Ваше благородие. Тридцать семь рюмочек изволили-с того-с
Отстань, дурак! На вот возьми держи.
А ему того и надо:
Премного благодарны-с
Неистовство овладевает тобой, а голос Стеши, колотящийся о глухие стены трактира, высекающий искру, задевая верхний свой предел, будит и будит надежды. «Протяни руку, чудится в нем, и ты нащупаешь то, чего хочешь, чего смутно желает свежая твоя душа». И я представляю вдруг, как летит тройка по чуть запорошенному тракту, и в ней двое с лихорадочным блеском в глазах бешено мчатся навстречу своему счастью. Легко бегут кони, пристяжные падут к земле, полозья оставляют за собой длинный ровный след, который тут же заносит колючим снегом, и уже счастье в виде уютного огонька станционной будки пробивается через темноту навстречу своим хозяевам.
Я не знал, как это будет, знал только, что это будет непременно. Звенящий Стешин голос обещал мне это. Я нетерпеливо озираюсь, хочу посмотреть, нет ли этого уже здесь, сейчас Нет. Только душка Донауров в белой рубахе сидит, широко расставив длинные ноги, спрятав лицо в ладони; вот юркнул между столов напуганный половой в нечистом фартукетакой же мальчишка, как и я, вот Стеша, поводя подвижным плечом, исчезает за какой-то дверью, вот, наконец, и Неврев, который наливает себе вина и, задумавшись, смотрит в никуда, рюмка уже полна, красная жидкость льется через край и сбегает тонкой струйкой по жесткой крахмальной скатерти прямо ему на колено. «Опять печаль в его глазах»я в порыве необыкновенной жалости трогаю его за руку и начинаю утешать и отговаривать его сам не знаю от чего, ненадолго засыпаю на лавке и под сдержанные и понимающие смешки товарищей забираюсь в коляску.
* * *
В конце июня столичные полки выезжали в лагеря. Кавалерия размещалась в палатках на берегу Дудегорфского озера, бивак же нашего полка стоял в тот раз у въезда в Красное Село, которое местечко, обычно тихое и захолустное, преобразилось с нашим появлением.
Вместе с Невревым, Ламбом и Донауровым располагались мы под укрытием походного парусинового шатра, ну а подобное житье, как известно, теснит людей не в одном лишь буквальном смысле.
Днями рыскали мы по окрестностям: внимая полковому рожку, атаковали невидимого противника, выполняли сложные развороты на местности, рассыпались, словно картечь, и снова держали строй под пристальными взглядами великого князя Михаила Павловича. Вечером сушились у костров, гадая, не объявят ли сегодня ночью боевой сбор. Охотников повеселиться и в таких условиях меньше не стало: то и дело с наступлением белых сумерек мимо постов шныряли тенисчастливцы спешили на знакомые дачи. Мне, признаться, навещать было некого, и большей частью бродил я у полковых огней. В компании Неврева и Ламба обходили мы костер за костром, делясь скудными новостями с теми из товарищей, которые, подобно нам, скучали в обществе бесчисленных трубок и позевывающих денщиков.
В тот день, о каком имею намерение рассказать, нам было произведено учение в окрестностях селения Копорское. Все мы крайне утомились, а под конец забрались в самое болото. Возвратясь, я не придумал ничего лучше, как вздремнуть часок-другой
Когда я проснулся, ночь уже наступила. В палатке не раздавалось ни звука, кроме меня в ней никого не было. Я накинул плащ и вышел на воздух. Лагерь спал. Темные деревья, отягченные июньской листвой, грузные и недвижимые, покоились в душной тишине летней ночи. Где-то вдалеке, за ровными рядами палаток, протяжно прокричали часовые. Обычного в это время движения нигде не было видно, у догоравших костровникого, только из штабной палатки вылезал луч фонаря. Я направился туда.
Дежурным офицером стоял Елагин. Он сидел в одиночестве и пил чай.
Куда это все подевались? спросил я.
Ты всё проспал, посмеялся он, нынче всё, что способно двигаться, сидит у Плещеева.
А-а, играют, что ли, опять, разочарованно протянул я. Спать не хотелось, и было досадно, что все заняты картами.
Ну что́ там сегодня, королевство пошло на кон?
Вот именно, не переставал смеяться Елагин. Там такие дела творятся, а я отойти не могу Ты ж был утром в Копорском?
