Гиганты - Питер Уоттс

Питер УоттсГигантыЦикл «Подсолнечники» часть 3

Космический корабль Эриофора, строящий путь из приручённых червоточин для будущих поколений человечества. Его миссиядлиной в бесконечность.

Иррегулярная переменная и вот оназадача трёх тел: планетарный ледяной гигант, звёздный красный гигант и Эриофора.

И теперь выход только одинпрямо через фотосферу звезды.

Нежданный первый контакт.

Головокружительный виток в отношениях: бунтовщик из экипажа, вычислитель, с мозгом, подключённым напрямую к управляющему кораблём искусственному интеллекту, и Шимпискин Эриофоры.

* * *

Так много эонов прошло во сне, пока вселенная обвивалась вокруг него. Он мёртв для человеческих глаз. Даже машины едва видят, как в этих клетках тикает химия: древняя молекула сероводорода, замороженная в объятиях гемоглобина; электрон медлительно прошёл по метаболическому пути две недели назад. За то же время, которое потребовалось на Земле, чтобы жизнь прошла от своего зарождения до расцвета и гибели империй, его микробы только раз вздохнули. Рядом с Хакимом все пролетающие жизни размывались за кратчайший миг, за один взмах ресниц. Так было со всеми нами. Всего лишь неделю назад жизнь во мне ни на бит не отличалась от смерти.

И во мне до сих пор нет уверенности, что вернуть его обратноэто хорошая идея.

* * *

Плоские линии жизни дрожат на табло в своём бесконечном марше вдоль оси икс: молекулы начинают сталкиваться друг с другом, температура ядра увеличивается на крохотную долю. Одинокий спарк вспыхивает в гипоталамусе, ещё один извивается через префронтальную кору (мимолётная мысль с миновавшим тысячелетия назад сроком годности освобождена из янтаря). Милливольты стекают по какому-то случайному пути, и веко дёргается.

Тело вздрагивает, пытается дышать, но для этого слишком рано: там по-прежнему бескислородно, чистый H₂S приглушает машинерию жизни до шёпота. Шимп начинает промывать нитрокс, рои светлячков расцветают в лёгочной и сосудистой системах. Холодная пустая шелуха Хакима наполняется светом изнутри: красные и жёлтые изотермы, пульсирующие артерии, триллион вновь пробуждающихся нейронов, проникающих через прозрачный аватар в моей голове. И на этот раз вдох уже настоящий.

Другой. Его пальцы дёргаются и запинаются, выстукивают случайную татуировку по полу его саркофага.

Крышка соскальзывает, открываясь. Как и его глаза, спустя мгновение: они расфокусировано вращаются в глазницах, подёрнувшись дымкой воскрешательного слабоумия. Он не может видеть меня. Он видит мягкий свет и смутные тени, слышит слабое подводное эхо близлежащей машинерии, но его разум всё ещё привязан к прошлому, а настоящее ещё не истекло.

Заскорузлый, как старая кожа, язык мелькает в обзорном стекле прямо напротив его верхней губы. Питьевая трубка всплывает из своей норы и подталкивает щёку Хакима. Тот захватывает её ртом и кормится, рефлекторно, как новорожденный.

Я склоняюсь к нему, попадая в его поле зрения:

 Лазарь, восстань.

И эта фраза заякоривает его. Я вижу внезапно сфокусированную решимость в этих глазах, вижу хлынувшее потоком прошлое загрузку воспоминаний и слухов после пробуждения от моего голоса. Смятение улетучивается. И острота в его глазах уже занимает своё место. Хаким смотрит на меня из могилы, его глаза тверды, как обсидиан.

 Тымудило,  говорит он.  Я не могу поверить, что мы ещё не убили тебя.

* * *

Я даю ему личное пространство. Я отступаю в лес, брожу по бесконечным сумрачным пещерам, пока он учится жить снова. Здесь, внизу, я едва вижу свою руку прямо перед лицом: серые пальцы, слабые сапфировые акценты. Фотофоры сверкают вокруг меня, как тусклые созвездия, каждая крошечная звездаэто сияющее ложе триллионов микробов. Фотосинтез вместо синтеза. Вы не можете по-настоящему заблудиться в Эриофоре, Шимпискусственный интеллект нашего корабля всегда знает, где вы находитесь,  но здесь, в темноте, так комфортно пребывать в иллюзии одиночества.

