Несколько офицеров усмехнулись. Шведский канцлер был невозмутим.
Ну, да, пробормотал Оксеншерна. Новое поколение. Но Валленштейн делает то же самое, друг мой Густав. Не забывайте об этом. Скоро вы возьмете верх над Тилли с его старым наследием. И останетесь лицом к лицу с Валленштейном. Как и вы, он презирает старые методы. И, как и выон до сих не признает каких-либо авторитетов в искусстве войны.
Упоминание о Валленштейне заставило смолкнуть все разговоры. Великий полководец Богемии удалился в свои поместья после того, как император послал его в отставку по требованию дворянства Австрии. Католические властители Священной Римской империи презирали этого человека за его низкое происхождение и опасались его богатства и влияния. Но Валленштейн в любой момент мог вновь быть призван в войска.
Лицо Густава слегка покраснело, но голос его был спокоен.
Вы ошибаетесь, друг мой Аксель. Для меня всегда был только один авторитет, как в вопросах война, так и мира. Его имя Иисус Христос. Глубокая вера этого заявления не ставилась под сомнение ни одним из присутствующих. А Валленштейн? Только он сам знает, кто для него авторитет.
Торстенссон посмотрел вниз, себе под ноги. Я догадываюсь, кто пробормотал он тихо. Офицеры, стоявшие по обе стороны от него, усмехнулись.
Густав повернулся к ландграфу Гессен-Кассельскому.
Вильям, ваши войска гораздо сильнее, чем у Саксен-Веймаров, и у вас есть несколько месяцев, чтобы подготовиться к обороне. Так что я думаю, что вы сможете еще нагнать на Тилли страха.
У входа в шатер стало шумно. Группа солдат притащила новые стулья.
Король взглянул на них, улыбаясь.
Вообще-то, я думаю, что они уже не нужны. Вряд ли у нас есть еще что-то серьезное для обсуждений. Не сегодня, по крайней мере.
Густав посмотрел мимо входящих солдат вдаль, на равнины центральной Германии. Его зубы сжались.
В данный момент, Вильям, лучшую помощь, которую я могу вам оказать, это вставить стальные шипы в задницы некоторым протестантским правителям. А начнем мы с принца Бранденбургского.
Стальную занозу в задницу? переспросил Торстенссон. Георгу Вильяму? Он усмехнулся. Не может быть!
Улыбка Густава проявилась на губах сквозь все еще стиснутые зубы.
Ничего, прорычал он. Он мой двоюродный брат, в конце концов. Он все поймет правильно. Особенно после того, как дать ему простой выбор. Сталь под лопаткуили сталь в задницу.
Все в шатре так и покатились со смеху. Тонкая улыбка Густава переросла в оскал акулы. Он повернул голову к Торстенссону.
Готовься к походу, Леннарт. Я хочу увидеть свои пушки, нацеленные на Берлин, как можно скорее.
Офицеры в палатке восприняли это как сигнал, чтобы разойтись. Гессен-Кассельский и братья Саксен-Веймарские на минуту задержались. Во-первых, чтобы просто пожать руку королю. Во-вторых, чтобы уточнить свои конкретные действия теперь. Густав отправил их сопровождать Торстенссона.
Вскоре в шатре остался только Оксеншерн. Густав подождал, пока все не ушли, прежде чем заговорить.
От Маккея никаких известий?
Оксеншерн покачал головой. Король нахмурился.
Мне нужны голландские деньги, Аксель. В настоящее время наши финансы почти полностью зависят от французов. От кардинала Ришелье. Его хмурое лицо стало кислым. Я верю этому двуликому паписту столько же, сколько бы я верил сатане.
Аксель пожал плечами. Он попытался выдавить обнадеживающую улыбку. Но без успеха, несмотря на свое мастерство дипломата.
Франция в лице Ришелье имеет свои собственные веские причины, чтобы поддерживать нас, Густав. Они, конечно, католики, но их намного больше беспокоят династические амбиции Габсбургов, чем восстановление власти Папы в северной Германии.
Король не был успокоен этими словами.