Ну да.
Там, говорят, живет какая-то старуха-чухонка, будто бы она гадает верно. Плещеев был у ней, да такого она ему наговорила: жди, сказала, легких денег.
Так он их каждый день ждет, улыбнулся я.
А главное, больших, продолжил Елагин. Во всяком случае, сейчас он проверяет предсказание.
Пойду погляжу, я сдержал зевок.
Сходи, сходи, Елагин с завистью посмотрел мне вслед, только ты зайди потом опять, пожалуй, расскажешь, что там.
Тебе же нет дела до страстей человеческих, передразнил я его же слова, недавно услышанные.
Да на дежурстве до всего есть дело, добродушно ответил он. Скучно.
В палатке у Плещеева было не протолкнуться. В необычайном молчании и тесноте человек двенадцать-пятнадцать, сгорбившись, в самых неудобных позах застыли над раскладным столиком, нещадно исписанным мелками. Еще несколько офицеров, тех, кому места уже не хватило, расхаживали у входа, то и дело заглядывая за широко откинутый полог.
Четверо, в их числе и Плещеев, выделявшийся прямо-таки мертвенной бледностью, восседали за этим столом. Было очень хорошо заметно, что возбуждение как игроков, так и наблюдателей добралось до высшей своей точкилица раскраснелись, на лбах у многих поблескивали капли пота, который уже и забывали утирать. Кое-кто сжимал в руках давно погасшие трубки. Только я приблизилсятяжелый вздох, похожий на стон, вырвался наружу.
Что́ там, что́, полезли внутрь стоявшие на улице. Я протиснулся. В почти звенящей тишине Плещеев трясущимися руками сгребал к себе на колени ворох мятых ассигнаций заодно с разбросанными картами и многочисленными стопками червонцев, там и сям расставленных на столе. Монетам передалось возбужденное состояние Плещеева, и они бунтовали, не желая, по-видимому, идти в новый кошелекони падали на дощатый пол, но никто на это не обращал никакого внимания. Это были только крошки.
Не может быть, прошептал Ламб, который тоже стоял вместе со всеми.
Всё было правильно, господа? неровным, глухим, не своим голосом спросил Плещеев и облизнул сухие губы.
О да, безусловно, отвечали несколько голосов. Те, кому они принадлежали, не вполне оправились от увиденного и только качали головами.
Сколько? спросил я.
Мне назвали сумму. Я не поверил.
Так, так, подтвердил еще кто-то. Плещеев тут же, не веря еще хорошенько в свое счастье, раздавал долги. Его не поздравляли из сочувствия к проигравшим. Впрочем, для них этот проигрыш был отнюдь не роковым событием.
Пою всех, прохрипел наконец Плещеев. Ну, бабкамолодец. Корову ей куплю, вот те крест. Прямо сейчас деньги пошлю.
Он стал звать денщика.
А что́, ты правда был у гадалки днем? спросил кто-то.
Да, да, черт побери, сегодня, когда были на учении, обедал у ней Вот черт. Не стану больше играть.
Вздор, братец, послышались смешки.
Не стану, отвечал Плещеев, я же себя знаюза неделю всё спущу.
Люди выбирались из палатки, трубки опять разгорались.
Бывает же такое, увидел меня Неврев.
Не поехать ли и нам попросить немножко счастья, в шутку предложил Ламб.
А который час? справился Неврев.
Да всего-то полночь.
Нет, погоди, ты серьезно, удивился я.
А Плещеев смелый, промолвил кто-то, я бы ни за что не решился узнать свою судьбу.
Почему бы не узнать?
Ну, как же, а вдруг впереди всякие ужасы. Мало того, что их уже не избежать, так живи и мучайся.
Отчего же не избежать? возражали другие.
Пустяки, донеслось с другой стороны, всё это, извините, чушь, все эти рассуждения. Плещеев каждый божий день играет, должно же когда-то и повезти. Простое совпадение.
Кто это может знать?
Такие разговоры слышались вокруг.
А может быть, и в самом деле съездить, задумчиво произнес Неврев.
Что ж, я еду, решил Ламб. Всё равно до утра не засну.
Еще один сумасшедший.
Попрошу не забываться.
Полноте, не обижайся! Но я бы ни за что
Плещеев, закричал Ламб, давай деньги для твоей старухи, мы сами отвезем.
