Не плачь, пожалуйста.
Это дождь.
Щеки вспыхивают румянцем, а с ресниц скатывается предательница-слеза.
Все будет хорошо.
Ярви кивает, капли-бисеринки сыплются вниз, черными точками расцветая на одежде.
Вот увидишь, все будет хорошо. Мне уже лучше и намного, под внимательным испытующим взглядом зеленых глаз тяжелый огонь в груди гаснет. А скоро все пройдет и
Тумме сказал, что ты умрешь. И Гейне тоже, и Макши, они все говорят, что если кашель с кровью, то
Люди ошибаются.
Она не верит, хотя очень хочет поверить, по глазам видно. У нее замечательные глаза, и сама онанастоящее чудо, если ради кого и жить, то ради нее.
Пойдем в дом?
Снова кивок. Отпускать ее руки не хочется, согрелись, прижились в его ладонях, но дальше стоять во дворе глупо, да и дождь холодный, заболеет ведь. Мокрый рукав съезжает вниз, Ярви спешит одернуть, но
Откуда это? Фома перехватил руку, на коже раздавленными ягодами черники выделялись круглые синяки.
Это случайно, упала. Ярви не пыталась вырваться, только ресницами моргала часто-часто, а по щекам летели не то слезы, не то капли дождя. Пойдем в дом, тебе же нельзя на улице.
От разложенной на горячем печном боку одежды подымался пар, Ярви суетилась по дому, бестолково, беспокойно, точно опасаясь, что стоит присесть хотя бы на минуту, и он станет задавать вопросы. Упала четыре пятначетыре отпечатка, чьи-то пальцы, Фома пока не знает чьи, но обязательно выяснит. Хотя бы у Михеля спросит, благо тот через день заходит. Ну а когда выяснит, то на самый крайний случай в сумке пистолет лежит.
Вот тебе и человечность, ехидно заметил Голос. Как до личного дело дошло, так сразу и за оружие.
Пусть так, но обижать Ярви Фома не позволит.
Михель пришел, когда за окном совсем стемнело, мокрый и веселый, точно в радость ему было идти ночью в непогоду через всю деревню.
Живой еще? Михель ладонями сбил с волос воду. Ты давай, подымайся, пахать скоро и дел невпроворот, а он болеть удумал. А у тебя чего глаза красные? Снова ревела? Ох уж эти бабы, только повода дай слезы полить. Давай, на стол накрывай, а то не ел еще. Чтоб ты знал, чего в лесу творится! Ни пройти, ни проехать, грязь сплошная. Но еще неделька и просохнет, а там только б заморозков не было, и отогреется земля. Весной помирать нельзя, не по божьей это воле. Все оживает, а ты в могилу.
В могилу я пока не собираюсь.
От и ладно, Михель сел на лавку. Высокий и статный, он вызывал невольную зависть своей силой, да и здоровьем. Небось, если и приходилось когда лежать, страдая от слабости, то в далеком детстве. А то и я говорю, что рано хоронят. Ярви, там мамка просила, чтоб ты к ней зашла, ты на стол поставь и иди, а мы тут посидим, поговорим
Может, завтра? Ночь уже, Фоме как-то совершенно не хотелось отпускать ее в эту темноту.
Так тут недалече, туда и назад, соскучиться не успеешь, правда, Ярви?
Правда, тихий голос, глаза в пол и бледное лицо с алыми пятнами лихорадочного румянца. Куртку на плечи и тенью за дверь, точно и не было ее тут. Михель крякнул и, почесав лапой бороду, сказал:
Ты это, извини, что я так. Разговор есть даж не знаю, с чего начать-то. Да ты ешь, а то остынет.
Горячая, только-только из печи каша одуряюще пахла травами. Тонкие волоконца мяса таяли во рту, и тело наполнялось спокойным, сытым теплом. Михель ел неспешно, аккуратно, и выглядел так, будто бы более важного дела, чем эта каша, не существовало.
Помнишь, ты говорил, что клятва клятве рознь? И что не всем, кто спешит клясться, можно верить?
Ну, наверное, честно говоря, Фома не помнил ничего подобного, но раз Михель говорит, значит, так оно и есть. Тот же, смахнув прилипшие к бороде крупинки каши, продолжил.
Я вот думал, что ты это так, сочиняешь, что она и тебя окрутила, вот и выгораживаешь. А сейчас гляжу, вроде как по-твоему выходит. А чего делатьне знаю. Он же дядька мне родный, да и она не чужая.
Рассказывай.