И всё же, в конце концов, нужно прекратить тормозить. Я отбираю мириады потоков, поднимаясь из глубины астероида, и нахожу среди них Хакима на мостике правого борта. Наблюдаю, как он вводит кропотливо составленные запросы, обрабатывает ответы, нагромождает каждый следующий кусок поверх предыдущего в своём шатком подъёме к пониманию.

Да, в этой системе много осколков: более чем достаточно материала для стройки. Но вызовите транспондеры игде всё? Никаких внутрисистемных лесов, никаких недостроенных прыжковых ворот, никакой добычи астероидов или заводского флота. Так почему же?

Системная динамика, настоящее время.

Точки Лагранжа. Во всяком случае, на этой стороне ничего, хотя по крайней мере три планетных тела на этих орбитах есть, и наша орбита среди них.

Наша орбита

К тому времени, когда я присоединяюсь к Хакиму во плоти, он неподвижно смотрит в объёмный тактический дисплей, который мы называем Баком. Яркая безразмерная точка плавает в центре этого дисплея: Эриофора. Ледяной гигант маячит тёмным массивом в обзорном порте, красные магнитудные всполохиклокочут позади.

Если я выйду наружу, то увижу раскалённый барьер, простирающийся по всей половине видимой вселенной, с едва заметным намёком на изгиб на горизонте. Бак сокращает его до вишнёвого шарика, плавающего в аквариуме.

Миллион битов детрита, от планет до булыжников, вращается в наших окрестностях. А мы пока даже не релятивистичны, и у Шимпа всё ещё нет времени чтобы пометить тегами все объекты.

В любом случае, сейчас ни один из этих тегов не имеет смысла. Мы в эонах от ближайшего земного созвездия. Все астрономические соглашения именования давно исчерпались для звёзд, пройденных нами за это время. И может быть Шимп изобрёл свою собственную таксономию, пока мы спали, какую-то тайную тарабарщину из 16ричного счисления и ASCII, которая имеет смысл для него и лишь для него. Может быть. Вероятно этоего хобби, хотя он должен быть слишком глуп для такого.

Большая часть всех этих сменяющихся звёздных ландшафтов для меня прошла в анабиозе. Я бодрствую всего сто строек, и мой мифологический резервуар далеко ещё не исчерпан. У меня есть свои имена для этих монстров.

Холодный гигантэто Туле (так назывался северный рубеж мира у древних греков). ГорячийСуртр (чёрный огненный великан в германо-скандинавской мифологии).

Хаким игнорирует моё прибытие. Он двигает слайдеры взад-вперёд: траектории экструдируются из движущихся тел, предсказывая будущее по Ньютону. В конце концов все эти нити сходятся, и он перематывает время, восстанавливает энтропию, пересобирает разбитую чашку и запускает всё снова. Он проделал это три раза, пока я смотрю. И результат ни разу не изменился.

Он повернулся. В лице ни кровинки.

 Мы столкнёмся. Мы врежемся прямо в эту грёбаную штуку.

Я сглатываю и киваю.

 Вот так всё и началось.  говорю я ему.

* * *

Мы неизбежно столкнёмся. Но, устремившись к столкновению, мы позволим меньшему монстру пожирать нас прежде, чем великий пожрёт его. Мы опустим Эриофору за счёт её собственных бутстрапов. Погрузимся в глубины волнения полос водорода, гелия и тысяч экзотических углеводородов. Вплоть до остаточного космического холода, который Туле копил неведомо с каких пор. Может быть почти столько же, сколько мы были в полёте.

Конечно, это продлится недолго. Планета нагревается с тех пор, как она начала своё долгое падение из темноты. Её кости достаточно легко переживут проход через оболочку звезды: около пяти часов на вход и выход, плюс-минус. Однако её атмосфере, думается мне, не так повезёт. На каждом шаге пути Суртр будет снимать с неё слой за слоем, как ребёнок, облизывающий мороженое.

Мы пройдём, уравновесившись в постоянно уменьшающейся безаберрационной зоне между раскалённым небом и скороваркой в ядре Туле. Вычисления подтверждают, что это может сработать.

Хаким уже должен был знать это. Он бы проснулся, уже зная, если бы не их идиотское восстание. Но вместо этого они решили себя ослепить, сжечь свои линки, отрезать себя от самого сердца миссии.

