Юные воины поняли, что над ними смеются. Стояли невеселые.
Откуда прознали, что кавалер людей ищет? спросил Роха.
Вчера пришли, в банду Литбарски записаться хотели. Да они погнали нас, заговорил тот, что в кирасе. А мы услышали, что сегодня тут кавалер им будет смотр устраивать, вот думали
Что подумали? холодно спросил Волков. Подумали, что кавалер любит детей хоронить? Так скажу вам, что кавалер детей хоронить не любит. Уходите, не хочу, чтобы ваши матери меня проклинали.
Господин, у нас нет матерей, в первый раз заговорил тот, что был в гамбезоне, у нас все померли в чуму. И у меня все, и у него.
И идти нам некуда, поддержал его товарищ, возьмите нас, господин, мы крепкие, я работаю учеником у скорняка, а Хельмут развозчик, у меня руки сильные, весь день с кожей, а Хельмут целый день тягает тачку. Он выносливый, как осел.
Мы пойдем к вам в банду за талер в месяц на двоих, предложил тот, что был в гамбезоне.
Слушай, Фолькоф, а может, и вправду взять их, предложил Скарафаджо. Талер им, три мнеи вот у тебя три человека за четыре монеты. Да еще твои холопы и ты, вот уже семь человек, какая-никакая, а банда.
Да? кавалер посмотрел на него без всякой симпатии. А случись что, кто драться будет? Ты на своей деревяшке? Или этот балабол, он кивнул в сторону Ёгана, или монах?
Роха только вздохнул в ответ.
Нет. Мне нужны люди, да только не такие, как Литбарски. На таких у меня не хватит денег. Есть кто попроще у тебя на примете? продолжал Волков.
Есть один такой, дурак и жадина.
Не трус?
Нет, не думаю, уж больно жадный, чтобы быть трусом. Да вот людишки у него сброд и шваль. Я бы на них сильно не рассчитывал.
Вот такие мне и нужны. А вы идите, господа солдаты, велел кавалер мальчишкам, толку от вас все равно пока не будет.
Завтра приведу, обещал Роха, и тут его словно осенило. Он загорелся: Слушай, Фолькоф, а заберу-ка я у Рудермаера мушкет.
Юные воины стояли чуть не плача, все еще надеясь на перемену в своей судьбе.
Забирай, он нам может пригодиться.
И научу стрелять вот этих вот, сказал Роха, кивая на юношей. Ты верно говоришь, что толку от них нет, это так, но только пока они в тебя из мушкета не попадут.
Волков хотел было его оборвать, но мысль Рохи оказалась интересной.
Убьют их, еще сомневался он.
Ну, тебя же не убили, говорил Роха, ты тоже в их возрасте в солдаты пошел.
Я младше был, усмехнулся кавалер. И деться мне было некуда, мне деньги были нужны.
Зато теперь ты кавалер и богач, настаивал Скарафаджо, слышали, ребята, а начинал наш кавалер так же, как и вы.
Господин, возьмите нас, принялся просить тот, что в кирасе, нам тоже деться некуда, я кожу мну на хозяина, неба не вижу. А Хельмут спит под своей телегой даже в холод.
Научишь их стрелять? спросил Волков, все еще раздумывая. А порох есть у аптекаря?
Полведра зелья сам видал, и пуль штук сто, радостно сообщил Скарафаджо. Научу, тут наука не хитрая.
Волков махнул рукой, дал согласие. Полез на коня, Ёган помогал ему. Уселся. Поглядел, как обрадовались мальчишки, да и Роха тоже был рад, усмехнулся невесело и сказал:
Ты про жадного дурака-то не забудь, пусть он свою банду сюда завтра на рассвете приведет.
Не волнуйся, господин рыцарь, все сделаю, обещал Скарафаджо.
Глава 7
В трактире Волков уселся за стол, стал писать письмо епископу. Взял у трактирщика перо и бумагу, хотел еще пива попросить, да подумал с чего-то, что теперь ему пиво пить не пристало, пивопойло мужиков да бюргеров, заказал вина. Но, получив вино, понял, что лучше бы заказал пива. Не то чтобы он был большой знаток вин, но многие лета, проведенные на юге, давали ему право сказать трактирщику:
Повесить бы тебя надо, мошенник, за такое вино.
