Человеческий разуморудие более чем странное. Он может даровать своему хозяину просто потрясающую слепоту, равную, если не превосходящую, возможную благодаря ему же проницательность
Проклятье!
Однако моё мысленное обещание разочаровать мучителя начало сбываться раньше, чем я думала. Потому что, стоило бичу в первый раз коснуться моего тела, как я преобразовала свою боль в магию. И настолько быстро, что собственно боли почти не ощутила. А так как я, в отличие от фера Трискеля, вполне понимала, что делаю, и обладала несравненно большим опытом, ему доставались лишь жалкие брызги потока силы. Разочарование, вскоре проступившее на его морде, было просто неописуемо. А когда я улыбнулась и подмигнула ему, фер Трискель и вовсе пошёл какими-то нездоровыми пятнами.
Хватит!возопил он.Ведьма явно не боится бича. Огня! Огня!
Когда раскалённый металл коснулся моей кожи, я поняла, что долго не выдержу. Ситуация с домом пекаря повторилась: я снова поглощала больше силы, чем это было возможно. Магия просто взорвёт мой разум, если
Ну да. Если не потратить её на что-нибудь.
Фер Уллахис,сказала я вежливо, слегка морщась от запаха палёной кожи.Вы всё ещё настаиваете на исполнении моего обещания вам?
Кавоитель Света сглотнул. Ему явно было не по себе.Какого обещания?
Не предпринимать магических действий.
Фер Уллахис потупился.
В таком случае,сказала я негромко,раз вы не соблюдаете уложения закона, я также не стану придерживаться установленных правил. Пеняйте на себя.
Рыцарь смолчал. А фер Трискель взревел:
Огня! Ещё огня!
Магия взбурлила, как тёмная река, и обрушилась водопадом в тихую заводь сознания. В самый последний момент, уже открывая шлюзы силы, я выбрала конечную цель, слегка испугавшую даже меня саму. Но выбирать заново не было времени, да и трансформа, раз запущенная, должна была пройти до конца. Я сознательно выбрала этот путь, потому что боль пытки была недостаточно сильна для задуманного.
Затрещали кости. Мышцы скручивались, а потом рвались, словно гнилые нити. Горлом хлынули кровьи крик. Боль, отгоняемая волей и до поры впитываемая душой, вернулась, обрушившись на меня, как девятый вал. Никто на моём месте не сдержал бы ужаса перед совершаемым, но и ужас я обратила себе на пользу, используя его как катализатор и дополнительный источник энергии. Окружающие впали в ступор, затянутые в мои сети. Подобно собирающей влагу губке, я пила их страхи. Никто не сбежал, никто даже не смог сдвинуться с места.
Хотя, думается мне, не было среди них такого, кто не хотел бы в тот момент оказаться как можно дальше. Кто не мечтал бы закрыть глаза. Оглохнуть. Лишиться чувств.
Не получалось. Стократно усиленная магией, моя воля держала их в железном кулаке.
А потом я стряхнула обломки сломанной рамы и повернулась, вживаясь в новый, но уже неплохо знакомый облик. Двигалась я осторожно, стараясь никого не задеть, ибо теперь самое лёгкое моё движение сулило причинить хрупким телам смертных тяжкие увечья.
"Итак, фер Трискель, на чём мы остановились?"поинтересовалась я мысленно. У костяных драконов нет голосовых связок, но это не значит, что они лишены дара речи.
А ва
Ничего более членораздельного он выдавить из себя не смог.
А кто бы смог? Я ведь больше не поглощала его ужас перед происходящим, и он в полной мере прочувствовал всё. Даже с процентами.
"Что же вы не радуетесь?"хмыкнула я, приоткрывая пасть и изгибая шею. "Теперь моя сущность не прячется под обличьем женской слабости. Поздравляю, вы меня разоблачили".
В тишине, разбавленной лёгким потрескиванием углей и поскуливанием забившегося в угол писаря, грохнула дверь. Это, проявляя благоразумие, сбежал палач.
А затем раздалось свистящее шипение меча, покидающего ножны.
"Фер Уллахис, не делайте глупостей".
Явоитель Света,заявил он слегка дрогнувшим голосом.А ты, Игла, действительно Зло. Учитель снова оказался прав.
"Твой учитель, равно как и ты сам, снова оказались непроходимо глупы! Мне же, о доблестные воители Света, просто-напросто надоело терпеть ваш идиотизм. Ты хотя бы осознаёшь, насколько мелко всё то, в чём твой "учитель" пытался обвинять меня? Если бы я хотела творить зло, павшими коровами и спившимися сапожниками дело бы не кончилось. Даже не меняя обличья, я могла убивать смертных десятками, а в этом облике, обретённом с вашей помощью, у меня достаточно силы, чтобы стирать с лица земли города!"