Михель тяжко вздохнул и, поставив локти на стол, заговорил:
Мне б раньше заметить, может, и не случилось бы ничего, ну да о прошлом-то чего теперь говорить. Ты как слег, так решили, будто все уже, конец. С горячки этакой мужики посильнее уходили. Тут дядька и говорит, что раз дело такое, то Ярви прощает и помочь хочет. Сюда засобирался, а она его и на порог не пустила. Потом еще приходил, и дочку младшую присылал а как ты чуть поднялся, ну и Ярви к мамке захаживать стала, то и он к нам зачастил. Другим разом дурного не подумал бы, но как-то оно само что ли в глаза лезет. То он ее провожать собирается, хотя чего тут провожать, когда дома рядом? То просит в гости заходить, дескать, негоже родичам в ссоре жить. А она все сторонится, подальше сесть норовит
Откуда у нее синяки?
Так вчера дядька за руку схватил, думал, нету рядом никого, ну и давай всякие глупости говорить. Дескать, ты помрешь от кровянки, а без тебя ее в деревне терпеть не станут, а если Ярви остаться хочет, то значится, думать должна, кого о заступничестве просить. А потом, как меня увидел, то быстро переменился, дескать, шутка у него такая.
А ты?
А что я? Не могу ж я ему в морду дать, дядька все ж таки И она не чужая. Чего тут сделаешь? Так что ты помирать не спеши, ладно? Михель сжал кулаки, получились внушительные, вот только кому он грозитне понятно.
Не помру, пообещал Фома, теперь уж точно не помру.
Коннован.
Ночь сегодня холодная, седой налет инея на темных камнях, молочный блеск луны, и скользкие на вид вершины. Это место было чуждо, это место пугало, это место не желало признавать мою власть, и пусть сейчас Анке с собачьей преданностью ластится к ногам, но я чувствоваластоит появиться на горизонте кому-нибудь сильнее агрессивнее, и Анке охотно сменит хозяина. Северный Ветер расчетлив. Он не знает ни любви, ни привязанности, ни памяти.
Северный ветер играет со снежинками, а я наблюдаю за игрой и думаю. Или не думаюленьпросто наблюдаю. Здесь по-своему красиво.
Двор усыпан мелкими, ровными камнями, которые в темноте отсвечивают зеленью. Башни-иглы подпирают небо, а серые тучи с удовольствием чешут пуховое брюхо об украшенные флюгерами шпили.
Зато здесь нельзя подкрасться незаметноскользкая галька рассказывает обо всех, кто ступает на жесткий каменный ковер, на каждого из обитателей Хельмсдорфа у нее свои звуки. Микацокот, мелкий не то перестук, не то перезвонметаллические подковки причиняют камешкам боль. Карлтихий, на грани восприятия, шелест и легкое поскрипывание раздавленных снежинок. А Рубеусшуршание. Галька его любит. Да что там галькаего любит весь этот треклятый замок, вместе с двориком, башнями, флюгерами и узкими ступеньками, на которых я вечно поскальзываюсь.
Привет. Голос спокойный и умеренно-дружелюбный. Наверное, надо что-то ответить, но разговаривать лень, поэтому просто киваю.
Не замерзла?
Нет.
Точно? Третий час сидишь. С тобой все в порядке?
В полном.
На плечи рыжим облаком меха падает шуба. Мех пахнет духами и Микой, отчего возникает дикое желание разодрать шубу на клочки, хотя она-то ни в чем не виновата, да и в самом деле холодно.
Я хотел поговорить.
Говори.
Скажу, только, пожалуйста, выслушай до конца, хорошо? Без истерики?
Истерика? А я что, закатывала когда-нибудь истерики? Наверное, раз он так говорит. Не помню. Со мной в последнее время вообще происходит что-то очень странное. Но сейчас мне хорошо, настолько хорошо, что даже приклеившийся к меху аромат духов почти не раздражает.
Коннован, я очень хорошо к тебе отношусь, я благодарен за все то, что ты для меня сделала
Но
Что "но"?
Ну, обычно после подобных панегириков следует "но".
Кажется, я догадываюсь, о чем пойдет речь, обидно и больно, хотя страдать мне до жути надоело и вообще лень. Ну пусть говорит, помогать я не собираюсь, я вон лучше звезды посчитаю, на небе их целых семьтри в одном просвете между тучами, и четыре в другом. Не густо нынче со звездами.
Рубеус молчит, а Анке, тихо поскуливая, лежит у ног. Я нагибаюсь, чтобы погладитьшерсть из снега покалывает руку, и в этом чудится нечто неприятное, будто Анке не желает признавать меня.
