К.И.С. - Александр Хуснуллин 13 стр.


Сомневаюсь,  вяло сказал я.  Так бы и преступности не было, и коммунизм бы давно настал. Огромное количество интересных и умных людей. Хорошо! И в трамваях никто не блюёт по ночам

Я ведь имею в виду не только нравственные мучения,  заметил кот,  разглядывая рукоять своего кинжала.  А тот червяк, что точит душу самого распоследнего негодяя? Это только ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он обретёт некое счастье. Я уж молчу о загробном воздаянии

Вот по этому пункту у нас вечная напряжёнка,  назидательно сказал я.  Поверить всерьёзстрашно, а не веритьлегко. Опять же, адские мучения пугают человека с воображением, а у подавляющего большинства не хватает воображения на то, чтобы заранее представить собственный понос. Вот и не моют фрукты, пока не вспучит. Тогда, вроде бы, верим. До первого яблока

Каждому своё,  неопределенно сказал кот и внезапно встал. Он вцепился когтями в стекло окна, и оно пошло волнами. Сильно рванув на себя, кот вырвал из стекла кусок неправильной формы, и отбросил его в сторону. Края отверстия дрожали, медленно стягиваясь.

До встречи,  сказал кот и внезапно подмигнул мне.  Ещё увидимся, а?

Ну, может быть и даст Бог,  ответил я, устраиваясь удобнее, поскольку из отверстия страшно несло ледяным ветром. Мелькали какие-то освещенные окна и доносились обрывки музыки.

Кот подобрался и одним прыжком вымахнул через окно. Края отверстия покрылись рябью и в несколько мгновений стекло стянулось в ровную плоскость, тут же начавшую покрываться изморосью

я с удивлением открыл глаза. Надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла!

Ленина. Следующаяплощадь пятого года  прохрипел репродуктор.

Ольга сидела молча, освободив одну руку от варежки, и что-то рисовала на инее окна. Я смотрел, как её муж наклоняется к её уху и что-то говорит. Видно было, что Ольга не в духе, а муж изо всех сил пытается переломить её настроение. «Зря,  равнодушно подумал я.  В таких случаях лучше молчать. Они не проедут ещё и пары остановок, как она выколотит из мужа бубну, и до самого вечера ему придётся ходить в виноватых. А к ночи она позволит ему попросить у неё прощения, и бедный олух будет на седьмом небе от счастья».

Ольга внезапно обернулась ко мне и тихо сказала:

Не ревнуй. Ну, что ты, в самом деле. И смотри, чтобы твою ногу не стащили, ладно?

Муж продолжал свой неслышный монолог. Мой сонный сосед в немыслимой собачьей шапке завозился, поднял голову и звучно, с расстановкой произнёс:

Ты чело увенчай венком

Майорана душистого,

Весел, в брачном иди плаще,

Белоснежные ноги сжав

Яркой обувью жёлтой!..

Он чихнул и гордо покосился на Ольгу. Она чуть заметно пожала плечами

я с удивлением открыл глаза. Надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла

Ленина. Следующаяплощадь пятого года  прохрипел репродуктор.

В трамвае было жарко. Языки пламени пробивались сквозь отверстия обогревателя. Бок моего мешка совсем обуглился, и жутко несло протухшим мясом. Мельком я увидел, что муж уже помирился с Ольгой и нежно целует её в раскрасневшееся ушко.

Надо мной вдруг возникло до ужаса знакомое лицо:

Вот и хорошо, что у вас билетик прокомпостирован. А то многие норовят задарма прокатиться,  весело проквакал Гвалаук, и облизнул ссохшиеся губы черным раздвоенным языком.

От него воняло спиртным и луком. В ужасе я дёрнул ногами, пытаясь вскочить, и споткнулся о проклятую ногу. Пытаясь удержаться на ногах, я схватил Гвалаука за рукав.

Ох, извините.

Ничего, молодой человек,  благодушно воскликнул Гвалаук.

Мне надо выйти,  пробормотал я.

Лина сидела где-то впереди, молчаливая и печальная. Я оттолкнул кондуктора в сторону и попытался побежать, но ноги не слушались. Гул пламени становился всё сильнее. Трамвай вдруг наполнился людьми. Они стояли плотной толпой, разговаривали, смеялись, кто-то на ходу прикладывался к бутылке портвейна. Я расталкивал людей, пытаясь пробраться к Лине, а Гвалаук наставительно скрипел над ухом, крепко уцепившись за моё плечо, почему-то называя меня рыцарем:

Жертва. Ты не представляешь себе, рыцарь, сколь много зависит от качества жертвы. Жертва должна выбираться тщательно, ибо то, что отдаёшь Судьбе, должно быть дорого и тебе, Айвенго ты мой, самому!!! Иначе, какая же это жертва? Жертвенность, жертвенность и еще раз жертвенность, вот те три кита, на которых стоит всё в этом мире.