Другого нет, господин, только это, да еще дьярский токий есть, сконфуженно улыбался тот.
Неси токий, а эти помои забери.
В письме он первым делом поблагодарил епископа за рыцарское достоинство, а потом рассказал, что добрые люди, узнав о задании, отказались с ним идти. И спрашивал епископа, если он, Волков, увеличит награду из своих средств, компенсирует ли ему затраты епископ?
Когда кавалер уже почти закончил письмо, к нему подсела Агнес, сначала сидела молча, косила глазом, ерзала от нетерпения, а потом придвинулась поближе и зашептала почти в ухо:
А к Брунхильде сегодня Сыч приходил, уговаривал. Она ему не дала, сказала, что за десять крейцеров боле никому давать не будет. Сыч позлился да ушел. Потом мы с монахом сидели грамоту учили, а она у бабы просила корыто воды, та принесла, и Хильда села на кровати ноги мыть. Сидела мыла да подол задирала так, что ляжки было видать, монах на ляжки косился, а она видела то, но ляжки не прятала, еще и песни стала петь. Шалава она. Монах от того молиться ушел. А она смеялась. Еще вот что было. Ёган ночью ходил на кухню, жрал там и бабу кухарку тискал, а она замужняя. Просто муж у нее беспутный. А еще Брунхильда с пекарем сговорилась ночью встретиться, меня все подбивала у вас денег просить.
На что еще ей деньги понадобились?
На рубахи батистовые, мы в купальне были, там у всех рубахи из батиста, мы уже нашли, где они продаются, стоят одиннадцать крейцеров, нам такие надобны.
Сдурели, что ли? сурово спросил кавалер. Вы, может, где и золотое шитье увидите. Так что, мне его вам покупать?
Не купите, значит? уточнила девочка.
Нет, закончил разговор кавалер.
Ладно, многообещающе проговорила девочка и пошла в покои.
А Волков стал заканчивать письмо к епископу, но тут увидал на лестнице Брунхильду и Агнес. Они бодро направлялись к нему. Брунхильда остановилась в двух шагах от кавалера, руки в боки. Она чуть поправилась за последнее время, грудь потяжелела, из платья наружу лезла. Волосы светлые, вьются локонами.
Красавица, да и только. Заговорила зло:
И что, не дадите денег на батистовые рубашки?
Зачем они вам? спросил Волков.
А затем, она даже не нашлась сначала, что ответить, затем А вдруг жених ко мне придет?!
Так он точно придет не рубаху твою разглядывать.
А почем вы знаете, может, и рубаху, не сдавалась Хильда.
Ну, такого ты в шею гони, от такого толку не будет, заверил кавалер.
Да? Девушка кривилась от раздражения.
Да! Кавалер был абсолютно спокоен, улыбался даже.
А вот мы в купальню пойдем, так там все в батисте, а мы в полотне, как дуры деревенские, говорила красавица.
Так вы и есть дуры деревенские.
Да? Так вот? Брунхильда была готова ему врезать, ноздри, как у кобылы на бегу, раздувались, щеки красные, в глазах злость.
Так ты ж неграмотная, напомнил кавалер, что ж ты умной себя мнишь?
Ах, вот как вы запели, зашипела девушка и, приблизившись к нему почти вплотную, продолжила с жаром, как лапать меня под подолом, так и безграмотная хороша, а как батист купить, так дура деревенская. Раз так, то знайте, боле перед вами подол задирать не стану, а то от ваших пальцев у меня весь зад в синяках, перед людьми стыдно.
Перед какими еще людьми? спросил Волков.
Да перед хорошими, которым на меня не жаль пару крейцеров. Вот перед какими.
Разгоряченная, злая, очень красивая стояла она рядом с ним, дышала ему в ухо, и он не мог ей отказать. Полез в кошель. Достал мелочь, стал считать, но она накрыла его ладонь своей, забрала все деньги, повернулась гордо и пошла прочь, уже не очень злая, а даже и улыбаясь. Мало нужно ей. И Агнес, маленькая дрянь, тоже гордо глянула на кавалера и пошла за Хильдой, победно задрав подбородок.
Волков посидел, поглядел им вслед и крикнул:
Ёган, где ты?
