Глава 6
Все, что до сих пор для солдата было важным и значительным, по сравнению с величественностью происходящего стало мелким и пустым.
Народ, пришедший на утреннюю мессу, которую служил сам архиепископ, после службы не разошелся, узнав, что в церкви еще что-то намечается. А еще там были все люди солдата: Ёган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит, и Роха пришел, и Пилески, и Рудермаер. Для всех то, что происходило, являлось полной неожиданностью, только Ёган знал о приготовлениях. Он принес алое сюрко, подушку для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всем своем облачении поманил солдата к себе. Волков уже облачился в красное сюрко. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у которого стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки доносились словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли все это происходит. Волков оглядывался. Видел лица своих людей, видел выпученные от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ, улыбаясь, взял его руки в свои ласково. И, как по команде, хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнес, так, что стало слышно в самом дальнем углу храма:
И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими, сын мой, то, что заслужил!
И грянул хор так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто-то подложил перед ним подушку красную, кто-то заставил его поставить на нее колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы. Волков их не слышал. Склонив голову и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа, он думал: «Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это?»
Он не знал, сколько это все продолжилось, и пришел в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:
И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.
И снова грянул хор, а Волкова подняли с колен, перед ним разместили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу прислуживающий отец не поставил на нее. Сам архиепископ во всем своем тяжелом облачении склонился перед новоявленным рыцарем и стал на его сапог надевать шпору позолоченную. Затем то же произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст закреплял на его сапоге вторую шпору. Тут же один из прислужников снял с Волкова пояс с мечом и с молитвой понес его вокруг алтаря, обнес и передал меч архиепископу. И тот, также с молитвой, повязал оружие солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а сеньор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнес:
Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.
Солдат стоял не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:
Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжег.
Я нет то есть да растерялся Волков.
Порыв души верный, но все должно быть по закону Божьему.
Я я заикался солдат.
Пусть на гербе у тебя будет факел, произнес архиепископ тихо.
Кто-то шепнул солдату сзади:
Целуйте руку архиепископа.
Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и еще раз двукратно облобызал и крепко обнял, после чего произнес громко:
Братья-рыцари, свершите акколаду. Теперь это брат наш.
Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на пальцах не хватало, они жали ему руку, называли имя свое, крепко обнимали, целовали дважды и говорили:
Рад, что вы теперь с нами, брат.
Добро пожаловать, брат.
И еще что-то, и еще.
Солдат, вернее уже кавалер, их имен не запоминал, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами, которые приходилось незаметно вытирать. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Никогда у него не было слез, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут
Он и не помнил, как все закончилось, как стали расходиться добрые люди архиепископа, и священники, и церковные служки, а к Волкову подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. Ёган и Сыч ужасно гордились, а вот Роха бурчал тихо:
Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чертов Фолькоф, ну ловкач Рыцаря получил, чертов мошенник
Пока новоиспеченный кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принес ему бумагу.
Волков развернул ее и прочел:
«Сего дня, сего года Август Вильгельм, герцог фон Руперталь, граф фон Филленбург, архиепископ и курфюрст Ланна, даровал милость свою и произвел в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовется Иероним Фолькоф.
Отныне доброго человека этого должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Руперталь».
У кавалера затряслись руки. Он еще раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принес бумагу, спросил:
Какого еще Иеронима? Это ты написал?
Нет, отвечал монах, указав на невероятно толстого монаха, сидевшего в углу храма за маленьким столом и пишущего что-то.
Волков быстро подошел к тому и тихо сказал:
Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.
А, так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним, заметил толстый монах, а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.
Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге, настаивал Волков.
Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.
Вырви страницу и перепиши, начинал злиться кавалер.
А это уже преступление, тряс жирным подбородком монах, книга прошита и страницы пронумерованы.
И что ж мне теперь делать? спросил Волков, выходя из себя.
Живите так, не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.
Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжеленную, звонкую оплеуху.
Господь Вседержитель, заныл монах, почесывая щеку и шею, что ж вы деретесь в Доме Господа?
Кавалер молча спрятал бумагу в кошель и пошел к выходу. Он пришел в себя. Слез в его глазах боле не было. «Иероним значит Иероним, зато кавалер», сказал он про себя.
Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, чтобы готовил большой обед и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будут свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.
Сделаю, господин, обещал Сыч.
Ёган, ты со мной, продолжил Волков.
А куда мы, господин? спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.
К художнику, мне нужен герб. Я видел вывеску неподалеку.
Не успел он тронуться, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:
Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя в нем видела.
Волков поглядел на девочку внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но, видно, он ее не отпускал.
Нужно ли? Мало ли снов снится.
То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший или раненый, а на вас монах смотрел.
Монах? Наш монах? спросил кавалер.
Не наш, злой монах.
Какой еще злой?
Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен, как змея.
Теперь кавалер уже не был так недоверчив.
Злой монах, говоришь? задумчиво переспросил он. Ладно, возьми шар, погляди в него.
Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шли от собора в трактир.
Ведьма она, господин, ох, ведьма, начал Ёган, я вот
Молчи, дурень, стоишь орешь на всю улицу, оборвал его кавалер. Пойдем к художнику.
Художник был беден и молод, Волков оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но хозяин упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.
Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
Каков будет щит? спросил художник и тут же начал рисовать.
Кавалерийский треугольник.
Цвета: Один? Больше?