Пламя гудело всё сильнее, и я с ужасом видел из-за спин людей, что передняя часть вагона уже полыхает. Я кричал, кричал, кричал

надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла!

Ленина. Следующаяплощадь пятого года  прохрипел репродуктор.

Он прав, тихо сказала мама. Близка уже тень Мальтийского креста. Тебя не спасут ни друзья, ни кольчуга, ни меч.

Этого я не боюсь.

Я знаю. Но я боюсь того, что может любящее сердце. Тебе будет очень тяжело потом

Ты говоришь загадками, мам.

Сынок, не расспрашивай ни о чём. Иногда в конце пути тебя ждут лишь усталость и горе.

Мальтийский крест!  торжествующе протянул, почти пропел голос Гвалаука.

Мальтийский крест,  с отчаянием повторило эхо, и голос его был голосом Лины.

ГЛАВА, РАССКАЗАННАЯ К.И.СТИВЕНСОМ

Вот и настал день, когда герольды возвестили огромному войску о том, что близится долгожданный момент. Я утираю лапой слёзы, вспоминая торжественную тишину, в которой мы медленно двигались по коридору, образованному войсками.

Развевались знамёна. Знать в полных боевых доспехах молча приветствовала нас, вздымая копья с трепещущими на ветру флажками. Латники стояли бесконечными шеренгами. Воздух, казалось, наэлектризован ожиданием. Вот вдали, у замковых ворот показалась огромная процессия во главе с епископом. Медленно и грозно запел хор. Всё войско подхватило псалом, и побледневший Джироламо схватил меня за лапу.

Я тоже боюсь,  прошептал я.  Господи, хоть бы всё получилось!

Мы ехали рядом с ним на специально подобранных для этой церемонии вороных конях. По бокам нас сопровождали стражники старого знакомого епископа, во главе с ним самим.

Меня поразило, с какой суровой нежностью стражники заботились о нас! Мне помогли подтянуть стремена по росту, а для Джироламо припасли специальное седло, в котором он мог сидеть, не мучая свою покалеченную ногу. Джироламо отказался переменить костюм, и его студенческая куртка казалась блёкло-серой на фоне разодетой знати.

Стражники были облачены в особую форму: черные плащи украшены фамильным гербом Стивенсов, который, похоже, становился гербом новой страны Пусть предстояло ещё воевать и победить! Однако моё сердце переполняла гордость за то, что воины пойдут в бой под моим знаменем, украшенные моими гербами.

Сейчас все сердца бились в одном порыве. Наверное, именно в такие минуты рождается единая нация, и ещё долгие столетия напряжение этого душевного подъёма будет находить отзвук в сердцах последующих поколений.

О, я опять прослезился

Итак, миновав огромные толпы народа, мы въехали вслед за епископом в ворота замка. Во дворе стройными рядами стояла личная дружина лорда Уиндема. Сам старый лорд с сыном на руках приветствовал нас поднятием меча. Я думал, что сердце моё сейчас выпрыгнет из груди. Вдали послышался гром, и свежий порыв ветра рванул стяги.

Этот ветер несёт нам победу,  просто сказал лорд.  Небо затягивают тучи, но сердца наши проясняются светом. Идите!

Мы вошли под своды часовни. Снаружи донесся многотысячный гул и вдруг смолк. Вначале тихо, а затем все громче и громче зазвучала старинная песня. Это было страстное обращение к Богу, ко всему лучшему, что ни есть на земле, к высшим силам, ко всему пламенному и чистому, что есть в людских душах

Епископ, с трудом сдерживая волнение, начал молитву. Слова её вплетались в мольбу псалма. Гром грохотал теперь уже непрерывно. Те, кто остался снаружи, говорили потом, что гигантский круговорот туч совершенно внезапно накрыл собою замок. Молнии били в шпили, гром гремел так, что люди не слышали сами себя.

Внезапно все стали показывать вверх. Люди снимали шлемы и шапки и крестились.

