Ай-Улы достаточно мудр, чтобы Боги снизошли до беседы с ним, однако же мудрость его заканчивается в тот момент, когда Ай-Улы открывает рот. Быть может, для сохранения мудрости Ай-Улы мне следует зашить ему рот?
Хорошая мысля, пробормотал Селим. И Фома испугался, что сейчас услышат, но нет, шаман если кого и слышал, то не Селима с его непотребством. Шаман съежился, по-видимому, угрозы Великого Хана имели обыкновение исполняться.
Я смиренный раб, я лишь тревожусь за народ наш, о Луноликий, да не иссякнут годы власти твоей.
Я сам в состоянии потревожится за народ, а ты, будь добр, помолчи, Великий Хан провел ладонью над серым чуть изогнутым клинком, который держал на коленях, легко коснулся пальцами рукояти, и ласково погладил красные кисточки, прицепленные к ней.
Повинуюсь Хану, да продляться дни его
Разговор этот, невольным свидетелем коему стал Фома, весьма ему не понравился, а еще больше не понравился взгляд шамана и странный жест, который тот сделал, когда Великий Хан повернулся лицом к гостям. Будто нож невидимый в спину швырнул.
Ох и не к добру это!
Отец моего отца пришел в эту Степь из иных земель, в которые теперь нам путь заказан. Отец моего отца желал мира детям Лунного коня, и сказал, что дом наш отныне будет здесь и люди благословили его мудрость. Мы жили, растили табуны, радуясь, когда женщины и кобылицы приносили в степь жизнь, мы не воевали с людьми на том берегу реки, и с теми, кто отобрал прежний дом смуглые пальцы замерли над клинком. Но Два Перегона Лунного коня тому в стойбище явился гонец из рода Степного сокола, который поведал о том, что в Степь снова пришли люди Кандагара, отобравшие наш прежний дом.
Кандагар? Вальрик аж вперед подался. А хан, кивнув, продолжил.
Страна эта лежит на востоке, за рекой, и мы мало знаем о ней. Те, кому выпало ходить к границам Кандагара, рассказывали о городах, где дома один на одном стоят, дороги выложены гладким черным камнем, а бегают по ним с лошадьми наравне звери железные. Еще говорят, что правят Кандагаром демоны, а людям под ними живется богато и вольготно, ибо демоны мудры и о подданных своих заботятся. Знавал я и тех, кто сладостью речей обманут, уезжал туда вместе с родичами, но не знаю ни одного, кто бы назад воротился. Оттого и думаю, что лгут про вольготную жизнь, не бывает такого, чтобы демон человеку добра желал.
Не бывает, подтвердил Вальрик, и Фома мысленно согласился с ними. Сам рассказ Великого Хана завораживал, Фома наяву представил себе и города, такие, как на выцветших картинках из старых книг, с узкими, но необычайно высокими домами, в каждом из которых целый город поселить можно, с широкими черными дорогамивещество, которым их покрывали, звалось "асфальт" и самодвижушимися повозками-автомобилями. Фома, наверное, душу бы продал, чтобы хоть раз прокатиться на автомобиле.
Выходит, в Кандагаре кроме снарядов и смертельного газа есть и другие, гораздо более мирные чудеса.
Роду Степного Сокола предложили принять власть Кандагара, но гордые и неразумные дети Сокола отказались во времена отца моего отца и им пришлось покинуть привычные пастбища, Соколята не забыли этого, уверенные в силе своей, пришельцев по слову шамана казнили и головы их отослали в Большое стойбище Зеленых шатров в качестве ответа.
Хан замолчал, а Фома вдруг понял, что произошло дальше, это понимание являлось частью приобретенного опыта и вместе с тем пугало куда более невнятного предчувствия грядущей беды.
