Например, смерть.
Карл, остановившись у картины, щелкнул по носу полуобнаженную дамочку. Сказал:
Ладно, если дня через три в себя не придет, отключай. Толку все равно не будет
Коннован.
Я не хотела возвращаться, но бело-желтая сфера сомкнулась и попросту вытолкнула меня из света в темноту.
Возвращайся, сказала Тора, но не сказала как. Я не видела дороги и не хотела ее искать. Я останусь здесь навсегда. Почему бы и нет? Тихо и уютно, как под пуховым одеялом. Раньше я часто пряталась под одеялом от ночных кошмаров, а потом перестала видеть сны. Совсем.
Обидно.
Не знаю, сколько времени я просидела, вслушиваясь в темноту, но постепенно она начала наполняться звуками. Шелест то ли капли дождя запутавшиеся в тяжелой листве, то ли холодные руки воды двигающие камни. Стон неоправданно-живой для этого места, исполненный такой неизбывной тоски, что сжимается сердце. Шаги тихие, крадущиеся, опасные. Чье-то дыхание шевелит волосы на затылке, чьи-то руки почти касаются шеи. Я ощущаю исходящее от них тепло, но не само прикосновение.
Вернись, шепчет кто-то на ухо.
Закрываю уши ладонями. Ни за что. Не хочу. Не буду.
Вернись.
Он настойчив, он не желает уступать.
Вернись, вернись, вернись!
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, но сзади никого нет.
Вернись, голос будоражит темноту, и она отзывается возмущенными волнами.
Да он просто издевается! Я встаю, чтобы найти его и сказать, что не вернусь, ни за что на свете не вернусь. Мне хорошо здесь, не больно и не страшно, а еще здесь я никому не мешаю и
Вернись! голос отступает, я иду за ним. Тяжело, темнота сгущается, становится похожей на кисель, она пытается удержать, остановить, хватает за одежду и вязкой резиновой паутиной опутывает ноги.
И дышать тяжело. Почему она не хочет, чтобы я дышала?
Вернись, теперь голос не просит, он требует, он нагл и настойчив.
Иди к черту! кричу я в ответ и просыпаюсь?
Я просыпаюсь? Это был всего лишь сон? Поединок, мир на кончике лезвия, замерзшее время, Тора и темнота, которая не хотела отпускать меня?
Здесь тоже темно, точнее сумрачно, длинные тени и знакомый низкий потолок отвратительного буро-зеленого цвета, плывет, плавится, а в глазах мушки. И дышать тяжело.
Если то, что случилось, сон, то почему мне тяжело дышать?
Пытаюсь встать и не могу, вместо телакомок ваты, а в голове неприятная легкость, от которой к горлу моментально подкатывает комок тошноты. А потолок кружится, по часовой стрелке, но если сильно присмотреться, то против.
Нелогично.
Закрываю глаза, но становится только хужебурая, расчерченная тенями юла пускается в пляс, и я понимаю, что еще немного и меня попросту вырвет. Стыдно.
Зато из кружения появляется мысльесли мне настолько плохо, значит, поединок состоялся, то есть первая часть снаэто не совсем, вернее совсем не сон. А дальше? Дальше не знаю. Снова ухожу.
Возвращаюсь.
Неудобно. Лежать в капсуле дьявольски неудобно, трубки в руках, трубки в носу, трубки в груди. Понимаю, что без них никак, но лучше бы никак, чем так. А еще Рубеус пришел. Мораль читать будет. Какого лешего? И без этих проповедей тошно.
Ну и чего ты хотела добиться таким образом?
Я молчу, делая вид, что разглядываю стену. Голая и некрасивая, краска легла неровно, и кое-где образовались потеки. Мне хотелось пощупать темно-коричневые капельки, чтобы убедиться, что они и вправду застыли.
Что касается вопроса, то вряд ли мой ответ, что хотела я всего-навсего умереть, понравится Рубеусу. Он разорется, и я буду чувствовать себя еще более погано, чем сейчас. Хотя вряд ли такое возможно.
И тебе не стыдно?
Стыдно, еще как стыдно. Но опять молчу. Капельки на стене обитают стаями, в одной семь, а в другойцелых девять особей. Или капли краски это не особи? Когда думаешь о чем-то постороннем, стыд исчезает.
Значит, разговаривать со мной ты не желаешь?
Совершенно верно. Не желаю. Ни с тобой, ни с кем бы то ни было. Во-первых, сказать мне совершенно нечего, во-вторых, разговаривать тяжело.
Ладно. Когда надумаешьскажи.