К лорду Уиндему подскакал вестовой. Испуганный скакун плясал под ним, косясь чёрным глазом, и порывался подняться на дыбы.

Милорд!  закричал вестовой,  О Боже, милорд, вы должны это видеть!..

Что?  почти теряя сознание от волнения, прокричал Уиндем, закрывая полой плаща сына, и машинально ещё крепче прижимая его к себе.

Всадник что-то кричал, показывая вверх, смеясь и плача одновременно. Удар грома, и конь, прыгнув, унёс его куда-то вбок. Сумерки стремительно сгущались в ночь, распарываемую яростными вспышками молний.

В этом неверном свете Уиндем увидел, как часть его свиты, находившаяся ближе к воротам, неотрывно смотрит вверх. Дружинники что-то бессвязно кричали. Строй смешался. Многие спешились и опустились на колени. Даже сквозь раскаты грома лорд слышал, как снаружи доносятся мощные волны стотысячного хора. Уиндем пришпорил коня и поскакал в сторону ворот. У первой шеренги он круто развернул скакуна.

Отец, смотри!  громко закричал ребенок и засмеялся.  Смотри!

Там в небе, гигантской, черной, как смоль, ошеломляющей спиралью стремительно закручивался ураган. Молнии плясали, как сумасшедшие колючие змеи, раскалывая обезумевшее небо.

Но высоко-высоко, в той точке, где, казалось, сходятся все вихри, в точке, вокруг которой бушует вся ярость мира, где ещё позавчера, на самой вершине сидел я, спокойным и ровным светом горел серебряный крест

* * *

Рыцарь открыл глаза. Странное свечение, исходящее от него, не исчезло. Пылала серебряная звезда на груди, а меч казался раскаленным добела. Он спокойно поднялся со своего ложа и медленно обвёл взглядом всех, собравшихся в часовне.

Никогда я не видел в его взгляде такой отрешённой сосредоточенности.

Чувствовалось, прямо-таки физически чувствовалось, что он сосредоточил в себе некий узел немыслимо закрученных потоков энергий и миров.

Пора. Пришло время битвы,  сказал он и шагнул к выходу.

Потрясенный епископ, обессилев, повис на руках стражников. Ролан почти бегом бросился вперед, отстраняя оцепеневших людей рукой в бронированной перчатке.

Рыцарь медленно шел за ним. Какая-то неведомая сила сковала мои уста. Я шел за Рыцарем, а рядом со мной, почти не хромая, Джироламо. Вскакивая на коня, я мельком взглянул на студента. Меня поразил огонь, горящий в его глазах. Глаза его неотрывно следили за каждым движением Рыцаря, он подался вперёд, сжимая тонкий, безупречно отточенный меч

Ну, с Богом, Джироламо,  сказал я.  Сегодня мы должны быть рядом с нашим другом.

Джироламо взглянул на меня, и я с удивлением увидел на его лице радость. Вот что за огонь горел в его глазах! И опять чувство дежавю властно сжало моё сердце.

Хороший день для того, чтобы умереть, Стивенс,  сказал юноша.

Под грохот урагана и леденящие душу звуки труб мы выехали из замка. Гул прокатился по многотысячным толпам войск. Рыцарь осадил коня и несколько минут просто стоял молча. Дружины спешно восстанавливали ряды.

Позади всадника высилась громада замка, освещаемая молниями. Бешеный водоворот низко летящих туч превратил небо в кошмар и хаос. Крест на главной башне полыхал всё ярче. Только он и излучавшая свет серебряная фигура рыцаря казались спокойными во всём обезумевшем мире. Через несколько минут, которые мне не забыть никогда, Рыцарь поднял руку. Он не сказал ни слова, а лишь указал на крест, яростно горевший в немыслимой высоте, и медленно протянул руку вперед

О, Господи, я снова реву, как простой котёнок

* * *

Неистовым потоком обрушилась конница. Хлопали, раскручиваясь полотна знамён над летящими насмерть закованными в железо людьми, звенели сухие, еще не впитавшие в себя кровь, клинки. Многоголосый рев оглушал, сметал и рвал сумерки дворцовых площадей. Звёздными искрами сыпались тысячи факелов.

Мириады ударов, криков, яростных кличей и воплей ураганом бесновались на огромном протяжении битвы. Сметая все на своем пути, оставляя сотни тел, отравленных смертельными ударами стали, люди дрались, своею кровью и муками изрубленной плоти утверждая рассвет. Ржали кони, озверевшие в разъяренном аду резни, и равнодушно нависала над нами громада Башни Великих Тайн.

