Согласиться? Рубеус представил, что скажет Коннован, услышав эту самую "официальную" версию. Да и захочет ли она вообще разговаривать? Вряд ли. Ко всему получается, Мика выйдет сухой из воды? И это благодаря его, Рубеуса, непроходимой тупости. Ну почему с женщинами так сложно?
В общем-то, я здесь несколько по иному поводу. Карл сел в кресло и скрестил руки на груди. Возвращение Коннован многое изменило. Я, конечно, рад и все такое, но Равновесие нарушено. И я не могу игнорировать нарушение одного из основополагающих законов. Точнее, мог и делал но ты случайно не знаешь, кто донес Мареку о том, что связывает тебя и Коннован?
Ближе к делу.
Ближе? Куда уж ближе. В общем, валири не может занимать более высокое положение, чем вали, понимаешь? Честно говоря, я и сам не слишком-то рад подобному повороту дел. Рокировка вызовет проблемы. Но Dura lex, sed lex. Итак, ты не можешь больше называться Хранителем, равно как и хозяином замка. Всю документацию, печати и прочие атрибуты надлежит передать Коннован. Приказ. Не мой, а Марека. Он был очень возмущен. Пока Конни не совсем здорова, ты как валири имеешь право исполнять обязанности Хранителя, но между исполнять и быть существует разница.
Да, Рубеус понял. Строить замок, налаживать производство, поднимать регион, а потом просто отдать все это кому-то другому, пусть даже Коннован?! Она не справится, она же ни черта не соображает в делах! У нее ни знаний, ни опыта, а значит значит, все, что он создавал, полетит к чертовой матери.
Мика поэтому пыталась убить Коннован?
Думаю, да. Сначала донесла, получила молчаливое согласие и, вероятно, некие гарантии. А я выговор и подозрения в нечестной игре. Предполагаю, Марек от души забавляется, наблюдая за возней, Карл нервно вздрогнул, видимо, разговор с Диктатором был весьма неприятным. Крысиные гонки, кто первый, тот и прав. Черт! Если бы ты знал, как меня достали эти игры в политику. Поневоле начинаешь думать, что лучше бы Коннован не возвращалась.
Впервые эта высказанная вслух мысль не вызвала внутреннего протеста. Цинично, но верно. От Хранителя слишком многое зависит, а Коннован не справится.
Коннован.
Чем больше проходило времени, тем сильнее разгорались злость и обида. Он меня ударил! Он! Меня! Ударил! По лицу! Причем дважды! Скорее обидно, чем больно, но обожженая губа распухла, и царапина от перстня кровит. Эту рану я ощущаю как-то иначе, чем остальные. Она похожа на клеймо.
Правильно, клеймо и есть.
Сукин сын. Выходит, что Мика для него важнее. Конечно, она ведь красивая, а я? Зеркало с садистской аккуратностью отражает все мои шрамы, старые и новые, белые следы от старых ожогов и совершенно свежие, заработанные утром волдыри. Без слез не взглянешь, но плакать я не буду. Принципиально. Пусть катится к чертовой матери вместе с Микой, замком и самомнением
Он ведь даже разобраться не захотел.
Холодная мазь слегка приглушает боль, плохо, что до спины не дотянутся. Хоть бы прислали кого помочь. Впрочем, обойдусь, ничего мне от них не надо. Ненавижу. Всех ненавижу. До того ненавижу, что сердце останавливается.
Медицинский отсек маленький, метров двадцатьдвадцать пять. Стены то ли зеленые, то ли коричневые, пол выложен скользкой плиткой, а потолок темный, в цвет стен, создается ощущение, будто я в тесной темной норе. Зато здесь тихо. И подумать можно. Хотя, о чем мне думать? Собираться и уходить. Сегодня вряд ли получится, но завтра я уйду. Еще не знаю, куда, но непременно уйду, к той же Торе или Карлу, если он согласиться принять.
Карлу все равно, как я выгляжу.
Лежать на обожженной спине больно, и я переворачиваюсь на живот, что, впрочем, не намного лучше.
Коннован? Ты тут? Конечно же, это Фома. Ему единственному не все равно, что со мной происходит. Что случилось?
Ничего.
Вижу, он присел рядом. Опять? Где?
Здесь.
Его присутствие успокаивало. Фома больше ни о чем не спросил, молча взял банкумази осталось меньше половины и, чувствую, завтра мне будет не очень-то хорошопринялся осторожно втирать в обожженные плечи. Прикосновения причиняли боль, но я терпела, лучше так, чем никак вообще.
Ты злишься.