Он уходит и я, наконец-то, получаю возможность поплакать вволю. И почему я неудачница? Но плакать тяжело, сразу начинаю задыхаться, и капсула автоматом подает успокоительное, от которого начинает кружиться голова.
Но Рубеус настойчив. Он возвращается, каждый день или ночь. И сегодня тоже.
Поговори со мной, Рубеус садится рядом, и я начинаю ощущать себя еще более беспомощной и больной, чем есть на самом деле. Темные волосы, черные глаза, высокие резко очерченные скулы, наверное, он красивый, но мне уже все равно. Конни, пожалуйста, поговори со мной.
О чем? в горле першит, и лежать неудобно, без крышки капсула похожа на обыкновенную кровать, только жестче. Да и не бывает кроватей из прозрачного пластика.
Например, о том, зачем ты это сделала? Тебе, что, так надоело жить? Настолько все плохо, что только умереть?
Уснуть, и видеть сны. Быть может, вот в чем трудность: какие сны приснятся в смертном сне
Что?
Шекспир. Поэт такой древний, Господи, ну и чушь же я несу.
Поэт, значит. Никогда не понимал смысла в стихах. Если гимн церковный, то еще ладно, но когда ни о чем или о смерти зачем писать стихи о смерти?
Не знаю, но ведь красиво же.
И ты тоже из-за красоты решила? Или другие причины были?
Были, все-таки неприятного разговора не избежать. Ненавижу объясняться, но он имеет право. Или не имеет? Или потребует объяснения вне зависимости от этого мифического права? Можно снова отвернуться и замолчать, тогда он уйдет. Но тогда одиночество, капли застывшей краски на стене, мерное тиканье приборов и размышления о смысле жизни? Уж лучше разговор, неприятный, но честный.
Рубеус ждет, не торопит, а я не представляю, с чего начать.
Я поняла, что должна уйти и просто выбрала путь.
Просто? Ты просто выбрала? Он начинает злиться. Взяла и выбрала, так? А обо мне ты подумала?
А ты обо мне думал? Хотя бы раз все время? Ты стыдился меня. Пенял на мою неспособность вникать в дела. А мне плевать на дела. Мне нужно было, чтобы ты со мной поговорил. Нормально, без крика и Микиных советов. Не поверишь, но поначалу я на что-то надеялась, дура, да? А потом ты сказал, что лучше бы мне не возвращаться, и я поняла, что и в самом деле лучше. Причем для всех. Я лишняя здесь, в замке, в жизни этой. Так чего за нее цепляться? Обидно только, что могла бы раньше уйти, не так больно было бы.
Молчит. Точно подписывается под каждым сказанным словом. Правильно, а чего я ждала? Извинений?
А чего ты ждала? жесткий тон, жесткий взгляд, скрещенные на груди руки, когти черными мазками выделяются на белой плоскости халата. Того, что будет как полтора века назад? Ты сама отгородилась от жизни, запершись в выдуманных обидах. Да мне некогда было разбираться с ними, я не умею и не хочу учиться, потому что бегать за существом, которое думает только о себе, глупо.
Существо я не человек, и не да-ори, яабстрактное существо, которое всем мешает. Главное, не заплакать, не здесь, не при нем. Потом, когда уйдет, чтобы никто не видел.
Я не это хотел сказать, извини.
Легкое прикосновение заставляет вздрогнуть, и Рубеус убирает руку.
Я просто не мог бросить все на самотек ради Рубеус осекся, ну да я и так поняла, где уж не понять, когда все сформулировано настолько ясно. Да и до разговора этого тоже все ясно было, мне остается лишь сохранить хорошую мину при плохой игре. Черт, до чего же сложно улыбаться и губы потрескались. Отвечаю и сама удивляюсь, насколько спокоен и даже равнодушен голос.
Ради меня? Да нет, Рубеус, я не настолько наивна, чтобы ожидать от кого бы то ни было подобного подвига. Да и вообще не понимаю, зачем ты здесь, ведь у Хранителя столько дел, ни минуты покоя. Война опять же. Мика.
Он поднялся и вышел, только у самого порога, обернувшись, бросил:
Ты стала очень злой.
Злой? Я стала злой? Да, черт побери, я стала злой, потому что быть добройбольно.
Мика пришла дня через два, и честно говоря, я даже обрадовалась ее визитулежать в полном одиночестве тоскливо.
Привет, сегодня на ней белый наряд, столь же изысканный сколь раздражающе роскошный. Как самочувствие?
Великолепно.