Фер Уллахис шагнул вперёд, наставив на меня меч. Смех, да и только.
Пусть я умру, но я хотя бы попытаюсь остановить тебя!
"Болван. С чего ты взял, что меня надо останавливать?"
В отличие от гнева, усталое разочарование, пропитавшее мои мысли, заставило его замереть и поёжиться.
"Вы не хотите понять одного: я могу калечить, убивать и разрушать. Но для меня всё это лишено смысла. Я не люблю людей, но и для ненависти к ним у меня нет причин. Я была бы вполне довольна, если бы меня оставили в покое да только вы продолжаете громоздить глупость на глупость с упорством, достойным лучшего применения. Что ж, вы сами выбрали свою участь"
Фер Трискель съёжился и захныкал. Фер Уллахис бросился вперёд, замахнулся и ударил. Попытался ударить. Его меч прошёл сквозь мою оболочку, как сквозь дым. Трансформа завершилась, из костяного дракона я стала драконом призрачным. Плоть сновидения текла и плавилась, формируясь согласно моей воле. Пронизав перекрытия, стены и крышу, я взлетела над градом Харроу, как окрылённый сгусток магии.
Я не солгала рыцарям ни единым словом. Теперь я могла бы смять лежащее подо мной, как глину, замесить в один огромный ком дома и построивших их людей, одним выдохом наслать скоротечную чуму, одним криком свести с ума огромные толпы. Я могла затопить улицы валом голодной тьмы или просто выпить тысячи жизней одним глотком, не прибегая к заклятиям и видимым эффектам. Я могла всё или почти всё, и тьма внутрита, что живёт во мне с рожденияшептала о бесконечных, как формы самой магии, возможностях. Но рассудочный холод сковывал тёмные желания, подчиняя их непреклонной воле мага.
Что мне в новой силе, доставляемой чужой болью, чужой смертью? Зачем мне всё это? Жестокостьсила слабых, сильным нет в ней нужды. Подлинная власть над реальностью не нуждается в зримых проявлениях и подтверждениях
Описав над городом ленивый полукруг, я полетела на юг, набирая высоту. Я собиралась умчаться как можно дальше. Пронизать марево сонных видений, лепя из податливого материала то, что мне нужно: высокие, чёрные, островерхие горы в мире, где никогда не было, нет и не будет людей. Там вообще не будет никого, кроме меня. А я буду летать над горами, изменяя их, как только приевшиеся очертания скалистых хребтов начнут вызывать скуку, буду размышлять о природе мира представлений, гоняя вольную мысль по причудливым лабиринтам гипотез, буду выбирать между рациональностью и абсурдом.
Живой дракон должен убивать, чтобы жить. Такова его природа. Но для призрачного дракона это не обязательно. Его существование поддерживает чистая магия. В сотворённом мною мире я стану делать всё, что захочу, но никогда, никогда, никогда не стану даже в шутку задумываться о возвращении к людям.
Пусть коснеют в своём ничтожестве. Их заботы. А я отныневысшая нежить, могущественная, вечная. Моё тело мертво, мои желания стынут горами нетающего льда, мой разум чист и глубок, словно звёздное небо
И тут Котище Безымянный проявил себя, доказав, что мне рано задумываться о практическом всемогуществе. Полёт незаметно привёл меня в объятия убаюкивающей темноты, в тихую гавань сонного покоя. Сила, собранная в кулак во время пыток и трансформации, поддалась умелому нажиму извне. Мой призрачный дракон истаял, как дым на ветру, и сама я забылась.
Не по своей, а по чужой воле заснула я, чтобы увидеть новый сон.
Выход
Поутру, после ясной звёздной ночи, озеро дымится седым туманом. В этот сокровенный час он уходит из дому, прихватив с собой снасти и нашего старшего, чтобы посидеть у берега с удочками, встретить восход, поразмыслить в уютной лесной тишине. А я делаю вид, будто не замечаю, как он уходит. Я будто бы спокойно сплю. Он, конечно, знает, что это не так. За эти годы он узнал меня очень хорошо, не хуже, чем я его. При этом нам не было и нет нужды лезть друг другу в душу. Нам хватает обоюдной уверенности, хватает надёжности, не нуждающейся в словесных подтверждениях. Изречённое лжёт, а мы правдивы друг с другом.