Нет больше в степи Соколов, не придут они на ежегодный праздник Светлой луны, не раскинут сизые шатры, не спляшут танец, не подарят нашим юношам женщин своих и не примут ответного дара. Сотнями и сотнями исчислялись табуны рода Степного Сокола, храбрые воины стерегли их от жадных рук чужаков, прекрасные женщины качали на руках младенцев, а мудрые старики песнями учили именам рода. Никого не осталось, все мужчины, все женщины, старики, даже младенцы двух дней от роду, даже лошади и собаки были уничтожены. Тот гонец был трусом, на коленях вымолившим жизнь. И то, что по велению новых хозяев, он должен объехать все стойбища Степи, рассказывая об участи рода Степного Сокола, служит ему и защитой, и наказанием. Наши законы говорят, что труса надлежит, привязав на спину дикой лошади, отпускать в степь, но я запретил трогать этого человека. Пусть живет, пусть помнит.
Великий Хан вздохнул.
Не прошло и семи дней, как гонец ускакал в Степь, и в стойбище мое пришли люди. Они были вежливы, почтительны и говорили о том, как важен мир и отвратительна война, но человек слаб и не способен в одиночку остановить песчаную бурю, однако если найдется мудрый правитель, который соберет всех людей под крылом своим, то на пути бури встанут неодолимые стены. Они не хотели воевать с детьми Лунного коня, но предлагали мир и дружбу с тем, чтобы вместе мы стали сильнее.
И вы
Я согласился, мальчик. Я стар, но не настолько стар, чтобы обрекать на смерть и себя, и свой народ. Степь велика, но не бесконечна, как думал отец моего отца, нам некуда уходить за горамипроклятые земли, за рекойте, кто поклоняются кресту и не придут на помощь. А за спинойКандагар. Человек из рода Степного Сокола сделал свое дело, предупредив о том, чем грозит неповиновение. Не спеши назвать меня трусом, ибо я сам готов принять любую смерть, сколь бы страшное обличье она ни избрала, однако же мой народ должен жить. Тот, кто жив, сумеет или одолеть врага, или уйти, лишь мертвый не сделает ничего. Мы живы, хоть это стоило нам полной руки воинов. Заклад мира, так сказали люди, говорившие о дружбе. Они выбрали молодых и сильных, по одному от каждой большой семьи, но никто не скажет, будто Хан Аты отделался малой кровью, ибо единственный сын мой Ига, и племянник, которого я не раз называл сыном, а Игабратом, тоже ушли в Стойбище Зеленых Шатров. Я не знаю, вернутся ли они домой, но верю, что ни один из детей Лунного Коня не уронит чести рода.
По знаку хана один из молодых воинов подал круглую чашу, такого же белого цвета, как и все в шатре. Хан кивнул, принимая подношение, чашу он держал обеими руками и пил медленно, мелкими редкими глотками. Фома видел прыгающий кадык на морщинистой шее, и массивные перстни на тонких пальцах.
Значит, мы зря просили о помощи, сказал Вальрик.
Ты молод, княс Вал-рик, ты уже умеешь слушать, однако слышишь пока лишь слова. Ты говорил о каменном замке, который захватили люди Кандагара, и сердце мое печалилось. Ты говорил о том, что вам удалось спастись и что ты желаешь предупредить Шаманов Распятого Бога, чтобы те созвали большую армию, которая смогла бы остановить кандагарцев, и печаль на сердце моем возрастала, ибо войнасуть смерть. Я слишком стар, чтобы не ценить сладость жизни. Хан провел рукой по длинным седым усам, спускавшимся аж до расшитой круглыми камушками ворота рубахи. Когда ты заговорил о том, как убивал кандагарцев, то демоны мести души моей взвыли, желая кровью отплатить за кровь. Слишком много ее пролито Я помогу тебе. Я дам лошадей, лучших лошадей из своего табуна, они сильны, быстры и выносливы. Я дам человека, который умеет слушать Степь, он выведет вас к городу на берегу Ланы. Дал бы я и воинов, но большой отряд привлечет ненужное внимание. Разъезды кандагарцев патрулируют степь, но разве можно объять необъятное?