Я знаю это! рявкнул он. И что? Единственное, что Ришелье хочеттак это долгой, затяжной и разрушительной войны в Священной Римской империи. И пусть половина немцев умрет при этомда пусть хоть все сдохнут! Ришелье не хочет нашей победы, Аксельсовсем нет! Он просто хочет, чтобы мы постоянно теребили австрийских Габсбургов. И испанских Габсбургов, если уж на то пошло. Он сурово нахмурился. Чтобы шведское пушечное мясо работало на французского казначея, который выдает средства скупо, как скряга.
Он ударил тяжелым кулаком в ладонь.
Мне нужно больше денег. Я не могу получить их от Ришелье, и мы уже опустошили шведскую казну. Остается только Голландия. Голландцы богаты, и у них есть свои собственные причины ненавидеть Габсбургов.
Худое и аристократическое лицо Оксеншерна закаменело.
Голландияреспублика, пробормотал он кисло.
Король посмотрел на своего друга и усмехнулся.
Ох, Аксель! Ты истинный дворянин!
Оксеншерн немного напрягся под этой насмешкой. Оксенштерны были одним из самых знатных семейств шведского дворянства, и Аксель, при всей своей гибкости ума, был заядлым сторонником аристократических принципов. Как ни странно, единственный человек в Швеции, который стоял над ним в соответствии с этими же принципами, был значительно более скептически настроен к ним. Густав II Адольф, король Швеции, провел годы в борьбе с польской аристократией, прежде чем скрестил мечи со своими немецкими коллегами. Этот опыт заставил его набраться глубокого презрения к так называемому 'дворянству'. Поляки были неплохи в бою, но совершенно по-скотски относились к своим крепостным. Немцы, за некоторыми исключениями, не обладали и той толикой польских достоинств. Большинство из них, во время этой долгой войны, отсиживались с удобствами в своих дворцах и замках, а реальные боевые действия вели наемники. Чьи услуги оплачивались, естественно, за счет налогов, которые вымогались у обедневшего, охваченного болезнями, полуголодного крестьянства.
Но не было никакого смысла возобновлять этот старый спор с Акселем. У Густава и без этого сейчас хватало проблем.
Если от Маккея нет сообщений, это означает, видимо, что голландские курьеры еще не добрались до него, сказал он. Что там могло случиться?
Аксель фыркнул.
Случиться? С курьерами много чего случалось по всей Германии за тринадцать лет войны.
Густав нетерпеливо покачал головой.
Голландцы должны были отправить еврея, заметил он. С охранной грамотой. И Фердинанд, в свою очередь, издал указы, касающиеся обращения с евреями в Священной Римской империи. Он не хочет отпугивать их, его интересуют их деньги.
Оксеншерн пожал плечами.
Тем не менее могло случиться что угодно. Люди Тилли разбойничают там по всей территории. Они не находятся на императорской службе. Не прямо, по крайней мере. Разве эти наемники вспомнят об указах Фердинанда, если их банда поймает курьера и захочет его пограбить? И еще меньше их волнуют голландские охранные грамоты.
Король нахмурился, но спорить не стал. Он знал, что Аксель, скорее всего, прав. Германия представляла собой сейчас сплошной шабаш ведьм. Любое преступление было не только возможно, но уже происходило бесчисленное количество раз.
Густав вздохнул. Он переплел толстые пальцы обеих рук, вывернул их и щелкнул суставами.
Я иногда боюсь, Аксель. Я тревожусь.
Он повернул голову, голубые глаза встретились с карими.
Я молюсь милосердному Богу. Почему он допускает такое бедствие, как эта война? Я боюсь, что мы совершили ужасные грехи, чтобы понести такое наказание. И когда я смотрю на все эти царства и княжества, я даже думаю, что могу назвать этот грех. Гордыня, Аксель. Безмерное, безудержное высокомерие. Чистое торжество плоти, а не духа.
Оксеншерн не пытался ответить. По правде говоря, и не хотел. Аксель Оксеншерн, канцлер Швеции, был на одиннадцать лет старше своего короля. Старше, а часто он думал, что и мудрее. И мудрость давно привела этого человека к определенным и окончательным выводам.
Первый из этих выводов заключался в том, что Густав II Адольф, вполне возможно, был самым великим монархом, из всех, правящих когда-либо в Скандинавии.
Другой заключался в том, что у этого монарха была поистине великая душа.
И где канцлер мог бы поспорить с королем, человек не будет спорить с такой душой. Оксеншерн просто склонил голову.