Два. Голубой и белый, отвечал кавалер не задумываясь.
Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурьнебо, верность, честность. Сереброблагородство и чистота. Как рассечем?
По горизонту, белыйсверху.
Мех, пояса, перевязи?
Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
Да? Кавалер на миг задумался. А вороны часто встречаются?
Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, воронсимвол мудрости и течения времени.
Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
Сделайте ворона пострашнее.
Сделаю ему рубиновое око.
Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? предложил художник. У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
Да, мне это нужно, согласился кавалер. Штандарт и пару сюрко.
Попоны для коней в ваших цветах.
Лишнее.
Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
И ни днем больше, сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча, и от Пилески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
Чертов мошенник, после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на кавалера уже не столь злобно, как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, словно это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он ощущал беспокойство. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, уговаривал он себя, главное в любой кампанииэто правильно подготовиться к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
Велено передать вам, господин кавалер, с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады и принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
А что за монахи были? Какого ордена?
Мне этот орден неизвестен, отвечал трактирщик. И повторил: Велите открыть?
Нет, сухо ответил Волков.
Как нет, давай, Фолькоф, отведаем монастырского винца! крикнул Скарафаджо.
Нет, еще тверже отвечал кавалер.
Господин сказал нетзначит, нет, хлопнул по столу нетрезвый Ёган, не надо, вот так вот Нас уже один раз пытались отравить вот так же Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие-то непонятные монахи Мальчишка один выпил вот такого винца и фить Ёган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, и на небесах.
Трактирщик, явно не ожидавший такого развития событий, опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:
А на вид такие приличные монахи были.
И ушел.
Фолькоф, неужто ты испугался, храбрился Роха, хочешья попробую это вино первым?
Ёган, сказал кавалер, отнеси вино в мои покои.
Ёган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо, почти шептала:
Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях, ждет вашей смерти. Стекло сказало.
Волков кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:
Есть будешь?
Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.
Ступай, спасибо тебе.
Вам спасибо, господин, отвечала Агнес, вставая.
Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении, и, встав, закончил праздник:
Хватит, у всех на завтра дела есть, идите спать. Трактирщик, еду, что не доели, собери, доедим завтра.
И все засобирались. А Роха стал прятать за пазуху сыр и колбасу, кавалеру было не жалко.
Он вдруг понял, что все эти люди, зовущие его господином, ему не ровня, даже Роха, с этой колбасой за пазухой, еще больше не ровня. Волков еще раз обругал себя за то, что ума не хватило, или не смог, пригласить рыцарей с церемонии.
Все расходились, а он вышел на улицу и увидал, как в сумерках юный пекарь за углом трактира обнимает Брунхильду, что-то шепчет ей.
Ни секунды не размышляя, он подошел к ним и, схватив девушку за руку, потянул за собой, а опешившему пекарю сказал:
Сегодня моя очередь.
Пекарь возразить не смел, только вздохнул в ответ и пошел восвояси. А вот Брунхильда возражала от души, ругалась, но кавалер ее не слушал, тащил за руку в покои, как пришли, выгнал оттуда монаха, Сыча и Ёгана, те пошли спать в покои к Агнес.
Что ты бесишься, дура? ласково сказал он Брунхильде, когда они остались наедине.
А то, что не жена я вам, ясно? злилась девица. И нечего меня как овцу пользовать.
А пекарю, значит, можно?
А может, он мне люб.
А я, значит, нет?
А вы, значит, нет. Иной раз противны, аж выворачивает.
По-твоему, пекарь лучше рыцаря?
А может, и лучше, раз пекарь любит.
А я тоже, может, люблю. Он чуть не силой усадил ее на кровать, держал ее руки в своих.
Ой, что ж вы врете, девушка попыталась вырваться, врут и не краснеют даже.
Ну что ты, бешеная, он не выпустил, поцеловал ее в шею, ты хоть раз проводила ночь с рыцарем? Пекарей-то у тебя будет хоть сотня. Только подмигни.
Ой, прям, важность какая, отвечала Брунхильда, но уже не так рьяно, я рыцарей поманю, и тоже сотня будет.
Да, согласился кавалер и потянул подол платья вверх по стройной ноге. Тут я с тобой не спорю, ты прекрасна. Самая красивая.
Ой, прям, так и прекрасна без зуба, недоверчиво взглянула девушка, но руку кавалера уже не убирала со своей ноги, я когда говорю, так иной раз и шепелявлю.
Это тебя не портит, а он и рад был, уже дотянулся до самого верха бедра, ты и без зуба красивее всех, что я видал в этом городе.
Врете, уже тихо-тихо сказала Брунхильда, дыша вином ему в лицо.
Не вру, отвечал Волков, задирая ей юбки и целуя в губы. Слово рыцаря.
А она как ждала этого, впилась в его губы своими, обвивая его шею руками. И дозволяя его рукам касаться там, где ему вздумается.
Как только в зале появился канцлер, так сразу кавалер направился к нему, хотя монахи и шипели на него и пытались остановить, но он не обращал на них внимания; подойдя к столу приора, он остановился и, не кланяясь, не здороваясь, водрузил на стол неоткупоренный кувшин вина с монастырской печатью:
Говорят, то вино драгоценное неизвестные монахи даровали, даже поблагодарить их не смогушли. Мне, простому рыцарю, такое вино не по чину, решил вам его принести. Спасибо вам, монсеньор, за то, что помогли получить рыцарское достоинство.