Лишняя, я здесь совершенно лишняя, и нечего делать вид, что все в порядке. И время тянуть тоже нечего, рано или поздно, но лучше рано. Чем раньше, тем меньше боли, это я уже усвоила, и потому беру инициативу в свои руки:
Так что ты хотел?
Хорошо, что он не отводит взгляда и не ищет оправданий. В оправданиях есть нечто сродни обману, а мне надоело обманываться. И страдать надоело, но, кажется, я уже говорила об этом.
Ты ведь хотел о чем-то поговорить, правда?
Про себя загадываюесли Рубеус сейчас промолчит, то все будет хорошо, если же скажет, то додумать не успела.
Я хотел, вернее, хочу вызвать тебя.
Меня? Ну не то, чтобы приступ глухоты, я услышала то, что ожидала услышать, но менее гадостно от этого не стало.
Тебя. Пойми, лучше я, чем кто-нибудь другой. Ты ведь можешь отказаться, можешь просто отступить и все. Поединок как формальность. Просто, чтобы защитить тебя, понимаешь?
Неа, не понимаю, я в последнее время вообще резко поглупела. Да и с памятью что-то не то. Старею, наверное, хотя некоторые называют этот процесс взрослением. Ну да не в термине суть. Суть в том, что справедливости в мире все-таки не существует, что обидно.
А Рубеус продолжает говорить может, послушать? Наверняка красивые слова, умные вещи, может быть где-то даже и правильные, но лень. А количество звезд на небе увеличилось до восьми. Четыре на четыреничья.
Значит, поединок?
Простой вопрос ставит Рубеуса в тупик, и это почти смешно, хотя с юмором, как и с памятью, у меня большие проблемы. На всякий случай уточняю.
Ата-Кару? Круг?
Да.
Завтра?
Да.
Хорошо. Только мне секундант нужен, позаботишься? И о клинках тоже. Ну и обо всем остальном заодно, тебе ведь не сложно?
Не сложно.
И драться, чур, по-настоящему.
Прорехи в шкуре облаков затягиваются, и звезды, запутавшись в пышной седовато-синей шерсти, гаснут одна за одной шесть, пять, четыре Анке тычется бесплотной мордой в руки, требуя ласки, а Рубеус молчит. Неужели ждал, что я соглашусь на формальный поединок? Глупость какая. Да за всю историю Ата-Кару лишь дважды вызванный на бой отказывался принять вызов, признавая таким образом свое поражение. И мне что-то совершенно не хочется становиться третьей.
Но Рубеус не желает понимать, более того, со свойственной ему прямотой предупреждает:
Ты же все равно проиграешь.
Возможно.
Но тогда зачем?
Тебе лучше знать, это ведь ты меня вызвал.
Он молча разворачивается и уходит. Хоть бы "до свиданья" сказал, что ли. А облака постепенно рассеиваются, небо по-прежнему туманное, будто чай, разбавленный молоком, зато луна яркая. Если прищурить один глаз и долго-долго смотреть на луну, то их становиться две. Две луны на двенадцать башенодин к шести, неравное соотношение.
Нечестное.
Ужин проходил в обстановке торжественной, но слегка нервной. Рубеус молчал, Мика, наоборот, трещала без умолку, Дик вздыхал, а я честно говоря, я испытывала удовольствие, мазохистское, щедро приправленное болью и обидой, но все-таки удовольствие.
Никогда раньше меня не воспринимали настолько всерьез, чтобы нервничать.
Зима в этом году несколько затянулась, Мика откидывается на спинку стула, позволяя остальным оценить красоту наряда. Главным образом, красота заключалась в глубоком, почти на грани приличий, декольте. Наверное, я просто ревную. Хотя кого, к кому и, самый интересный вопрос, зачем?
Снаружи ужасно холодно.
Неужели?
А ты не заметила? Удивляется Мика. Ты ведь полночи во дворе просидела.
И что?
Ну не знаю. Ничего, наверное, просто холодно и все. Даже здесь дует.
А ты оденься потеплее.
Как ты?
А почему нет?
Мика брезгливо подживает губы, конечно, она у нас рождена для шелка и драгоценностей, а все остальные должны обеспечивать подходящие условия. Мое предложение оскорбительно для Мики, впрочем, этоее личные проблемы.
Рубеус молчит, он намеренно меня игнорирует, а мне смешно, правда, у этого смеха легкий привкус истерики, ну да я просто не умею смеяться иначе.
А тебе не страшно? Все-таки Мика не выдерживает, касается запретной темы и Рубеус мрачнеет еще больше.
Чего же мне бояться в моем замке?