Ваши слова не нуждаются в ответе, господин мой, были его единственные слова.
Густав признал его верность кивком.
А теперь, друг мой, сказал он мягко, Мне нужно побыть одному какое-то время. Выражение властности исчезло с его лица. Его место заменила боль.
Это была не твоя вина, Густав, прошептал Оксеншерн. Там не было ничего, что ты мог бы сделать.
Но король не слушал. Он был глух ко всем доводам разума и любым аргументам сейчас.
Тем не менее, Аксель попробовал:Вы ничего не обещали народу Магдебурга, они поддержали нас добровольно, Густав. Во всем виноваты наши так называемые 'союзники'. Георг Вильям Бранденбург, который не стал поддерживать вас, и Иоганн Георг!.. Саксонцы преградили нам путь. Что вы могли сделать..?
Он замолчал. Безнадежно. Король и воин на некоторое время оградился от людской реальности и ушел в свой внутренний мир.
Огромная, мощная фигура, стоящая в центре шатра, казалось, сейчас разорвется напополам. Через мгновение Густав Адольф уже стоял на коленях, опустив голову и сложив руки в молитве. Его пальцы были белыми, руки дрожали.
Канцлер вздохнул и отвернулся. Король Швеции на время исчез для всех. На много часов, знал Аксель. Эти многие часы он проведет в молитве за души убитых в Магдебурге. Оксеншерн не сомневался, что если бы его друг Густав знал имена десятков тысяч людей, убитых в этом демоническом месте, он бы помянул каждое из них, и за каждого молил бы Господа. Вспоминая все те обращения, которые они посылали к нему, прося о помощи. Помощи, которой он не был в состоянии оказать им вовремя.
Эти многие часы молитвы и покаяния покажутся ему вечностью.
* * *
Выйдя из шатра, Оксеншерн обвел взором расстилающиеся перед ним равнины центральной Европы. Миллионы уже погибли на этих равнинах за самую ужасную войну в веках, начавшуюся тринадцать лет назад. Миллионы, по всей вероятности, еще погибнут на этих же равнинах до ее конца. Всадники Апокалипсиса вырвались на свободу и ликовали.
Печаль была и в его собственных глазах, но не такая глубокая. Канцлер не претендовал на величие души своего короля. Он просто осознавал это, и отдавал взамен ему всю свою непоколебимую преданность.
Так что его взгляд был суровым и твердым. С холодной и сухой уверенностью в будущем, а не с теплым и влажным знанием прошлого. Лучше, чем любой из ныне живущих, Аксель Оксеншерн понимал эту душу, стоящую сейчас на коленях в молитве. Это понимание и было главным в его чувствах и в его планах.
Головорезы Германии обойдутся без его проклятий. В этом нет необходимости. Скоро нечто большеенамного большеепринесет им что-то гораздо худшее, чем просто проклятия.
Новое поколение пришло в мир, владыки Германии.
Трепещите. Трепещите!
Глава 7
Школа при строительстве была рассчитана на 1500 человек. Оглядываясь вокруг, Майк оценил количество собравшихся, как в два раза большее. Присутствовало почти все население округа Грантвилль, за исключением горстки людей, обслуживающих электростанцию, и около двух десятков шахтеров Майка.
Катаклизм, который все уже привыкли называть Огненным Кольцом, произошел три дня назад. С тех пор Союз горняков стал, волей-неволей, во главе сил обороны района. Просто не было никакого другого органа вооруженных и хорошо организованных людей, способных патрулировать район. Полиция Грантвилля состояла из пяти офицеров, в том числе ее руководителя. Даже если бы Дэн Фрост не был ранен, она не смогла бы справиться с проблемой общей защиты района. Полиции Грантвилля хватало только на поддержание порядка в самом городе.
В принципе, не было никаких серьезных проблем с самими горожанами, за исключением первоначального ажиотажного спроса на товары и продукты, который мэр города быстро и решительно укротил, закрыв все магазины. Департамент полиции патрулировал город, чтобы убедиться, что указ мэра выполняется, но оппозиции, как таковой, не было. Почти все признавали, что решение мэра было разумным.
Реальной проблемой, которая развивалась очень быстро, был приток беженцев с окраинных районов Грантвилля. Оказалось, что вся сельская местность подверглась разорению бандами наемных солдат. До сих пор ни один из этих солдат не появился поблизости от города, но мужчины Майка внимательно наблюдали за любым признаком беды.