Благодарю тебя, Великий Хан Аты. Вальрик поклонился, а за ним и остальные. Фома тоже согнул спину, оскобленным или униженным он себя не ощущал, скорее этот поклон свидетельствовал о глубоком уважении, которое Фома испытывал к старику. Воистину, счастлив народ, живущий под рукой столь мудрого правителя.
Смотри, Великий Хан Аты, шаман поднялся со своего места. Затряслись, заплясали лошадиные хвосты и мелкие кости, зазвенело железо на тощих запястьях. Предупреждал я тебя! Предупреждал! Но ты не внял предупреждению моему. Видать, чужаки, подобно крысам от пожара бегущие, тебе милее родного народа, раз ты так легко идешь против воли тех, кому не так давно клялся в верности и помощь обещал? Только что ты говорил о мудрости. А я спрашиваю: где мудрость твоя Великий Хан? Неужто ослеп ты и не видишь те беды многочисленные, которые призываешь на голову народа своего? Неужто оглох и мольбы мои не в силах достичь разума твоего? Неужто просторы Степи Великой зовут тебя, Великий Хан, и спешишь ты покинуть подлунный мир, но не один, а вместе со всем народом? Не тебя спрашиваю, но тех, кто носит за тобой копье, стережет твои табуны, согревает шатер твой теплом своих сердец. У них спрашиваю: разве нужен нам Хан, который ставит интересы чужаков над интересами народа своего? Разве
А разве сыну степи, с которым беседует Лунный конь, не стыдно ползать на брюхе перед демонами? Спросил Хан Аты подымаясь, и брат его выступил вперед, выставив клинок хотя Фоме показалось, что сделал он это неохотно, да и острие смотрела не в грудь шаману, а в меховой ковер на полу шатра наверное, все-таки показалось. Хан же, положив руку на плечо брату, поднялся. Ты хороший человек, шаман Ай-Улы, но дух твой слаб, поэтому не стану я наказывать тебя за дерзкие слова, за которые, по законам нашим, смерть полагается. Я прощаю тебя, шаман, но повелеваю: отныне и до возвращения полной силы Лунного коня, быть тебе в шатре своем безвыходно, а дабы слабость недозволительная не смутила разум твой, трое воинов из семьи брата моего будут стеречь твое благостное одиночество. Тебя же, княс, прошу забыть услышанное. Сегодня же вы выйдете в степь и, надеюсь, тебе удастся собрать армию достаточную, чтобы разбить войско Кандагара. И когда это случится, то знай, дети Лунного коня придут на поле битвы, чтобы кровью отплатить за кровь. А теперь уходите.
Ну дает! не сдержался Селим. Крут! Почти как Володар-покойник извини, княже, вырвалось.
А в челюсть? совсем не по-княжески отозвался Вальрик.
Остальные заржали, весело, громко, выпуская накопившееся напряжение. Вечером Фома записал:
"Немыслимо благородство Великого Хана, который суть правитель истинный. Невзирая на то, что языческому идолищу поклоняшися, душа его светла и в блаженстве пребываит. И благословение его невыказанное столь же ценно для нас, как и лошади, и проводник, и сведения об опасности, впереди подстерегающей. Надеюсь я, что в день битвы великой между людьми и нежитью зеленокожей, будут на нашей стороне и дети Степи, про которых говорят, что оневоины славные".
Коннован
Когда закатившееся за горизонт солнце позволило покинуть убежище, мир окончательно стал таким, к которому я привыкла. Воздух, небо, ветер что еще нужно для счастья?
Ты тоже это слышишь? Рубеус выглядел озадаченным, он пытался игнорировать голоса, но вряд ли получалось.
Слышу.
Яль робко касается волос, точно боится, что я снова пропаду, и спешно, захлебываясь от радости, рассказывает о том, что в степи нынче жарко, а в табунах почти не рождаются белые жеребята, что чужаки, пришедшие с севера, пытаются подчинить Степь и уже пролили немало крови
Валь тоже говорит о войне, о том, как стонет земля, израненная снарядами, как умирают отравленные кровью ручьи, как две армии пожирают друг друга в кровавой схватке.