Навстречу на непрерывно текли геометрически правильные ряды закованных в железо и кожу врагов. Шелковые знамена свистели на ветру. В воздухе, пропитанном жирной копотью, мелькали тысячи отвратительных нетопырей, огромным сгустком повисших над сечью. Звериные орды вурдов мертвыми клещами впивались в наши ряды. Вертелись топоры, мечи, копья и это месиво огня, плоти и железа пронизывали непрерывно возникающие прочерки стрел.

Дружина лорда продиралась сквозь ржавые заросли битвы, теряя людей, кровоточа всеми ранами

* * *

мы вошли в Башню Великих Тайн поздно вечером, когда бой за храм уже был окончен. На душе было тяжело и устало. Джироламо шёл рядом со мной и хромал мучительнее обычного. Его лицо буквально-таки почернело от копоти. Изредка он машинально утирал со щеки кровь, размазывая её по щеке и недоуменно глядя на окровавленный рукав. Меня шатало от усталости, и невыносимо болели сбитые в кровь лапы. Всё окружающее воспринималось, как в бреду, прыгая и дрожа в струях горячего тумана, застилавшего глаза. Джироламо взял меня за лапу, и я с облегчением оперся на него, не в силах думать о том, что бедному юноше тяжело не меньше моего. Я лишь отрешенно подумал о том, что бедняге, наверное, тоже хочется упасть и закрыть глаза.

Рыцарь медленно шёл впереди, изредка поправляя повязку на голове, чуть было не размозженной палицей. Он не оборачивался, зная, что только мы идём за ним, а все остальные остались там, около Башни и ждут. Правда, я не уверен, думал ли он сейчас о нас. Ему досталось больше всего, и было видно, что он идёт на последних крупицах упорства и гордости.

В Большом Зале не было никого. Три факела пылали по углам треугольного давящего языки тусклого пламени лишь иногда, на краткий, пугающий миг выхватывали внимательные глаза, цепкие руки и чешуйчатые торсы демонов.

Джироламо вдруг остановился, и я вдруг почувствовал, как его рука с неожиданной, отчаянной силой сжала мне лапу. Едва не вскрикнув от боли, я взглянул на его лицо, и поразился тому, какая мука была написана на нём, как дрожало его изувеченное тело! Глаза его впились в гигантскую статую свившейся бесчисленными кольцами Гадюки. Переведя взгляд на это ужасное изображение, я почувствовал, как шерсть на мне встаёт дыбом, и дикий страх сковывает меня

Боже мой, крест! Мальтийский крест!  простонал Джироламо и я каким-то уголком сознания отметил, что в этом ракурсе извивающееся тело гадины действительно напоминает древний символ.

Тело Гадюки сокращалось, скрипя смертью. Надувались злобой и животной ненавистью желтые немигающие глаза, и грязно-бурый яд бурлил под кожей, просвечивая сквозь сизую чешую. С передних зубов срывались шипящие капли, прожигающие глубокие рыхлые дыры в граните пьедестала. Раздвоенное жало вздрагивало в напряжении, мокро блестя в ощеренной пасти

Рыцарь стоял в центре зала, устало опираясь на меч. Его сверхъестественное свечение погасло, и он снова стал таким, каким был всегда. Уже не символ, не сверкающий витязь, а усталый воин спокойно, почему-то очень спокойно!  глядел на нас. Вот он невесело улыбнулся, и в этот миг я понял: он знал, он с самого начала битвы знал, что умрёт!

Ещё мгновение и

Вскрикнул, нечеловечески вскрикнул Джироламо!

Бенгальским огнем брызнули алые искры и уже не Джироламо, студент-калека, а Лина, Лина, ЛИНА

рванулась к Рыцарю и в отчаянии закрыла его своим телом!

В этом стремительном превращении, сорвавшем, развеявшем корявую маску, мелькнул размотавшийся серый лоскут, и на вскинутой руке девушки взорвался голубыми бликами браслет Эдвина Алого!

Черной, смазанной скоростью молнией безжалостно мелькнуло в душном, пропитанном страхом и ядом воздухе, смертельное жало и жадно впилось в грудь девушки

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

мир рухнул. Разлетелись адские зеркала и багровые сумерки обрушились на оседавшую в моих руках Лину. Кровь выступила из под стального жала и я увидел, как стремительно бледнеет её лицо. Она слабо охватила меня руками и прошептала:

Назад Дальше