Злюсь, отрицать очевидное не имело смысла. Я злюсь, вернее, ненавижу.
Почему ты не поговоришь с ним?
С кем?
С Рубеусом. Почему не расскажешь и лежи смирно, он нажимает на шею, а то больно будет.
Мне и так больно.
Вопрос я игнорирую, не хочу отвечать, потому что потому что просто не хочу. Потому что это нечестно так со мной поступать, потому что нечестно бить меня, потому что нечестно выбирать кого-то другого.
Мику. За нее он заступился, за нее он испугался, а когда я звала, когда умирала и не знала, как выжить, он не пришел.
Срезать нужно, иначе присохнет и тогда только с кожей.
Это Фома про майку.
Надо, так срезай, ножницы где-то там.
Шевелиться неохота, и я лежу, думая о том, куда исчезнуть, чтобы никому не мешать. Ножницы щелкают. Холодные, но не больно, мазь действует одурманивающее, и я почти расслабляюсь. Настолько расслабляюсь, что задаю вопрос:
Как ты думаешь, он любит ее?
Кто? И кого? Фома убирает жесткую ткань по кусочкам, старательно, пытаясь не причинять лишней боли, и я несказанно благодарна за такую заботу.
Рубеус. Мику.
Не знаю.
Зато я знаю
Фома только хмыкнул и велел:
Переворачивайся, спереди тоже срезать надо. Да и вообще нужно было снять, прежде, чем мазаться.
В этом плане он, конечно, прав, но шевелитьсязначит причинять себе дополнительную больи я продолжаю лежать.
Я не слышала ни скрипа открывающейся двери, ни шагов, но когда в пределах видимости возникли щегольского вида светлые ботинки, не удивилась. Карл умеет передвигаться совершенно бесшумно.
Ты иди погуляй. это судя по всему адресовалось Фоме, и тот благоразумно последовал то ли совету, то ли приказу.
Привет. Рада тебя видеть.
Врать ты так и не научилась, он снимает пиджак и закатывает рукава рубашки, на сей раз рубашка черная, а пиджак светлый. Ему идет. Ну и что это была за истерика? Лежи, не дергайся, обгоревшую кожу лучше срезать. Будет больно.
Знаю.
Я уже забыла, как это, когда не больно. Руки у Карла строгие, зато им можно верить.
Мазь зря истратили. Чего еще ждать от человека? Кстати, ты не ответила. Что ты тут устроила?
Мика пыталась меня убить.
И что? Это еще не повод, чтобы вести себя подобным образом. Карл подвигает поближе стол с инструментами, блестящие изогнутые иглы, причудливых форм ножи и ножницы напоминают пыточный инструмент. Смотреть на них неприятно, и я отворачиваюсь к стене. От неловкого движения кожа моментально натягивается и местами трескается. М-мать!
А ты больше вертись, еще больнее будет, тут же отзывается Карл.
Дай наркоз. Ну пожалуйста, я больше не могу. Я устала, я не хочу боли, я не хочу видеть ни Мику, ни его я хочу просто уснуть. Забери меня отсюда, ну пожалуйста, я не буду мешать, ты вообще не заметишь, что я есть и
Прекратить скулеж.
Холодная ладонь ложиться на лоб.
Да ты вся горишь, милая моя. И бредишь. Ну-ка, дай руку, вот так, хорошо, так и держи. Можешь? Конечно, можешь, ты же у нас сильная девочка. А теперь давай, вслух до десяти. Повторяйодин
Один, два, три
Под кожу проникает что-то холодное.
Четыре, пять в голове туман, но приятный. Он вытесняет боль, и я с радостью окунаюсь в него с головой. Хорошо. Нужно считать дальше, но я забыла, на чем остановилась. Впрочем, какая теперь разница. В тумане ничего не имеет значения. В тумане можно только спать.
Проснувшись, вижу Карла. Сидит в кресле-качалке, читает что-то, оттуда, где я лежу, название не видно, но формат книги впечатляет.
Очнулась? Как самочувствие? Карл задает вопрос, не отрывая взгляд от книги.
Погано.
Признаться, не удивлен. Вот шевелиться не советую, пока обезболивающее действует, все будет нормально, но чем больше шевелишься, тем скорее действие закончится. И как тебя угораздило?
Рассказываю, точнее пытаюсь рассказать, но то ли от действия лекарства, то ли еще по какой причине, мысли путаются, и слов не хватает. А вокруг туман, который то становится плотнее, то почти исчезает, и тогда я вижу знакомое задумчивое выражение на лице Карла.