Истер рассказывает о беженцах, о пыли на дорогах, об эпидемиях, забирающих больше жизней, чем сама война, о тех, кто утратил дом и, преисполняясь ненависти ко всему сущему, выходит на охоту.
Анке молчит, но в молчании его я усматриваю недобрый знак. Анке слаб причем настолько, что его присутствие едва-едва ощущается. Это значит Северный Замок разрушен? Северный Замок стал источником для Безымнянного ветра?
Анке вздохнул, и сердце сжалось от боли.
Они живые?
Живые.
Они говорят. У них есть имена? Это скорее утверждение, чем вопрос, но я все равно отвечаю.
Анке.
Холодная рука касается щеки.
Яль. Истер. Валь.
Четыре ветра, четыре стороны света, четыре источника нашей силы.
Вслед за уходящей радостью возникает запоздалая мысль, что надо бы поспешить. Горячий Яль тут же с готовностью подставляет спину, он хоть сейчас готов лететь куда угодно, лишь бы быстрее. Рубеус растерян, не буду вратьэта растерянность доставляет мне удовольствиеи Южный ветер, сжалившись над новичком, принимает обличье лошади.
Красавец, Меченый с недоверием касается шелковистой шкуры, на этот раз конь молочно-белый, с длинной гривой и хитрющим взглядом. А ты как?
Жеребцов тут же становится двое. Южный ветер любит шутить.
Эта дикая скачка, больше похожая на полет, вернула мне и силы, и веру в то, что все непременно будет хорошо. Яль скользил по степи, не касаясь призрачными копытами высокой травы, горячий ночной воздух звенел, наполняясь запахами юга. Завтра люди, которым посчастливится пройти по следу Южного ветра, будут долго удивляться следу из резко поседевшего, точно солнцем обожженного ковыля. И возможно скажут, что Лунный конь вновь попытался спуститься на землю.
Россыпью желтых огоньков промелькнуло внизу стойбище. В этот момент, будучи частью Южного ветра, я знала все то, что знал он. Я даже чувствовала тяжелый жар костров, нервное ржание табунов, встревоженных ветром, и будоражащий запах свежей крови.
Яль кружил над стойбищем, не решаясь спуститься на землю, натужно хлопали крылья, а разодранный выстрелами воздух сочился дымом.
Темнота вдруг развалилась, разрезанная узкими полосами света, а на самом краю поляны хищными птицами стояли вертолеты.
Кажется, мы вовремя.
Вальрик
Уйти им не дали. Кто знает, то ли шаману все-таки удалось передать сигнал новым хозяевам степи, то ли это сделал не Ай-Улы, а кто-то другой, в чьей голове зародились сходные мысли и сходные идеи, то ли тангры сами, без посторонней помощи обнаружили беглецов, но не успели степняки привести лошадей, обещанных Великим Ханом, как стремительно темнеющее небо выпустило на волю невиданных чудовищ.
Их было два: длинные рыбьи тела, украшенные огнями, короткие крылья, оскалившиеся оружейными дулами, и ревущий вихрь сверху. Некоторое время звери кружились над стойбищем, пугая лошадей.
Добычу высматривают, со знанием дела заметил Морли. Сейчас или огнем дохнут, или
С-сдохнем! Край попятился.
Договорить он не успел: одно из чудищ, зависнув над белым шатром Великого Хана, выплюнуло струю свинца.
Уходить надо! Голос Морли с трудом пробивался сквозь рев машин.
Вальрик почти сразу понял, что этомашины, в них не было ни следа жизни эмоций ничего.
Нельзя. Сверху все видно, любого, кто уйти попытается, снимут. Знание о свойствах летающих машин появилось из ниоткуда, но Вальрик не удивился, скорее порадовался: очень уж вовремя оно возникло.