И то сказать: когда есть взаимное уважение, не только можно, но даже нужно оставить за другим право на тайну, на малые и (особенно) большие секреты.
Я до сих пор не знаю, откуда у него все эти шрамы, похожие на белые твёрдые нити на загорелой коже. А он не спрашивает, как я заработала сеть рубцов на спине и следы обширных ожогов, по сию пору выглядящие довольно-таки жутковато. Это позволяет нам обоим не вспоминать то, что нам хотелось бы забыть здесь, в лесном краю. То, от чего мы укрылись в нашем доме на берегу озера, в этой уединённой шелестящей тишине.
На рассвете встаю и я. Наша средняя встаёт вместе со мной, если только минувшим днём не набегалась сверх меры. Тогда я позволяю ей немного понежиться в постели. Похлопотать по дому я могу и одна, без помощников. Настоящего хозяйства у нас нет, лишь то, что нужно для прокорма семье из пяти человек, так что обязанности мои не велики и не обременительны. Кроме того, я всё-таки немножко ведьма. Маленькие скромные хитрости: приказать воде вскипеть, указать пыли за порог, отогнать насекомых несколькими словами, повторяемыми в определённой тональности во время троекратного обхода огорода либо дома противосолонь наговор "от вредителей" приходится возобновлять не реже двух раз в неделю, но этосущая мелочь.
Поднявшись, я готовлю. Сколько мы здесь живём, я, кажется, ещё ни разу не повторилась, ни разу не поставила на стол что-то в точности такое же, как съеденное раньше. Походы в лес за тем, что годится в пищуодно из моих излюбленных занятий. А для знающего повара в супе будут кстати и щавель, и крапива, и листья дикой смородины, и многое такое, о чём горожане слыхом не слыхивали. Клёны дают густой сироп для приготовления сластей и варений; десятки видов грибов, от опят до белых, от шампиньонов до сыроежек, от строчков до маслят, гостят на нашем столе в самых разных сочетаниях и под самыми разными соусами. Даёт лес также мелкую дичь, ту, что можно выловить силками. Крупного зверяоленей, кабанов, лосейпромышляет уже муж. Но не так часто, как мог бы. Нужды нет. Съестного и так предостаточно.
Правда, первое время он шарахался от жареных мухоморов, шашлыков из гадюки и прочих необычных блюд, но потом, принюхавшись и распробовав, начал сметать всё, что я ни подам. Как ведьма, я отлично знаю девять способов сделать из простой крольчатины медленный яди ничуть не хуже знаю, как вытянуть вредоносные соки из тех же мухоморов.
Но довольно хвастовства. Оно никому не к лицу, а хозяйке домаменьше, чем кому бы то ни было. Нахваливать её должны другие: живущие в доме и зашедшие на огонёк гости. Да и не обо мне одной речь.
когда весь дом уже вкусно благоухает, а с рассвета проходит около часа, на запахи поднимается мой младший. Нельзя сказать, что он мой любимчик, просто четыре годаэто возраст, в котором дети требуют особого присмотра. Чуть зазеваешься, глядь, а он уже что-нибудь учудил. К старшему и средней мы с мужем относимся как к маленьким взрослым, пусть даже с лёгким оттенком шутливости. Но младший пока чтопросто беззаботный шкодник. Ребёнок. И мы не спешим возводить его в ранг "молодой-но-уже-не-дитя". Когда сам того захочет, когда ему надоест доброжелательная снисходительность старшего и средней, вполне основательно считающих себя самостоятельными,вот тогда младший повзрослеет сам.
А торопить в таких делах незачем.
Ма-а-ам!хватает он меня за колени сзади, "подкрадываясь" так же незаметно, как сказочный зверь топотун.Я сон видел!
Ну, раз видел, расскажи.
А младший и рад рассказать. За тем пришёл. Кроме того, ему иногда снятся вещие сны. Магический дар он унаследовал, как все наши дети. Но если старшему досталась больше тёмная сила земли, среднейудивительный талант понимания всего живого, сочувствия и целительства, то младший порой в его снах проскальзывают видения даже не иных миров, а иных Вселенных, рассказать о которых у него просто не получается: слов не хватает. Может быть, именно поэтому он особенно любит вечерний Час Сказкитот, что перед самым сном. И просто ужасно любит новые слова: встречаемые в книгах, проскальзывающие в наших разговорах, изобретаемые им самим штук по пять в час. Некоторые он, мне кажется, даже не изобретает, они просто ему снятся.
Старшемувести за собой, строить и защищать. Среднейлечить, дарить, утешать. Младшемупредвидеть, советовать, понимать.