Так что теперь мне нужно объяснять. Нужно показывать. Всё это мгновенное понимание, которым мы когда-то делились, исчезло: один древний припадок, задетое самолюбие, и мне теперь обязательно использовать слова, набрасывать диаграммы, кропотливо вытравливать коды и токены, пока часы неумолимо идут.

Во мне ещё была жива надежда, что может быть после всех этих красносмещённых тысячелетий, они смогут уже и пересмотреть свои взгляды, но, глядя на Хакима, у меня не остаётся сомнений. По его обеспокоенности видно, что для него это всё произошло буквально вчера.

Я со своей стороны делаю всё возможное. Веду разговор исключительно профессионально, пока фокусируюсь на истории.

Стройка прервана. Хаос и инерция, неизбежность уничтожения, безумная, нелогичная необходимость пройти сквозь звезду, а не пролететь вокруг неё.

 Что мы здесь делаем?  спрашивает Хаким, как только я заканчиваю.

 Место выглядело идеальным.  я указываю на Бак.  Издалека. Шимп даже отослал фоны, но  Я пожимаю плечами.  Чем ближе мы оказывались, тем хуже всё оборачивалось.

Он уставился на меня, не говоря ни слова, поэтому я добавляю больше контекста:Насколько можно судить, несколько сотен тысяч лет назад что-то большое раскидало здесь всё, что не было приколочено. Ни одна из планетарных масс больше не находится даже в плоскости эклиптики. Мы не можем найти ничего, вращающегося с эксцентриситетом меньше, чем 0,6, в гало носится херова куча блуждающих тел. Но к тому времени, когда в системе всё нормализовалось, мы уже были на подтверждённом маршруте. Так что теперь нам нужно прыгнуть через плотный трафик, поэтому давай-ка похитим чуток углового момента и вернёмся обратно на дорогу.

Он качает головой.

 Что мы здесь делаем?

Я касаюсь интерфейса: вывожу замедленную съёмку красного гиганта. Он конвульсивно дёргается в Баке, как фибриллирующее сердце.

 Оказалось, что это нерегулярная переменная. Теперь ещё на одно осложнение больше, да?

Нельзя сказать, что мы сможем продеть нитку в иголку лучше чем Шимп (хотя, конечно, Хаким собирается попробовать, за те несколько часов, которые ему остались). Но у миссии есть чёткие параметры. А у Шимпа всего лишь свои алгоритмы. Слишком много неожиданных переменных, и ему пришлось разбудить мясо.

В конце концов это именно то, для чего мы здесь.

И это всё, для чего мы здесь.

Хаким переспрашивает:

 Что мы здесь делаем?

 Ты жевычислитель,  говорю я ему, слегка помедлив.  Во всяком случае, один из них.

 Полагаю, просто была твоя смена,  добавляю я.

Он кивает.

 А ты? Ты теперьтоже вычислитель?

 Мы возвращаемся парами,  мягко говорю я.  Ты это знаешь. Так что это тоже просто случилось в твою смену.

 Так, смотри Никаких дел с твоим Шимпом. Он хочет, чтобы у него была здесь своя марионетка, кукла из носков, чтобы натянуть её на руку и за всем следить.

 Еб, Хаким, что ты хочешь мне сказать?  я развожу руками.  Что ему может понадобиться кто-то на палубе? Тот, кто не будет пытаться отключить его при первой же возможности? Ты думаешь, что это неразумно, учитывая, что случилось?

Но он даже не знает из первых рук, что же случилось. Хаким не просыпался, когда мятеж уже пошёл на убыль; кто-то, конечно, сказал ему об этом, уже по прошествии эпох. Одному богу известно сколько из того, что он услышалэто правда и сколько в остальном лжи и легенд.

Проходит несколько миллионов лет, и вдруг я становлюсь пугающим привидением.

* * *

Мы падаем навстречу льду. Лёд падает навстречу огню. Оба разлились через линк, наполнив весь затылок восхитительно ужасающим зрелищем от первого лица.

Здесь порядки магнитудыне пустые абстракции: они в натуральную величину, их ощущаешь кишками. Суртр может быть небольшим для учебникасемь миллионов километров в поперечнике, он едва ли достаточно большой, чтобы попасть в клуб гигантов. Но это ничерта не значит, когда встречаешься с ним лицом к лицу.

Это не звезда: это палящий край всего творения, это само воплощение тепловой смерти. Его дыхание смердит остатками лития из миров, которые он уже пожрал. И тёмное пятно, пересекающее маршем его лицоэто не просто планета.