Шатер Великого Хана пылал, визжали женщины, плакали дети, безумными тенями метались лошади, а стальные машины продолжали терпеливо описывать круги над стойбищем, больше, правда, не стреляли.
Ждут, сволочи.
Господи милосердный, спаси мя грешного, защити и помилуй! Бормотание Фомы не раздражало, Вальрик даже мысленно повторил молитву, потому что не представлял, как без помощи Господней они одолеют врага столь сильного и умелого.
Наконец машины сели, и в стойбище стразу стало тихо. Люди боялись. Не чудовищных птиц, но тех, кто прилетел сюда в их железной утробе. Люди помнили участь детей Степного Сокола и память эта наполняла сердца таким первобытным ужасом, что сил для сопротивления не оставалось. Они знали и были готовы, и этот чужой, граничащий с безумием страх, парализовывал.
Дальнейшие события развивались стремительно. Всех жителей стойбища согнали в одно испуганное человеческое стадо. Из машин извлекли странные ни на что непохожие штуки, которые заливали стойбище снопами желтого света. Кандагарцев было не так много, человек двадцать, плюс десяток степняков под командованием Ай-Улы, но чудовищные машины, застывшие на краю поляны неподвижными глыбами, подавляли саму мысль о сопротивлении. Вальрик нащупал рукоятки пистолетов, не известно, как поведут себя остальные, но он не собирался умирать просто так.
Люди! Заверещал Ай-Улы, поднимая худые руки к небу. Горе великое пришло в дом наш. Внемлите словам моим, люди!
Шаман кривлялся, шаман плясал, шаман корчился в судорогах, перемежая истошные завывания с проклятиями, которые должны были пасть на голову нечестивого хана Аты, вздумавшего обманом ответить на доброту Небесных Воинов. А Вальрик не мог отвести взгляд от существа, наблюдавшего за ужимками Ай-Улы со смесью пренебрежения и превосходства на таком нечеловеческом лице. Кожа его казалась болезненно серой, низкий лоб, тяжелый подбородок, прижатые уши и узкая прорезь ртапочти точная копия пленника, умершего в пыточной камере Вашингтона. Господи, как давно это было
Наконец, представление, устроенное шаманом, надоело тангру, он подал знак и Ай-Улы заткнулся. Вальрику это напомнило сцену в шатре: у собаки просто появился новый хозяин.
Люди степи, голос тангра скрежетал, как старое железо, ваш хан, оказав помощь преступникам, сам совершил преступление. Рано или поздно весть об этом дошла бы до нас, и тогда наказание было бы гораздо более суровым, ибо наш закон гласит, что малое неповиновение, выжженное огнем, убивает неповиновение большое. Однако же Ай-Улы, будучи существом разумным, сумел предотвратить беду, сообщив нам
При этих словах Ай-Улы заработал столько ненавидящих взглядов, что должен был бы сгореть на месте.
Мы успели вовремя, и посему наказание понес лишь виновный. Однако во имя будущего спокойствия великой Империи Кандагара, я вынужден сделать то, что неприятно мне, и будет столь же неприятно вам. Каждый десятый человек должен быть ликвидирован. Прошу сохранять спокойствие и не оказывать сопротивления, которое лишь усугубит ситуацию и вынудит меня пойти на крайние меры. Мне бы не хотелось уничтожать род Лунного коня полностью, но если кто-нибудь по неосторожности либо злому умыслу причинит вред моим людям, я это сделаю.
В толпе заплакал ребенок, а где-то на краю села печально завыла собака.
Карл
Вершина была пологой и дьявольски скользкой, ободранные руки саднило, отчего паскудное настроение достигло крайней степени паскудности. Плевать.
Закрыв глаза, Карл сосредоточился Ветра, ласковый шепот, голос без слов сила, энергия, информация ничего. Тишина. Ветра исчезли. И капризный Яль, и мрачный Анке, и хитрый Валь, и деловитый Истер. Ветра упорно игнорировали Зов. Или просто не слышали? Неужели Аномалия настолько исказила восприятие? Но опять же не известно, какое влияние на структуру Пятна оказали сайвы.