Майк стоял в спортивном зале, рядом с одним из ярусов сидений возле входа. Фрэнк Джексон, вместе с небольшой группой других шахтеров, держался неподалеку. Сразу справа от него, на крайнем месте нижнего яруса, сидела Ребекка Абрабанель. Беженка-еврейка все еще не могла прийти в себя при виде странных людей и необычной обстановки вокруг нее.
Но Ребекку в общем, больше беспокоило состояния здоровья отца, чем все остальное. Большинство других беженцев по-прежнему скрывались в лесах, окружающих город, и не реагировали на любые попытки уговорить их выйти из укрытия. Но Майк, кроме того, подозревал, что психологическая устойчивость девушки была от природы. Да и интеллект Ребекки автоматически защищал ее от ошеломления перед высокими технологиями и беспомощной растерянности. Он усмехнулся, со стыдом, вспоминая их разговор в библиотеке. Он не понимал почти ни слова, когда она погрузилась в философские дебри. Сейчас он уже не удивлялся этому. Майк решил, что ему самому не помешало бы такое философское спокойствие.
Тем не менее, Ребекка вряд ли полностью осознавала все происходившее. Майк смотрел, как в десятый раз за несколько минут, Ребекка одергивала свою длинную складчатую юбку, поправляла лиф, касалась платка, который укрывал ее волосы. Он находил весьма забавным, что при всех необычных обстоятельствах, она так беспокоится о своей внешности.
Сидящая рядом с Ребеккой седая шестидесятилетняя женщина взяла ее за руку и ободряюще сжала. Ребекка ответила быстрой нервной улыбкой.
Веселое настроение Майка исчезло. Он понимал страхи Ребекки относительно ее иудейского происхождения и именно поэтому попросил Морриса и Джудит Рот принять Ребекку и ее отца в своем доме. Единственная еврейская пара в городе с готовностью согласилась. Бальтазар Абрабанель до сих пор находился в постели. Сердечный приступ прошел, но и Джеймс Николс, и Джеффф Адамс, грантвилльский врач, оба твердили, что ему нужен длительный постельный режим. Бальтазар, по-сути, выжил чудом.
На следующий день, когда Майк ненадолго заглянул к ним, Ребекка выглядела спокойной и почти расслабленной. Но Джудит сказал ему по секрету, что девушка разразилась бурными слезами, когда увидела менору, стоящую на каминной полке. Она провела последующие полчаса, рыдая на диване в объятиях Джудит, как беспомощный котенок.
Майк снова взглянул на Ребекку. Женщина внимательно слушала то, что говорил мэр города. Он с облегчением увидел, что выражение ее лица было спокойным. Слегка любопытным. Она слушала с интересом. Но без следа паники.
Майк пробежался взглядом по морю лиц в школе. Право же, она держится намного лучше, чем половина людей здесь.
Полезли мысли, не поддающиеся контролю. Суровый характер и гордость Майка заставляли его избегать очевидной истины. Его чувств к этой девушке, ее месту в его жизни. В голове возник образ безудержно мчащихся коней, вырвавшихся из разрушенного загона.
Только этого тебе и не хватало, Стирнс. Как будто у тебя не было достаточно неприятностей! Но несущиеся кони так же мало обращали внимания на его уговоры, как если бы это были полевые мыши. С первого момента, как он увидел ее, экзотическая красота Ребекки притянула его магнитом. Некоторые мужчины, возможно, нашли бы недостатки в ее темных глазах и раскритиковали бы ее полные губы.
Майк вздохнул. Но не я. С трудом он заставил себя отвести взгляд и сосредоточиться на заключительных словах мэра.
Так что вот, ребята, говорил Генри Дрисон. Мэр кивнул в сторону небольшой группы людей, сидящих на стульях возле трибуны. Вы слышали, что Эд Пьяцца и его учителя сказали нам. Каким-то образом, никто не знает, какиммы все перенеслись куда-то в Германию и почти на четыреста лет назад. И вернуться невозможно.
На одном из нижних ярусов поднялся мужчина.
Вы уверены в этом, Генри? Я имею в виду, насчет возвращения? Может быть то, что случилось, повторится. В другую сторону.