Забери меня отсюда, пожалуйста. Если не в замок, то хоть куда-нибудь. Я не могу больше здесь.
Тише, он садится рядом и, проводит рукой по моим волосам, от этого нехарактерно ласкового прикосновения к горлу подступают слезы.
Вот реветь не надо, предупреждает Карл. Ты же у меня сильная. Ты справишься. Это сначала больно, а со временем проходит. А забрать еще пару дней назад забрал бы, теперь же не имею права.
Почему?
Он объясняет. Он что-то не то объясняет. Я не могу быть Хранителем, у меня не получится. Наверное, я просто неправильно поняла.
Главное, постарайся дров не наломать, ладно? И Рубеуса слушай. Или хотя бы прислушивайся.
Фома.
За время его отсутствия в деревне ничего не изменилось. Впрочем, отсутствовал он не так и долго: какие-то две недели, даже меньше, а кажется, будто целая вечность прошла. Покатые крыши, беленые стены и резные ставни, ничего общего с унылой громадой Хельмсдорфа, воздух чистый, морозный до хрустального звона, на вдохе царапает горло, а на выдохе вырывается облачком белого пара.
Последний месяц зимысамый холодный, это Михель сказал, и по всему выходило, что прав он. Правда, с этой правоты Фоме одни хлопоты, снова за дровами идти надобно, и стены конопатить, потому как тянет сквозняком, того и гляди застудиться можно. Но все равно хорошо, свободно. Вот только Коннован жаль, правда, Карл сказал, что выживет, ну так в этом Фома и не сомневался, она вообще сильная.
О чем думаешь? Холодные ладошки Ярви легли на плечи, как и всякий раз ее прикосновение пробуждало в теле нечто незнакомое, непонятное и оттого пугающее. Хотелось сразу и вырваться и замереть, чтобы не спугнуть ненароком. А она смеется, раскраснелась с мороза, глаза блестят, и черным пятнышком в уголке губ родинка.
Расскажи, Ярви садиться рядом, расстегивает шубу, от нее пахнет дымом и свежим, только-только из печи хлебом.
О чем?
Правда, что замок настолько большой, что выше горы? И можно целую жизнь бродить по комнатам и ни разу не зайти в одну дважды?
Большой, Фоме нестерпимо хочется потрогать родинку. Но не такой большой, чтобы выше горы. Он почти на самой вершине стоит, сразу за стеной пропасть и добраться туда никак, только если ветер оседлать, но люди не умеют.
Ярви слушает, улыбается. У нее замечательная улыбка, а ладошки все еще холодные, вон как пальцы побелели, ногти так вообще в синеву. У нее рукавиц нету, надо бы купить, а то не дело, что мерзнет. И шубу нормальную, чтобы как у Михеля, до самых пят и теплая. И платьев.
Лучше корову, отвечает Ярви, и Фома снова чувствует себя донельзя глупо, потому как не понимает, чем корова лучше шубы. А правда, что они в домовинах спят?
Неправда. Они такие же, как люди, только
Кровь пьют, подсказала она. И вкусно же им
Вкусно. Еще как вкусно. Горячая и живая. Неописуемо сладкая. Жизнь. Энергия. Существование вне времени. Сила. Слабый, едва различимый привкус соли, и острое чувство сожаления, когда она заканчивается
Что с тобой? пальцы на щеках. Холод. Ярви. Тебе плохо, да? Ты горишь, тебе нужно прилечь, давай, вставай.
Она тянет за руку, а Фома не в силах справиться с нарастающей слабостью. Перед глазами багряно-бордовый мир. И тошнит. Крови, хоть каплю, хоть немного нет, он же человек, это видение, чужие воспоминания, чужие желания, как раньше. Нужно сосредоточиться на чем-нибудь.
Давай, ложись. Знобит? Лихорадка Михель баню затопит.
Зеленые глаза с редкими желтыми пятнышками, одуванчики на траве одуванчик на черной подошве ботинка. Проект закрывается. Комната-клетка и темнота, с которой нужно разговаривать. Полоска светанебо между каменными стенами. Взрыв. Огонь. Прикормленный ветками костер, у костра жарко и жар проникает внутрь, перекрывая дыхание. Воспоминания корчатся, рассыпаясь пеплом, а жар остается.
Это потому что под шкурой горячо. Длинная спутанная шерсть чуть пованивает, а мокрая от пота рубаха прилипла к телу. Дышать тяжело, мерзкое ощущение слабости и во рту пересохло. Лежать было неудобно, и Фома, скинув шкуру, попытался встать. Но сил не хватило даже на то, чтобы сесть в постели. Что с ним произошло? Он помнил разговор, и родинку, которой любовался, вопросы и ответы, а что потом?