Плохо, конечно: придется идти к границе пешком, а это значит, что ночь можно считать потерянной. Карл ненавидел непредвиденные изменения в планах, и спускаясь вниз по узкой козьей тропевсе не по стенам карабкаться, и без того навоевалсяпродолжал раздумывать над ситуацией. Пожалуй, дело не в Пятне ведь связь между ним и Коннован по-прежнему существует, пусть и очень слабая, а если он слышит Коннован, то должен слышать и ветра.
Существовал еще один вариант, крайне неприятный: кто-то, воспользовавшись отсутствием Карла, захватил Орлиное гнездо и оттуда заблокировал биокод, следовательно следовательно, сюда его отправили просто, чтобы убрать.
А он купился. Как слепой щенок на запах молока.
Тропа петляла и выглядела слишком уж хоженной, Карл с неудовольствием подумал, что так недолго и на патруль нарваться. Вокруг было тихо и на первый взгляд спокойно, но много ли веры этому кажущемуся спокойствию?
Но тропа какая-то очень уж ровная все же имеет смысл подняться повыше. Когти привычно заныли, пальцы получили новую порцию царапин, а шипы-кошки на ботинках, впиваясь в скалу, цокали чересчур уж громко. Метрами десятью выше обнаружилась еще одна тропа: узкая, неровная, кое-где перебитая трещинами и поэтому безопасная, здесь пройдет лишь тот, кто в горах родился. Или тот, кому очень надо пройти.
А еще через сотню шагов Карл почувствовал засаду, там, внизу, его ждали. Именно его, потому что нижняя тропа была надежно блокирована двумя пулеметами, при которых стояли тангры. Карл оценил задумку: со стороны тропы засаду заметить было почти невозможно, поскольку два похожих на распахнутые ворота валуна существенно сужали обзор, а дальше валунов пройти ему бы не дали.
Неприятно, зато подтверждает гипотезу о заговоре, Карл даже почувствовал глубокое уважение к тому, кто организовал все это, схема была рискованной, но красивой и весьма эффективной. Или Айшакольнуло запоздалой обидой и сожалением, или Марек, Давид слишком прямолинеен, чтобы додуматься до такого.
Тангров Карл не тронул, хотя было искушение наказать за наглость, но пулеметы стояли по разные стороны тропы: тронешь одного, второй непременно успеет нажать на гашетку, а пули в телевещь в крайней степени неприятная.
Даже забавно: он прошел буквально в нескольких метрах, а они и не заметили.
Ближе к середине ночи тропа пошла вниз. Если повезет, то сегодня Карл выйдет из пятна и тогда тогда и будет видно. Действовать придется крайне аккуратно.
Тропа почти исчезла, и пришлось спуститься на первый уровень, остро пахло землей и травами, значит, скоро горы закончатся, и начнется степь, необъятное лысое пространство, на котором невозможно спрятаться, поэтому, несмотря на спешку, дневку Карл устроил в низкой, узкой пещере. Завтра, если Ветра откликнуться на его зов, он с лихвой наверстает упущенное время.
Если откликнутся.
Перед самым рассветом по небу прокатилось эхо пулеметных выстрелов. Надо полагать, кому-то очень не повезло.
Глава 13
Фома
"И ночь, обратившаяся днем, слезы несла, ибо демонам преисподней подобны низверзлись с небес машины диавольские. Дыхнув огнем и свинцом, в миг единый смели оне шатер Великого Хана, а потом сели, выпустивши из утробы своей воинов темных, которые, собрав всех жителей стойбища, повелели казнить каждого десятого из них. И ночь стенаниями преисполнилась, ибо не было пощады никому: ни младенцам, из ласковых рук материных вырванных, ни старикам седым, ни девицам юным. Я сам стал одним из тех, кому выпало умереть".