Намеренно подчеркиваю "моем", хотя видит Бог, в Хельмсдорфе нет ничего моего. Я это понимаю, а Миканет, она с радостью заглатывает брошенный крючок, думая, что дразнит меня.
Ну, например того, что замок скоро перестанет быть твоим или того, что ты сама перестанешь быть. В физическом плане. Ты не боишься смерти?
Нет. А ты?
Мика смеется, как-то чересчур нервно. Ну тема такая специфическая. Отсмеявшись, она долго и задумчиво вертит в руках вилкутонкие запястья, тонкие пальцы, тонкие золотые браслетыи задает очередной вопрос.
Дик не хочет быть твоим секундантом. Я, кстати, тоже, остаются люди. Ты же не против?
А это уже почти оскорбление, впрочем, теперь я намного проще отношусь к формальностям, и на оскорбление не оскорбляюсь.
Конечно, нет. Пусть это будет Фома.
Почему он? В голосе Рубеуса звучит недовольство. Почему опять Фома?
А почему нет? Ему я хотя бы доверяю.
А мне, значит, не доверяешь?
Ну как тебе сказать не то, чтобы не доверяю, но в силу некоторых обстоятельств вынуждена относиться с определенным предубеждением. Получилось красиво и вежливо, но Дик отчего-то поперхнулся соком, а Мика фыркнула, как кошка, упавшая в ванну с духами.
Впрочем, она и есть кошка, а судя по запаху, в ванну с духами падает регулярно.
И, кроме того, Фоме я многим обязана. Мне бы не хотелось терять его из виду. В случае победы ты же не станешь убивать его?
Сама знаешь, что нет.
Не знаю. Ты же у нас стал настоящим да-ори. А они не склонны думать о ком бы то ни было, кроме себя. Вот я и беспокоюсь о хорошем человеке.
Перестань. Конни пожалуйста Рубеус хотел что-то сказать, но промолчал. А я сижу и думаю о том, что если бы знать если бы поверить, что хоть что-то для него значу да я бы уступила этот чертов замок вместе с башнями, шпилями, никчемушными флюгерами и двором, усыпанным мелкой зеленой галькой. Все, лишь бы только он не обрывал нить, существующую между нами. Без нее вернется темнота, холодная бездна и одиночество.
Я не сумею вынести одиночества.
Я хочу рассказать обо всем этом, но не гордость, что-то совершенно другое, запрещает говорить. И Рубеус тоже молчит.
А ты думала о том, что станешь делать после поединка? Ну, куда пойдешь и все такое Мике удается разрушить молчание и вместе с ним мою минутную слабость. Нечего плакать, все уже решено и как всегда, без моего участия.
Не думала. Вообще-то у меня два варианта: Тора и Карл, и оба мне не нравятся. Хотя есть еще третий. Тогда и идти никуда не понадобиться, и вообще все неприятности разрешатся одним махом, главное, все правильно рассчитать
Идиотская мысль. Идиотская идея. Идиотский вечер.
Ты ведь не планируешь остаться здесь?
Почему?
Ну это как-то неприлично, ты не находишь?
Мика, Рубес говорит тихо, но настолько выразительно, что даже у меня возникает желание спрятаться под стол. Сейчас ты замолчишь и выйдешь из-за стола. И сделаешь так, чтобы я тебе не видел. Сегодня, завтра и желательно послезавтра. Это первое. Второе, Коннован останется в замке. И третье, если кого-то что-то не устраивает, то выразительный кивок в сторону двери послужил хорошим завершением вечера. А Мика разозлилась, вернее, разобиделасьвыпяченные губы, дрожащие ресницы и огненный шлейф оскорбленного шелка.
Я, пожалуй, тоже пойду, Дик подымается. Спасибо за приятный вечер.
Пожалуйста.
Пытаюсь быть вежливой, но взамен получаю лишь всполошенный взгляд. И кого он здесь боится? Меня? Мики? Рубеуса?
Кстати, о Рубеусе, теперь мы остались вдвоем, разделенные черной лентой стола.
Выпьем?
Мое предложение не вызвало энтузиазма.
Может не стоит?
Почему?
Завтра все ж таки поединок.
И что? Я же не собираюсь напиваться вдрызг. Нам это вообще сложно. Но по чуть-чуть, в память о прошлом, так сказать, прощальный вечер.
И с кем прощаешься? Рубеус поднялся ио какое безобразное нарушение этикетасамовольно пересел. Теперь разделяющее нас пространство не составляло и полуметра. Пожалуй, чересчур близко, чтобы я чувствовала себя спокойно. И взгляд его мне не нравится внимательный такой взгляд, подозрительный.