Я рада, Мика небрежным жестом поправляет волосы. Тонкие браслеты золотой волной скатываются к локтю, потом снова к запястью красиво. Знаешь, я так переживала
Не верю.
Ну и правильно делаешь. Слушай, тебе не кажется, что здесь как-то мрачновато, а? Лично у меня в подобной обстановке возникают мысли отнюдь не о выздоровлении.
А ты болела?
Нет. Я как-то стараюсь избегать травм. И тебе советую. Она произнесла это с таким искренним участием, что я едва не прослезилась от умиления. Я вообще в последнее время какой-то слишком уж чувствительной стала.
Спасибо.
Я вообще-то поговорить хотела надеюсь, ты не станешь ябедничать? А стены все-таки надо будет перекрасить нежно-зеленый или бежевый? Тебе какой больше по вкусу?
Бежевый.
Значит, в зеленый. Прости, ничего личного, но Хельмсдорфмой дом и я в нем хозяйка. Я помню такой, каким он был раньше, и вижу, каким стал теперь, не без моего, заметь участия. Я знаю здесь каждый камень. Я чувствую замок, его потребности, желания, саму его суть, а тычужая. Ты сама понимаешь, что чужая здесь, и останешься чужой. Я лично ничего против тебя не имею, но
Но мне лучше уйти, так?
Да. Рубеус, конечно, предложит тебе остаться и, возможно, даже будет уговаривать. Я надеюсь, ты не согласишься.
А почему нет? Места здесь много.
Не для тебя. Ты мешаешь, Коннован.
Кому, тебе?
Мне. И Рубеусу. И Карлу, который вынужден отвлекаться на твои истерики, вместо того, чтобы уделять внимание делам гораздо более важным. Кстати, он дико зол.
Не сомневаюсь и не удивляюсь, как-то у меня не получается жить так, чтобы Карл не злился. Мика хмурится и поспешно, пока я не начала возражать, добавляет:
Конечно, ты можешь воспользоваться ситуацией. Женщины вообще умеют внушать мужчинам чувство вины, я сама такая. Но Коннован, разве тебе не будет противно оставаться там, где твое присутствие, мягко говоря, не слишком уместно? Она выжидающе смотрит в глаза. Почему ты не умерла, Коннован? И почему вообще вернулась? Тебя никто не ждал и не ждет, ты никому здесь не нужна.
Украшенные перстнями пальцы касаются моей щеки. Неприятно. А Мика, наклонившись, шепчет.
Почему ты так стремишься жить, когда вся твоя жизньсплошное недоразумение? Ты неудачница, Коннован, и если хочешь что-то исправить, то найди в себе силы и доведи начатое до конца.
Ее волосы щекочут кожу, ее губы почти касаются уха, а слова ядовитыми змеями вползают в душу.
Я тебе даже помогу, вот держи, Мика вкладывает что-то в руку. Здесь столько всяких лекарств главное выбрать правильное. Дозу рассчитать. Тебе хватит и четырех таблеток. На всякий случай можешь пять. Больно не будет. Ты ведь не обижаешься на меня, Коннован? Я всего-то сказала правду. Все милая, мне пора. И ты долго не тяни.
Она уходит, только запах духов и пять круглых таблеток на ладони напоминают о том, что недавно здесь была Мика. И еще боль. Почему с каждым днем мне становится только больнее? Почему они не хотят оставить меня в покое? Почему они вообще звали меня, если теперь жалеют, что я не умерла?
Таблетки без маркировки. Розовый цвет, успокаивающий, безопасный. Интересно, что это? Вряд ли прямой яд, скорее, лекарство, одно из тех, что имеются в лазарете, иначе потом будет сложно объяснить, откуда я его взяла. Хотя вряд ли кто-то станет доискиваться причин. Кому я нужна?
Мика праваникому.
Так может, стоит последовать "дружескому" совету, я ведь пыталась уже, другое дело, что эта попытка провалилась. Сама виновата.
У кого спросить о смерти, о пяти розовых таблетках на ладони, проглотить и обрести обещанный покой, уснуть и видеть сны. Я согласна даже без снов, лишь бы избавиться от этого угнетающего осознания собственной никчемности.
Жить? Ради чего? Ради кого? Мифическая надежда, что все пройдет, забудется и станет как прежде? А как было прежде? Я не помню.
Таблетки ненадежно, лучше пистолет. Дуло в рот и до свиданья боль, некрасиво, но надежно. Мику что ли попросить? Она принесет, но унизительно. Тогда она победит, а я не хочу расписываться в поражении, только не перед Микой. Кто-нибудь другой, но не она.