Фома стоял в шеренге и жалел о том, что не допишет книгу, даже эти слова о последней ночи никогда не попадут на страницы. А так страшно не было, ну какой страх, когда на руках плачет ребенок, которого нужно утешить, а за рукав куртки вцепилась дрожащая рука седой старухи. Нарочно или нет, но среди отобранных танграми людей почти все были либо стариками, либо калеками, либо несмышлеными детьми. Взрослых же и здоровых мужчин выбрали лишь троих: брата Великого Хана, юношу, чье внешнее сходство с Ука-Тоном свидетельствовало о близком родстве, и самого Фому.
Встретившись глазами с князем, Фома неуверенно улыбнулся: ему не хотелось, чтобы Вальрик думал о нем плохо. А князь в ответ кивнул, как показалось Фоме, одобрительно. Вот бы сюда войско, чтобы перебить этих демонопоклонников или хотя бы Коннован вампиры ведь на многое способны На мгновенье мелькнула крамольная мысль, что если бы вампиром стал не брат Рубеус, а сам Фома, то пули ему бы не повредили.
В лицо пахнуло горячим ветром, будто бы в печи заслонку отодвинули, а люди, стоящие напротив шеренги обреченных на смерть, подняли оружие. Наверное, это конец.
"И смерть пришла свинцовые пули злыми пчелами в плоть вгрызались, кровь горячую наружу выпуская, плакали дети, женщины рыдали, а я молился, ибо в Господе спасение мое, на Него уповаю. Спаси и сохрани. Спаси и сохрани. Спаси и"
Фома вдруг ощутил, как закипает, вихрится яростным пламенем воздух. Желтые жгуты живого огня вырастали прямо из земли и тянулись до небес, но почему-то никто не спешил искать укрытие, степняки, ослепленные страхом, не видели огня, равно как и кандагарцы.
А в следующую секунду рыжие жгуты сплелись в один нервный, живой хлыст, который, взметнувшись к звездам, обрушился на адские машины. Пришедшая смерть выбрала себе иные жертвы.
Коннован
Яль лучился ненавистью к вертолетам, равно как и к пришельцам, коснувшимся его возлюбленной степи. Ветра не любят чужаков, а уж тех, кто вторгается на территорию И технику тоже не любят, не знаю, с чем это связано, но Южный ветер охотно откликнулся на просьбу помочь.
В этом бою не было ни красоты, ни чести: только смерть, кровь и огненная ярость Южного ветра. Яль в одночасье опрокинул ненавистные вертолеты и с нескрываемой радостью полировал стальные бока горячим дыханием. Краска пузырилась и сползала черными пластами, словно опаленная кожа, а следом за кожей-краской начинала пузыриться и плавиться сталь. И сдетонировавшее топливо заключительным аккордом. От грохота на мгновенье заложило уши, а на импровизированной площади, заботливо освещенной прожекторами, разворачивалась настоящая бойня.
Толпа, в первый миг ошеломленная гневом ветра, повела себя именно так, как положено вести испуганной и одновременно разъяренной толпе: кто-то кричал, кто-то выл во весь голос, кто-то бежал, а кого-то рвали на части. Не знаю, в чем провинился закутанный в шкуры старик, но подобной смерти не пожелала бы никому. Его глаза, отчаянный и беспомощные, были последним, что я запомнила: дальше наступил настоящий хаос: дым, искры, крики, выстрелы На меня нападали, я защищалась, о том, чтобы не убивать речи не шло, в этой свалке хотелось одного: выжить.
А потом вдруг я очутилась вне толпы, среди каких-то шатров, один из которых горел, а второй, вяло завалившись на левый бок, думал, рухнуть или постоять еще. Следовало вернуться и отыскать своих, но
Он вышел из дыма, высокий, хищный и наглый. В одной руке пистолет, в другой изящная дуга клинка.