Держи, отвечал тот, Но сперва выпьем.
Как угодно.
* * *
В селе Копорском когда-то проживали чухонцы, потом, как это у нас водится, за какую-то провинность, а может быть и просто так, без всякой провинности, по прихоти, людей посадили на подводы вместе с их скарбом и отвезли на житье куда-то к Петрозаводску. Так чухонская деревушка превратилась в русское село. Правда, кое-кто из стариков умудрился здесь остаться, да и доживали свой век в родных стенах.
Ехать нам было совсем недалеко, и вскоре после того, как бутылки, навязанные Плещеевым, были опорожнены, мы вступили в село. Чухонка жила на отшибе, и не сразу отыскали мы ее жилище, зато уж всех собак подняли на ноги. Наконецстучимся в изрядно покосившуюся избенку нашей Кассандры. Больших трудов стоило нам втолковать старухе, что неурочный наш визит носит самые добрые намерения. Она долго не открывала, однако при слове «деньги» дверца скрыпнула.
Мы, поочередно стукнувшись головами о низкий косяк, взошли и огляделись: печки в доме не было вовсеогонь был разведен в очаге прямо на земляном полу. Дым выходил через отверстие, специально проделанное в крыше; впрочем, бедность наделала здесь много отверстий. Однако на полках по стенам порядок царил отменныйслабые угли посылали отблески свои на вычищенные до блеска старинные медные блюда и котлы.
Добрый человек, спасибо ему, бормотала старуха, имея в виду Плещеева. Она то и дело мешала русские слова с чухонскими, недоверчиво поглядывая на нас, добрым людям и удача поделом Хорошо скажешьверят, нехорошоне верят, ругают старуху-дуру, злятся, бранятся. Не знаю, что сказать
Ты уж, бабушка, говори, успокоил ее Ламб.
Что увижускажу, заверила хозяйка и засунула деньги за грязный передник.
Она рассадила нас вкруг обгорелых камней, из которых был сложен грубый ее очаг, и, усевшись на землю напротив, поворошила палкой угли. Огонь встрепенулся. Мы хранили молчание и сосредоточенно наблюдали, как старуха водит прутиком по земляному полу, подбрасывая в костер сухие стебли неизвестной травы. При этом она забавно бубнила что-то себе под нос, и несколько раз меня разбирал смех, по правде сказать, весьма глупый. Я слыхал, что колдунья непременно должна иметь при себе черного кота. Кот был налицоно был он вовсе не черным, а серым, и, вместо того чтобы метать зловещие взгляды зеленых дьявольских глаз, он уютно свернулся у ног своей старухи, нимало не интересуясь происходящим.
Все это длилось значительное уже время, и мы начали терять терпение, когда вдруг гадалка тряхнула распущенными седыми космами и указала прутиком на Ламба:
Ты родился не в этой земле, прокаркала она, не в этой и умрешь.
Ламб пошевелился, звякнули шпоры. Кот зажмурился еще крепче. Старуха снова задумалась и принялась поглаживать кота.
Ламб точно родился не у насотец его, по происхождению француз, отправлял дипломатическую службу при прусском дворе, там его застала революция, там он и оставался до тех пор, пока маленький император не двинулся на восток. Отец Ламба внял этому движению и вместе с семейством устремился в том же направлении, строго соблюдая дистанцию между собственным экипажем и французским авангардом. Он благополучно достиг России, выехав из Берлина двумя днями прежде, чем туда въехал Наполеон. Старший Ламбвечный эмигрантв России был принят хорошо, если не сказать обласкан, вторично женился и не вернулся на родину даже после восстановления Бурбонов.
Невреву старуха наговорила много всего, но речь ее была столь туманна, запутана и противоречива, что я толком ничего не запомнил. Неврев, однако, внимал каждому слову чародейки с неослабевавшим любопытством и что-то переспрашивал.
Третьим оказался я. Мне было сказано буквально следующее:
Твой брат перейдет тебе дорожку, но сделает тебя счастливым.
Да-а, протянул Ламб, когда мы выбрались на столбовую дорогу, весьма туманно А впрочем, как обычнодальняя дорога, казенный дом Не говорите ни слова нашим острякамживого места не оставят.
Самое примечательное, рассмеялся я, что у меня нет брата Только измучились зря, да и лошадки что-то устали. С чего бы? Ведь завтра ученье в шесть часов.