Это тающий адский пейзаж, вдвое превышающий размер Урана. Это замёрзший метан и жидкий водород, и ядро, горячее и достаточно тяжёлое, чтобы печь алмазы.

Это всё уже проходило у меня перед глазами: уже распались давно утерянные луны, разорванные в клочья остатки кольцевой системы вокруг него подобны гниющему гало. Штормы кипят повсюду на его лице, полярные сияния безумно мерцают на обоих полюсах.

Суперциклоны вращаются в центре тёмной стороны, питаясь турбулентными стримерами, убегающими от света в тень. Он смотрит прямо на меня, как глаз слепого бога.

Тем временем Хаким двигает шары внутри аквариума.

Он торчал в нём часы напролёт: ярко-синий мраморный шарик здесь, разбухший красный баскетбольный мяч там. Нитки мишуры, петляющие сквозь время и траекторию, как паутина какого-то безумного осваивающего космос паука. Может быть, подтащить наш центр масс к правому борту, плавно начать, а затем яростно броситься напролом с максимумом тяги? Разбить пару скал по пути, пострадать от структурного урона Но ничего, дроны смогут вовремя подлатать нас к следующей стройке.

Нет?

Или можно срезать ровно и быстро, на полном реверсе. Эри не создана для этого, но если мы будем держать векторы мёртво вдоль центральной линии, ни поворота, ни крутящего момента, а просто прямолинейно на одну восьмидесятую назад по тому пути, которым мы пришли

Тоже нет.

Если бы мы ещё не упали так глубоко в гравитационный колодец. Если бы мы не промедлили с открытием транка, все эти N-тела не смогли бы нас так взять под контроль. Ну а сейчас мы просто недостаточно быстрые, большие, но всё ещё слишком маленькие.

Теперь единственный выходсквозной.

Хаким не идиот. Он знает правила так же хорошо, как и я. Хотя он продолжает пытаться найти другой выход. Он скорее перепишет законы физики, чем доверит себя врагу. В конце концов, мы там оглохнем и ослепнем: конвульсии распадающейся атмосферы Туле будут ослеплять нас на короткой дистанции, рёв магнитного поля Суртра оглушит на длинной. И не будет никакого способа узнать, где мы находимся, только математика Шимпа, чтобы подсказать нам, где мы должны быть.

Хаким не видит мир так как я. Ему не нравится принимать всё на веру.

Теперь он приходит в отчаяние, взрывая куски своего игрушечного астероида, пытаясь уменьшить его импульс. Он ещё не думал, как это повлияет на нашу радиационную защиту, как только мы наберём скорость. Он всё ещё думает о том, сможем ли мы собрать достаточно мусора в системе, чтобы залатать дыры на выходе.

 Это не сработает,  говорю я ему, хотя брожу глубоко в катакомбах в полукилометре от его местонахождения. (Я не шпионю, потому что он знает, что я смотрю. Конечно знает).

 Вот не надо этого сейчас.

 Недостаточно массы вдоль траектории убегания, даже если фоны смогут всю её захватить и вернуть вовремя.

 Мы не знаем, сколько там массы. Я ещё не всё вывел.

Он умышленно тупит, но я мирюсь с этим. По крайней мере, мы хотя бы разговариваем.

 Давай. Тебе не нужно выводить каждый кусочек гравия, чтобы получить распределение массы. Это не сработает. Посоветуйся с Шимпом, если не веришь мне. Пусть он тебе скажет.

 Он только что сказал мне,  говорит он.

Я застываю. Заставляю себя дышать медленно.

 Это прилинкованость, Хаким. Не одержимость. Это просто интерфейс.

 Этомозолистое тело.

 У меня такая же автономность, как и у тебя.

 А ты определишь где заканчивается твоё Я?!

 Я не не могу.

 Разумэто голограмацедит Хаким.  Распополамь один разум, и ты получишь два. Сшей два вместе, и ты получаешь один. Может быть ты и было человеком до апгрейда. Но вот прямо сейчас у тебя не больше своей, отдельной души, чем у моей теменной доли.

Я оглядываюсь назад на сводчатый коридор,

где мёртвый сон выложен стопками со всех сторон.

Даже оникомпания намного лучше Хакима.

 Если это правда,  спрашиваю я их всех,  то как вы тогда вообще освободитесь?

Хаким ничего не говорит с минуту.