Тут я, откликнулся слуга.
Письмо нужно на почту отнести, видел, где почта?
Не видал, так поспрошаю, авось найду.
* * *
На этот раз врач придумал новое лечение. Теперь архиепископ полулежал в удобном кресле на подушках, а ноги его были погружены в неприятного вида воду, налитую в серебряный таз. Брат Родерик глядел на это с сомнением, не был уверен, что такие ванны улучшают самочувствие сеньора. Вид архиепископа говорил об усталости и унынии, что, несомненно, было грехом. Приор дождался, когда архиепископ обратит на него внимание, и не без гордости сообщил тому:
Вами было велено выяснить, что затеял епископ Вильбурга, я выяснил. Угодно ли вам сейчас выслушать меня?
Его Высокопреосвященству не до того сейчас, попытался было отложить дела доктор.
Но архиепископ жестом прервал его и приказал:
Говори.
Как мы и предполагали, добродетельный брат наш решил совершить воровство и ограбить собор Святого Великомученика Леопольда, что в Ференбурге. Хочет забрать оттуда мощи святого. На то и нанял головореза по имени Фолькоф, которому мы даровали рыцарское достоинство. Этот головорез сейчас ищет себе добрых людей, чтобы идти за мощами. Да пока не может найти, нет смельчаков среди наших, чтобы лезть в пасть к сатане добровольно.
Значит, решил ограбить Ференбург, не открывая глаз до конца, вслух размышлял архиепископ, боль изводила его, братец с епископом Ференбурга давно в раздоре был. Вечная склока.
Приор и подумал спросить у сеньора, а с кем не было склок и раздоров у братца его епископа Вильбурга и Фринланда, да не стал. Ни к чему было, спросил другое:
А что будем делать с головорезом?
А сеньор как не слышал и продолжал:
Давняя у них была неприязнь, давняя, уже и не помню, с чего началась.
Пора бы закончиться ей, монсеньор, сказал приор, епископ Ференбурга еще в феврале почил от чумы.
Я знаю, из ума еще не выжил, отвечал архиепископ, помню, что кафедра Ференбурга свободна. Другого я не назначил, а чем тебе этот головорез так не мил, а? Приор молчал, не зная, что и ответить. А его сеньор продолжил: Наверно, братца моего недолюбливаешь, ведь головорез тебе ничего дурного не сделал. Ты ведь все за чистоту Матери нашей Церкви ратуешь, укоров Имени ее боишься. Он помолчал. А братец мой, он много, много чего натворил, много от него проказ было Святому Престолу, да все меньше, чем от индульгенций, как считаешь?
Теперь отмолчаться приору было невозможно.
Индульгенции были главным укором. Но и безгрешность отцов в умах паствы поколебалась. От алчности их бесконечной, проговорил он, не глядя на сеньора.
Вот, значит, как ты думаешь, произнес архиепископ, хорошо, и что ж ты предлагаешь сделать?
Предлагаю не дать головорезу собрать людей, посадить его под замок на пару месяцев. Пусть посидит.
А я предлагаю не мешать ему, пусть идет в Ференбург; сгинет там, ну так Бог ему судья, а нет, так пусть добудет мощи, но привезет их нам, а мы уже подумаем, отдавать ли их братцу. А Ференбург и без мощей хорош. Церковь там добрая.
Достойно ли сие, монсеньор? спросил приор, глядя на своего сеньора с неприязнью.
Хорошо, что тот не глядел на него.
А что ж тут недостойного, мы ж не грабим, город наполовину вымер, а в нем давно еретики селились, теперь храм никто не защитит, а мощи для еретикачто тряпка для пса неразумного, только озлобляет их, как и фрески в храмах, как и иконы. Неужто неведомо тебе это?
Ведомо, монсеньор, тут приор спорить не мог, и что ж мне делать?
Грамоту писать головорезу твоему, что не сам он пришел церкви грабить, а я его послал ценности спасать. Велением моим он туда пойдет. Понял?
Понял, отвечал приор, в это мгновение он ненавидел архиепископа, ведь тот в любой ситуации мог найти выгоду. И грамоту такую брат Родерик писать, конечно, не собирался, зачем помогать головорезу. Неужто мы доверим этому пришлому человеку наши ценности?