Я остановился подтянуть ослабшую подпругу.
В семь, откликнулся Ламб из темноты, я приказ видел.
Неврев приотстал и молча трясся в седле.
* * *
Так и летело лето, но казалось таким же долгим, как вся прошлая жизнь. Приближалось 22 августа, день коронации, с которым связывал я известные надежды, однако случай вопреки ожиданиям к этому торжеству подарил мне щелчок по носу, обидный и отрезвляющий. Великий князь делал нам смотр перед парадом, мой Однодворец сделал проскачку, смешал строй и понес прямо на Михаила Павловича, так что я, отчаянно пытаясь остановить коня, все ближе и ближе видел его удивленное лицо.
Командир полка, ко мне, заорал он, и краем глаза я заметил, как тяжело подскакал к нему наш генерал, сверкая обнаженной саблей.
После злополучного смотра генерал в свою очередь трепал полковника Ворожеева, а я чувствовал себя подлецом. Однодворец же как обычно тянулся за сахаром морщинистыми губами.
Случай стал известен дяде, и он затребовал меня к себе. Я понял, что утомительной, никому не доставившей бы удовольствия беседы можно избежать только одним способом, и взял с собою Неврева. В первый же свободный от караула день мы отправились в Петербург. Мы выехали рано, утро выдалось солнечным, прохладный ветерок поддувал с залива и быстро сушил мокрые от росы ботфорты, а заодно заставлял нас постоянно вздрагивать от искр, сдуваемых с зажженных трубок.
Смотри, я показал Невреву свою трубку, что ты о ней скажешь?
А что́ о ней сказать? он пожал плечами.
Очень старая трубка, гордо пояснил я, мне ее подарил Ворожеев, когда я представлялся. У него их штук сорок или больше. Где он их набрал?
Неврев подержал трубку на раскрытой ладони. Солнечный луч, наткнувшись на потемневшее серебро, суетливо пробежался по кольцу, пытаясь высверкнуть.
Странно, вот держу ее, сказал я задумчиво, забирая трубку, нынче она моя, а сколько до меня было у ней обладателей.
И будет еще, заметил Неврев.
Ну уж нет, ухмыльнулся я, позабочусь, чтобы этого не случилось.
Бери ее с собой в могилу, улыбнулся он, или в канал вон брось.
Нет, вполне серьезно возразил я, в канал ее не брошу.
В городе мы решили размяться, отпустили возницу и часть пути до дядиного дома сделали пешком.
* * *
Судя по тому, как тоскливо посмотрел на меня швейцар, обычно дремлющий за дверями, но сегодня словно поджидавший нас, я понял, что дядя не совсем в духе. Я чувствовал, что это определение следовало бы даже усилить в соответствии с некоторыми другими тревожными признаками, однако не рискнул пугать себя раньше времени.
Федор торопливо принял киверы, и мы по широкой лестнице поднялись в круглую гостиную, где грозно хмурился не по-домашнему одетый дядя. Увидев Неврева, он оценил мою хитрость едва заметной улыбкой.
Разрешите представить, дядюшка, начал я намеренно громко, корнет Неврев Владимир Алексеич, мой сослуживец.
Веселый щелчок каблуков в щемящей тишине рассеял напряжение, а вместе с ним и дядины намерения. В ожидании обеда мы устроились в креслах, дядя недружелюбно поглядывал на меня, давая понять, что мне дарована лишь отсрочка, а не помилование, расспрашивал Неврева о службе, а потом поинтересовался:
Не сын ли вы Алексея Васильевича Неврева, того, что во время заграничного похода в чине капитана служил в конной артиллерии?
Да, несколько удивленно отозвался Неврев, отец был артиллеристом.
Вот как, дядюшка, воскликнул я, вы знакомы с родителем Владимира?
Очень плохо, едва, дядя задумался, припоминая что-то. Как-то в 14-м году мы возвращались из Европы и с неделю стояли в польском местечке. Там мы и встретилисьночевали в одном доме. Кроме того, ваш отец оказал мне одну услугу Хм, удивительно веселый человек. Как он? Оставил ли службу?
Убит в Персии под Аббас-Абадом десять лет назад, ответил Неврев.
Я слышал это впервые и сообразил, что с дядей Невреву будет нелегко отмолчаться.
Сожалею, простите, расстроенное лицо дяди говорило о том, что эти слова не простые звуки участия.