Таблетки пусть пока полежат, вдруг пригодятся.
Вальрик.
У безумия мягкие лапы, легкие шаги, тенью на стене скользит. Чуть задумаешься, и оно уже здесь. Безумиеэто когда окружающий мир распадается на отдельные цвета и запахи, их не много, но и имеющихся хватает, чтобы увидеть то, чего нет.
Боль. Страх. Насилие. Бессмысленность. Люди убивают людей, а песок стыдливо укрывает кровь, потом песок меняют, создавая иллюзию того, что ничего не было. Люди страшатся смерти, хотя на самом деле само их существование суть движение в никуда. Странные мысли появлялись в минуты между сном и пробуждением, когда разум, казалось, существовал сам по себе, свободный и от обманчивого мира иллюзий, и от реальности серой клетки. Постепенно Вальрику даже стало нравиться это ощущение невесомости. Не нужно было бояться, не нужно было ненавидеть. Ничего не нужно. Правда, какой-то частью сознания он понимал ненормальность происходящего, но не осталось причин возвращаться в так называемую нормальную жизнь.
Ты не готов, Ихор раздраженно швырнул сабли на песок. Стальная плоть клинков наполовину ушла в сыпучее тело. Лучше бы ты и дальше убивал, чем такое ну какой смысл выпускать на арену бойца, который не желает драться?
Никакого.
Вальрик с ним согласен. Если лечь на песок, можно представить, что над головою небо, синее или бледно-голубое с редкими мазками облаков, или тяжелое, серо-лиловое, готовое разлиться грозой интересно, в том мире, что за порогом, тоже есть небо? Или лампы? Бесконечные ряды длинных белых трубок, которые никогда не гаснут, никогда не меняются, всегда одинаково-спокойны.
Покойны.
Мне не нужно было отправлять тебя в морг, Ихор садится рядом. Горбун слишком долго общается с мертвыми, чтобы понимать живых. Что он тебе внушил? Что там хорошо, а тут плохо? Ты понимаешь, что ляжешь в первом же бою? Да тебя порежут на части, как как быка на бойне. Хотя бык и тот сопротивляется, а ты
Тебе не нравилось, каким я был, тебе не нравится, каким я стал. Что ты от меня хочешь?
Детали, в этом мире чересчур много мелких деталей. В длинных волосах Ихора тонкие пряди седины, повязка на лбу промокла от пота, а по коже разбегаются морщины. Как боец силен, но смерть уже рядом, буквально за спиной, а Ихор не ощущает ее присутствия. Или делает вид, что не ощущает. Песок норовит выскользнуть из ладони, сегодня чистый, без крови и не придется сдирать с кожи ссохшуюся бурую корку. Хорошо
Я хочу, чтобы ты выжил.
Зачем?
Ихор молчит. Правильно, он тоже не знает, зачем жить. Никто не знает. Сначала была одна цель, потом другая, потом цель отошла на задний план и появилась Джулла. Джуллу отняли, но и цель не вернулась, точнее она существовала, но как бы сама по себе, отдельно от Вальрика.
Зачем выжил ты? Зачем продолжаешь жить, учишь меня и других тоже? Зачем живет Шрам? Хозяин? Вся Империя? Какой в этом смысл?
Ихор встал, поднял клинки и со вздохом ответил:
Дело не в смысле жизни, и не в горбуне, ты просто перегорел. Не вовремя, до чего же не вовремя я должен буду принять меры, так что извини.
Мне все равно.
На песке остаются следы, но достаточно провести рукой, и следы исчезают похоже на жизнь.
Место Вальрика в столовой было занято. Как-то он привык садиться в самом дальнем углу, да и к тому, что желающих сесть рядом не находилось, поэтому и удивился.
Да ты давай, садись, Шрам любезно подвинулся. Поговорим.
О чем?
Вальрик сел, установившееся внутри мутное спокойствие слегка покачнулось, но ненавистьчасть жизни, тем, кто собирается уйти, не должно обращать внимание на подобные эмоции.
О чем-нибудь, Шрам улыбнулся, и спаянная рубцом губа некрасиво задралась, обнажая клык. Зубы у Шрама желтоватые, неровные, на щеках темная щетина, кадык нервно подрагивает. Можно о погоде. Или о бабах ты извини, что так получилось, я ж не хотел.
Солонка. Вилка. Тарелка. Едва заметная трещина на белом круге, если сосредоточится на деталях, для ненависти не останется места. Шрам сжимает вилку в кулаке, тонкие пальцы, квадратные ногти с темной каймой грязи, родимое пятно под косточкой мизинца.