Нет, не доверим, и для того ты с ним человека нашего пошлешь. Есть у тебя кто на примете?
Есть, отец Велинор, он сейчас без прихода, честен и чист, ему можно доверять.
Я знаю отца Велинора, добрый пастырь. И такого доброго пастыря ты собираешься в яму чумную кинуть? Не жалко тебе его?
Жалко? приор опять не понимал архиепископа. Вы же сказали
Чума там, а ты хорошего пастыря готов туда послать, не жалко, говорю?
Я не знаю даже
Вижу, не жалко, а мне даже головореза жалко, хотя кто он мне? Архиепископ поудобнее улегся на подушках. На той неделе ты хотел расстричь кого-то. Кто таков?
Отец Семион, подлый человек, и грех его мерзок. Миряне били его кто кулаком, а кто и дубьем, насилу ушел. Неделю на воде и хлебе в келье молится.
Что ж совершил? Отчего паства пастора бить дубьем стала? спросил архиепископ с интересом.
Во время исповеди пьян был и мирянке персты ввел в лоно, а сам целовал ее в шею, на том был пойман мужем и братьями его, так как мирянка стонала.
Мерзость какая, это он в храме учинил?
В храме, монсеньор, а мирянка притом беременна была, и то с ним не первый случай, за год до того еще одну мирянку, незамужнюю, к блуду склонил, хорошо, что мирянка молода еще была, пришлось отцу ее из казны прихода денег давать.
Вот пусть он и едет в чумную яму. Сгинеттуда ему и дорога, а не сгинет, скажи, что оставим, отлучать не будем и без клейма обойдется. А ты пиши головорезу, чтобы не гнал пастора, чтобы принял. Пусть идут судьбу свою пытают.
Монсеньор начал было приор, ему не понравилось решение архиепископа.
Хватит, оборвал тот, докучаешь, ступай.
Канцлер Его Высокопреосвященства молча поклонился и пошел прочь. И молился по дороге, чтобы отогнать от себя беса злобы.
* * *
На заре все уже покинули комнату. Кавалер один остался, нежился в перинах, ожидая Ёгана с водой и чистой одеждой. Он слушал, как за стеной пела Хильда, наверное, волосы чесала, и ей тихонько подпевала Агнес. Как на кухне повар ругает поваренка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице, собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Волков думал о чумном городе. Город не давал ему покоя. Засыпал и просыпался с мыслями о нем.
Ёган принес воды, одежду, и прежде чем он ушел, кавалер сказал:
Позови Агнес.
Сам стал мыться. Девочка пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела, молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплескивал воду, умывался и тоже не спешил начинать разговор. Агнес старалась смотреть мимо него, чтобы не видеть запретного. Наконец он стал вытираться, взял одежду и, только надев штаны, произнес:
Я скоро уеду.
Я знаю. Все знают, все еще смотря в стену, ответила Агнес.
Все знают? удивился Волков. И что говорят?
Говорят, что в чуму поедете.
Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались участвовать в походе, вряд ли их задумка осталась для кого-то секретом. И продолжил:
Вы с Брунхильдой подождете нас здесь.
Я знаю.
Поживете тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но немного, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.
Я работу поищу, мне много денег не нужно.
Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.
А вы не вернетесь, сказала девочка спокойно и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.
Что? как будто не расслышал Волков. Что ты сказала?
Вы не вернетесь, так же спокойно повторила Агнес, и все, кто с вами пойдет, тоже сгинут.
В шаре увидала?
Да, стекло показало.
И что ж там ты видела?
Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет теплой и денег нет. А пекарь ее бросил.
А может, я еще жив? предположил кавалер.
Может, и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идем с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.
Ты ж говорила, что до старости я доживу, Волков сел рядом. Ты в шаре видела.
Может и доживете, я видела такое, она кивнула, так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придет сейчас.
Что за поп еще? спросил Волков.
Дурной поп, похабный, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернетесь вы. Она впервые за весь разговор взглянула на него: Без меня пропадете вы там.
Забудь, кавалер усмехнулся, не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумала: сгину, значит, без нее. Он наклонился к ней. Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.
А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:
Сгинете, не знаю как, но пропадете там без вести.