.
Неужели мы так ржали? Этак всех гуманоидов распугаем.
Надо улетать. «Flying Star» отправит на Эльгомайзу транспортники, через десять земных лет они приволокут эту махину и посадят на околосолнечную орбиту. Чужим звездолётом займутся специалисты. Экипаж «Сайпана» получит свою долю прибыли, а Волокушин получит свои миллиарды. Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. А в самом деле, что им здесь делать? Бабочек ловить?
Андрей улыбнулся, вспомнив, как Кэли с Леоной бегали вокруг «Сайпана» с сачком, который отыскался у биолога, и восторженно вопили. И наловили целую банку алых пленниц. Банкастеклометаллический контейнер внушительных размеровпринадлежала опять же биологу и, по его словам, представляла эпохальное значение для энтомологов. В темноте бабочки светились. И наверное, сильно удивлялись: на Аква Марине день заменяли лиловые сумерки и никогда не наступала ночь.
Выбравшись на поверхность, они удивились, пожалуй, сильнее экзопланетных бабочек: впервые за два месяца на планете шёл дождь. Небо заволокло облаками. Сквозь них пробивалось солнце, в восемь раз ярче земного, и от этого дождь казался серебряным.
Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка!
До отлёта оставался месяц. Все торопились и суетились, точно куда-то не успевали. Проклиная дождь, который «только мешает, грибы здесь всё равно не вырастут», Надя Кислова дневала и ночевала в космокатере, набитом под завязку светоприёмной и анализирующей аппаратурой. Гравителескоп LISA-Pathfinder показывал невероятное. Земная астрометрия и небесная механика здесь были неприменимы, а физика небесных телфизика Эльгомайзы отличалась от солнечной, как день и ночь. Иная природа, иные измерения.
Биолог, с которого Андрей взял клятвенное обещание не спускаться в чужой звездолёт, пропадал на пустоши. Кэли и Леона, разочарованные тем, что в дождь бабочки перестали летать, исследовали ландшафт в компании Бэргена и Риоты, которые взялись их опекать. В сопровождении «своих мальчиков» андроморфы шатались по окрестностям и однажды приволокли на корабль нечто напоминающее картофелину средних размеров. Боевые операторы не решились прикоснуться к «овощу» даже в перчатках, а девчонки взяли его голыми руками, и хотя не иронизировали по этому поводу, Риото с Бергэном испытывали жгучий стыд.
«Картошка» была с ростками, давно лежит, схохмил биолог. В контейнере, куда поместили «овощ», обитали ящерки и кузнечики. Ящерки питались кузнечиками, кузнечики поедали друг друга. Законы эволюции одинаковы во вселенной: сильные жрут слабых, слабые жрут друг друга. Пятиметровая кубическая «банка» прыгала, ползала и стрекотала. Любителей поглазеть на этот зоопарк собиралось достаточно. На следующее утро они ввалились в каюту капитана. Врач с серым от ужаса лицом цепко ухватил Балабанова за рукав: «Пойдём, кэп. Ты должен это увидеть».
Картофелина, которую Юозас решил скормить ящеркам, слегка подросла и лениво шевелила ростками. Ящериц и кузнечиков в банке не было. Кто же их выпустил? Кэли и Леона клялись, что не снимали крышку. Да и как они могли её снять, если ключ был только у биолога?
Она оно их съело, всех! выдохнул Золтовски. Оно любит органику. И я не знаю, кто будет следующим, когда оно она проголодается.
Тем временем росток дотянулся до стенки и с чмоканьем к ней прилип. То же проделали остальные ростки. Картофелина поднималась вверх со скоростью ленивца, спасающегося бегством. Впрочем, спасаться надо было от «овоща»: когда он дополз до верха, металлостекло угрожающе выгнулось.
Тащите аннигиляторы! распорядился капитан. И больше никаких местных овощей.
«Шахматная доска»
От космолётчиков требовалось умение принимать решения, сообразуясь со скоростью полёта. То есть, в минимально короткое время. Хобби биологашахматыпредполагало плановое мышление. Юозас мыслил по-другому. Улучив момент, когда Мишенька направился в каюту врача (такой молодой, а уже проблемы со здоровьем, жаль парня), Юозас отправился на пустошь. Там ему никто не помешает думать. Круглое поле с голубой травойместный вариант шахматной доски. А фигуры внутри, в звездолёте, который притворяется мёртвым. Юозас достал из кармана компас, который взял с собой «в поездку» (слава богу, что не видел капитан, иначе бы опять высмеял). Выбрав направление с юга на север (направление не имело значения, просто удобнее идти по стрелке компаса), биолог измерил пустошь шагами, от края до края. Потом спустился в звездолёт и стал методично измерять туннели.
Его догадка подтвердилась, звездолёт «кончался» метров за пятьдесят до границы пустоши. За дугообразными коридорами, соединявшими туннели, и за тупиковыми глухими стенами было что-то ещё. Рубка управления? Жилые отсеки? Стащив с рук перчатки, он ощупал поверхность: стена как стена, полукруглая, вся в неглубоких желобках. Под ногами желобки глубже, на стенках меньше, вот и вся разница. Биолог уселся на пол и поморщился: проклятые бороздки впивались в кожу сквозь комбинезон. Ничего, он потерпит, он привык размышлять сидя, как все нормальные люди. Он же не космолётчик, чтобы думать на ходу.
Юозас решал задачу, как в шахматах: перебирая возможные комбинации и просчитывая шаги. И насвистывал менуэт Боккерини. Он и собаку приучил откликаться на этот мотив, на обыкновенный свист Гинтари не прибегал. А заслышав Боккерини, мчался на зов как угорелый. И тёрся о его ногу, и мотал хвостом, и заглядывал в глаза
Юозас закрыл глаза и увидел своего Янтарика. Лабрадор был королевского происхождения, отец двукратный чемпион интернациональной кинологической выставки «Евразия», мать медалистка Национальной выставки Литвы. Он и любить умел по-королевски щедро, отдавая хозяину всего себя. А он, Юозас, его предал.
Скелеты в шкафу. Биолог
Маленького Юозаса биология привлекала своей доступностью, открытостью. Это ведьмир, всё, что тебя окружает. С миром хотелось подружиться, его хотелось понять. А ещё он понимал собак. Они не умеют говорить, но умеют смотреть. Вилять хвостом. Прижиматься к тебе боком, раздвигать мордой колени и втискиваться между ног, и опрокидываться на спину, доверяя хозяину самое неприкосновенноеживот.