Надо же, какая встреча, тангр чуть склонил голову, приветствуя противника. приветствую тебя, да-ори. И могу узнать имя?
Коннован Эрли Мария, валири Хранителя Южных границ, надо же какой вежливый противник попался, даже как-то смутил.
Я, тангр отсалютовал клинком, Захр-аль-Темм, тысячник внутренней гвардии Пятого Улья Великой Матери Ааньи. Именем ее повелеваю тебе, да-ори, сложить оружие и следовать за мной.
А если я не хочу? Разговор крепко отдавал идиотизмом, ему следовало либо стрелять сразу, либо убраться, пока я его не заметила. В ближнем бою среднестатистический да-ори сильнее, быстрее и гораздо выносливее среднестатистического тангра. Впрочем, будучи среднестатистическим тангром Захр-аль-Темм вряд ли бы дослужился до тысячника самой закрытой из всех частей Улья. Тысячникэто серьезно.
Твое желание не имеет значения, да-ори. Покорностьзалог сотрудничества. Согласно принятой концепции в случае добровольной сдачи и дальнейшего сотрудничества условия твоего содержания будут благоприятны для существования индивида, именуемого да-ори Коннован.
В редких сполохах огня его кожа отливала серо-зеленым перламутром. А взгляд внимательный, настороженный. Нет, он не идиот, просто уверен, что сильнее, поэтому и тратит время на разговор.
Слушай, а ты часом не знаешь, за каким я понадобилась? Я вслушивалась в темноту, пытаясь понять, что же происходит на площади.
Ты являешься источником ценной информации о физических и психологических качествах противника, а так же социальной структуре вашего общества. Эти данные в совокупности с иным материалом позволят Великой матери Ааньи определить место социума да-ори в составе империи. Ты не должна отрицать разумность решения. Совместное существование биологических существ, наделенных разумом, должно быть структурировано.
Он искренне верил в каждое слово, он искренне пытался уговорить меня сдаться, и потому прозевал момент атаки.
Как обычно время сжалось, собственные движения казались слишком медленными, егоеще медленнее. Хлопок выстрела. Еще один, прямо над ухом, и еще. Что-то горячее вспороло кожу, но мой клинок уже летит к его горлу. Мимо. Теперь отступать и уклоняться приходится мне. Наверное, со стороны все выглядит красиво, но задумываться о красоте некогда. Его клинок рвется ко мне, я защищаюсь. Впервые я защищаюсь от кого бы то ни былоКарл не в счет. Тысячник оказался хорошим фехтовальщиком, пожалуй, слишком хорошим, чтобы использовать грязные приемы. А я я очень хотела жить.
А еще он был очень самоуверенным.
Он отступил и, прочертив клинком круг в воздухе, поинтересовался.
Ты не передумала, да-ори?
Нет.
Мне придется причинить тебе боль. Я постараюсь не убивать.
Постарайся.
И снова танец. Теперь тангр атаковал куда более целенаправленно, изучив мою защиту, он теперь бил по слабым местам, а я пыталась уклониться. Холодное лезвие ятагана укусило за щеку, потом, словно издеваясь, коснулось плеча шеи груди Тангр не спешил и уставать не собирался.
Ты проиграешь, предупредил он, вспарывая кожу на левом предплечье. Больно. Собственная сабля тяжелеет с каждой секундой, движения становятся чуть более медленными, чуть неуклюжими, и тангр, понимая, как близок к победе, не скрывает торжествующей улыбки. Испанский финт завершением связки почти ушла и чертов ятаган входит в тело по самый эфес, и одновременно моя сабля, пробивая подъязычную кость, впивается в череп тысячника.
Он умер с улыбкой-оскалом на лице, полностью уверенный в том, что одержал победу. Хорошая смерть.
Больно. Я знала, что будет больно, но не знала, что настолько. Во рту появляется горький привкус, а в ушахзнакомый шум. Но я одержала верх. Нужно достать ятаган и найти кровь. Крови здесь сегодня много, поэтому