Очнулся? Ярви плачет, улыбается, а по лицу текут слезы. Ты очнулся, ты ты живой.
Живой, говорить неудобно, горло дерет и в груди что-то хлюпает.
Ты когда упал, я испугалась. Лихорадка. Пять дней лихорадка, тебя даже герр Тумме благословил, сказал, что ты умрешь и нужно могилу копать. А Михель сказал, что не умрешь, потому что хоть болезнный, но живучий. И в полынье купал, а потом в баню. А как сюда принес, так ты бредить начал, про кровь говорил и прощения просил у кого-то Она вытирала слезы ладонями и все равно плакала. И улыбалась.
Воспаление легких, мрачно заметил Голос. Дольше надо было на морозе сидеть, в замке ему, видите ли неуютно Михелю своему спасибо скажи, и сердцу, что крепкое.
Ты ведь не умрешь, правда?
Не умру, пообещал Фома. Только не уходи, хорошо?
Глава 10
Рубеус.
Вино в бокале больше похоже на болотную воду. Есть не хочется, пить тоже, атмосфера в зале мрачная, почти траурная и это злит. На Мике черное платье с высоким воротом, розовый жемчуг и темная паутина вуали. Люк тоже мрачен, только Дик как ни в чем не бывало поглощает еду. Массивное кресло во главе стола пустует. Потерянный трон. Смешно, если бы не так серьезно. Нужно что-то сказать, успокоить, а в голове как назло ни одной дельной мысли, какая-то смесь беспокойства и раздражения.
Во-первых, ничего страшного не произошло
Люк отворачивается, Мика ехидно фыркает.
Коннован не самая худшая кандидатура
Не самая вменяемая, не самая адекватная, не самая уравновешенная, а в остальном ничего. Мика раздраженно сдернула шляпку, швырнув ее на пол.
Во-вторых, я просил бы отнестись к Коннован с уважением. Думаю, у нее получится. Рубеус и сам не верил в то, что говорил, но очень уж раздражала похоронная обстановка за столом. И в-третьих, это еще не конец мира.
Мика молча вышла из-за стола. Господи, если бы кто знал, как ему надоели эти проблемы. Черная вуаль на полу любопытная деталь картины.
Мику Рубеус нашел в ее будуаре. Алый и золотой, полированное дерево и зеркала изящные изгибы мебели и томный запах духов. Рубеусу здесь было тесно и неуютно: слишком много всего, того и гляди разобьешь чего-нибудь, неловко повернувшись. Мика лежала на маленьком почти игрушечном диванчике и плакала, сжимая в руке мятый кружевной платок. Еще никогда она не выглядела настолько жалкой и беспомощной.
Ты доволен? Ты должен быть доволен, она нервно отбросила назад тяжелую волну волос. Теперь она точно останется а я? Что будет со мной, Рубеус? Куда она меня отправит? Вниз? Даже не в Бастион, а на передовую. А я не воин, я не умею я не хочу воевать. Не хочу мерзнуть и думать, что будет завтра, выживу или нет. Не хочу сидеть на каком-нибудь провонявшем краской заводе, где каждый звук молотком по голове. Я не хочу медленно сходить с ума где-нибудь под землей, дышать отфильтрованным воздухом, пить отфильтрованную воду второго цикла переработки, и жрать консервы непонятного происхождения и умирать тоже не хочу. Почему я должна уходить, а она оставаться?
А с чего ты решила, что уйдешь.
А разве нет? она встала и, одернув мятый подол платья, поинтересовалась:На что мне надеяться? Она же ненавидит меня. Да и ты будешь рад, если я исчезну. Это ведь так удобно. В очередной раз скажешь себе, что не мог ничего сделать. Решение не твое, значит, и вины нету. Совесть молчит и все довольны.
Мика
Что Мика? Я знаю, чего говорю. Если бы ты не был настолько удручающе благородным, ты бы давно выставил меня вон, так почему бы не воспользоваться подходящим случаем? Я вообще не понимаю, зачем ты сюда пришел. Посочувствовать? Так вот, можешь засунуть свое сочувствие она всхлипнула и поспешно отвернулась, вытирая слезы. Ты не думай, я все понимаю. Да-ори в принципе не сильно отличаются от людей, такие же скоты было удобноиспользовал. Стало не удобнопрочь, и плевать на все, что было раньше. Ты никогда не давал себе труда задуматься, чего мне стоило создать все это