Но это всё будет не скоро, совсем не скоро. Не меньше десятилетия, а скорее лет пятнадцать пройдёт, прежде чем наши дети, оперившись, покинут уютный дом у лесного озера. И большой просторный мир улыбнётся, встречая их а до поры, пока не настанет их время, нам с мужем их кормить, учить и опекать.
Дело не в родительском долге. Нет, совсем не в нём. Долг по самому своему определению есть нечто, требующее отдачи. Рано или поздно, так или иначе, но свои долги мы платим всегда. Долгслишком холодное, формальное, пустое внутри слово. Слишком суровое для наших детей. Понятие долга мы им не прививаем. Мы незаметно учим их следовать велению своих сердец и прислушиваться к тому, куда и по каким причинам устремлены сердца других людей. Ещётерпению, созерцанию, тихой радости жизни, любви ко всему, что живёт и дышит а также ко всему, что умирает и задыхается.
Ограничь любовь только живым, только светлым, только радостными получишь беспомощное сюсюканье. Нельзя жалеть пойманную и разделываемую рыбу, её надо благодарить за жертвенный дар. И кто никогда не топил котят, не имеет права говорить, что любит всё живое.
Любовь без понимания невозможна.
Этоещё одна причина, по которой я уделяю младшему столько внимания. Воспитать пророка, будучи его матерью, задачка та ещё. И хотелось бы как-то защитить, оградить, смягчить суровую истину, но умом слишком хорошо сознаёшь, что такая жалость обернётся в конечном итоге жестокой болью. Поэтому я никогда не квохтала над шишками, царапинами и ссадинами своих детей. К добру ли, к несчастью ли, но понимание боли тела помогает переносить боль души. Оно не лечит, но всё же отчасти утешает.
Откуда я это знаю? Не важно. Я знаю это так твёрдо, что мне нет нужды ворошить память, добиваясь у этой молчальницы ответа.
Можно мне на улицу?
Это снова младший. С утра его переполняет энергия, заставляющая мальчишек влезать на деревья, швыряться камнями, стараясь попасть во-о-н в то дупло, и бегать наперегонки с ветром. Сон уже пересказан во всех подробностях, мамина стряпня опробована и одобрена. Пора проверить, чем там заняты отец и брат. То есть ясно, разумеется, что они всё ещё ловят рыбу; но вот сколько наловили, какой именно и главноекакие разговоры они при этом ведут и о чём молчат над гладью вод, освободившейся от туманных завитков? Вот что самое интересное!
Можно. Ступай.
Угу.
На пороге младший замирает, оборачивается и говорит с улыбкой:
Прощайте.
Миг, и его уже не видать. Я поворачиваю голову и встречаю полный внезапного непокоя взгляд дочери. Вот этовпервые, раньше младший всегда говорил: "До свиданья!" Почему в этот раз он сказал иначе?
Пророк все они, сплошь, мастера загадок.
Не бойся, мам. Страхом делу не поможешь.
Это я знаю сама, но всё равно киваю, словно принимая совет. Средняяумница. Рассудительная, терпеливая и чуткая. Отчасти потому, что старается мне подражать, но отчасти потому, что такова её натура. Мамина дочка. Порой мне даже не верится, что этой юной женщине всего-то неполных десять лет.
И всё же, почему младший попрощался? Что-то такое подсмотрел в своих снах? Или это всё-таки тень тихих крыльев близкого будущего?
Опустив руки, я сосредоточилась. Ничего ничего вернее, то же самое озеро, тот же самый лес, те же лужайки, ручьи и холмы. Те же звери, те же птицы, те же букашки мимоходом коснулась родных рыболовов и спешащего к ним младшего. Нет, никаких близких угроз, даже никаких мелких неприятностей, не говоря уже о подлинных, затрагивающих здоровье и самую жизнь опасностях. Усилием воли я оторвалась от наблюдения за семьёй и отправила спираль поиска дальше. Ничего ничего здесь тоже всё, как обычно
Стоп!
Ощущение такое, словно это не я наткнулась на странность, а кто-то похлопал по плечу, указывая в нужную сторону. Как будто кто-то встряхнул и отбросил ткань, до поры прикрывавшую часть картины. Знакомая лужайка в десяти минутах ходьбы, заросшая по краям чертополохом, а посередине бело-жёлтая от ромашек, растущих так густо, словно их здесь сажали нарочно. И на том краю, что ближе к нашему дому, в ромашковом поле торчат рукоятями вверх три самых нелепых предмета, какие только возможны в этом месте.