« Который теперь час? спросил я.
Скоро десять, ответил он и внимательно оглядел меня. Ни лихорадки, ни горячки?
Ни того, ни другого, я попытался улыбнуться, только ногой двинуть невозможно».
Принесли завтрак. Кофей сделал свое дело: все мысли осели в голове, я успокоился и стал ждать развития событий. Доктор посмотрел ногу, удовлетворенно промычал что-то Троссеру и удалился.
«Что вы намерены делать со мной?»спросил я управляющего, и в эту минуту высокая молодая женщина вошла к нам. Троссер произнес по-польски короткую фразу, но она оставила ее без ответа. Я приподнялся на кровати и глядел во все глаза. Это была красавица, скажу я вам! Не мастер я описывать внешности, скажу только, что поразила меня несомненная примесь восточной крови, которая, однако, делала ее еще обворожительней. «Нет ли у старика одалисок, спрятанных по башням?»мелькнуло в голове. Она, между тем, встретившись с моим взглядом, ничуть не смутилась и разглядывала меня весьма бесцеремонно. Уже не знаю, кого ожидала она увидеть на этой кровати, принца ли, седовласого ли генерала, но там возлежал я, и меня-то она и увидала.
« Графиня Радовская», поспешил представить замешкавшийся было мсье Троссер и назвал ей мое имя.
Я обратился к ней по-французски с изъявлениями благодарности за оказанную помощь, она отвечала мне сильным низким голосом на том же языке. Вкратце я описал ночное приключение, упустив, впрочем, некоторые подробности. Она спросила, откуда я родом, к какому полку принадлежу и еще что-то в таком духе. «Как просто разговаривать с женщиной, отвергшей Наполеона», подумал я, хотя и не верил в эту легенду. Я старался как мог забавнее представить эпизод с собаками и добился своегоона даже слегка улыбнулась.
« Мне сказали, что собака попала на старую рану, спросила она, где вы получили ее?
При Лейпциге, графиня.
Сказывают, что это было кровопролитнейшее сражение?
О, да, почти как Бородино, улыбнулся я.
Лейпциг на западе, Бородино на востоке, и между ними Польша, ответила она тоже с улыбкой».
Так мы беседовали около часа.
Неумолимый Троссерэто имя врезалось мне в память, вздохнул дядя, всё время находился в углу, даже не присев. Просто стоял и имел при этом самый отрешенный вид. Выйди он хоть на минутку, я не знаю, на что бы решился, ведь я привык быстро принимать решения. Я, верно, сказал бы ей, что не беден, довольно знатен, что смогу оставить службу, когда сам того пожелаю, что я не прошу ничего, кроме одноготолько стоять рядом с ней, дышать с нею одним воздухом и смотреть на нее. Больше ничего. Я готов был ехать куда угодно: в Европу, в Американские штаты, хотя бы и к каким-нибудь дикарям, не знающим металла. Глаза мои застилало туманом, и я почувствовал на лбу капли пота, выступившие от волнения. Всеми силами я подавлял в себе эти глупости, прекрасно понимая, что фантазии мои настолько нелепы, что не стоит даже открывать рта, чтобы сказать об этом. В то же самое время я был удивлен, с каким пристальным вниманием, а пожалуй и жадностию, слушала моя собеседница самые незначительные замечания, касающиеся до внешней жизни, до жизни, которая обтекала глухие стены старого замка, как речная вода обтекает лежачий валун. Я понял это очень верно и на какой-то миг почувствовал себя поваренком, во время дворцового переворота оказавшимся рядом с пустым троном и в суматохе способным занять его на одну минуту.
Когда Радовская в сопровождении управляющего вышла от меня, я в бессилии откинулся на подушки и едва не заплакал от беспомощности.
И уже через два часа оправдались самые худшие мои опасения: с утра по округе были разосланы верховые гайдуки в поисках какой-нибудь армейской части. Неудивительно, что очень быстро они обнаружили лагерь семеновского полка и скоро безжалостный топот копыт оглушил меня. Графа я так и не увидел, передав все мои благодарности через щуплого Троссера, был уложен в полковой дормез и в компании веселых конвойных, беспечные лица которых на мгновение сделались мне противны, покатил со двора. Я тоскливо оглянулся. И в дверном проеме замковой часовни, прилепившейся сбоку к одному из флигелей, мне привиделся нечеткий силуэт и светлое пятно лица, обращенного к аллее. Если это была она, о чем хотела просить Господа? Я представил себе беленые стены, черные дубовые балки и резное распятие, на которое никогда не упадает солнечный свет. Если бы потребовалось изменить веру, я сделал бы и это
Сказка кончиласьосталась только пыльная дорога, по которой, привязанная к дормезу, постукивала копытами моя лошадь.
«Ланской с утра поскакал за вином», весело сообщил мне Перевезенцев.
Ланской была фамилия бледного улана. Два ящика отличного шампанского ожидало нас. По пути я отмалчивался и отвечал на вопросы сослуживцев до обидного односложно. Вечером я имел объяснение с командиром полка и после этого напился пьян. Мой Федор крестился беспрестанно, я, помнится, рыдал у себя в палатке и страстно желал ни о чем не думать, но бредовые планы так и роились у меня в голове. Я, впрочем, отдавал себе отчет, что даже в таком состоянии я просто не мог ничего поделать. Оставалось однонадеяться на случай, но и случая не было видно. Что ж, надо было создать его, однако о каком похищении могла идти речь? Надо было видеть глаза этой женщиныее взгляд способен был опустить ружья роты солдат и отвернуть в сторону черные жерла пушек. При одном лишь взгляде на нее всякая мысль об обмане исчезала как противоестественная. И то, что приходится ждать нечто, что не имеет никакой возможности случиться, наполняло меня яростью
Дядя замолчал. Наш кофей, так и не тронутый, совсем остыл.
Через день мы получили приказ выступать. Нога не слушалась, я уже был не в отчаянии, а какое-то ледяное равнодушие сковывало меня Через два месяца я уже находился в Петербурге и посмеивался над своим нечаянным сумасшествием.
Мы все помолчали, впечатленные услышанным и произнесенным. Что́ выпадет на нашу долю? Будет ли у нас прекрасная принцесса, ночи, полные тайны, и мужественные шрамы, известные лишь посвященным?
А что́ же мой отец? спросил Неврев. Вы упоминали что-то о какой-то услуге, оказанной им.
Да-да, печально сказал дядя, простите, я увлекся. Ведь тот артиллерийский капитан, указавший мне дорогу к усадьбе Радовских, и был ваш батюшка.
Но, дядя! воскликнул я, кое-что припомнив. Ведь у этой истории есть продолжение, не правда ли?
Есть продолжение, но нет конца, промолвил он. Однако об этом в другой раз.
Его заметно расстроили воспоминания, и он предоставил нас самим себе. Когда он поднялся и зашагал к двери, я посмотрел на его твердо ступающие ноги и подумал, какая же из них несет на себе узор французской картечи и клыков безродного пса, сокрытый бежевыми немного старомодными панталонами. Не знаю почему, я так и не спросил об этом.
* * *
В воздух прокралось ощущение осени. Мимолетные ее запахи, которые исчезают прежде, чем дашь им определение, появились в нем. Публика потянулась в город: общество неторопливо влезало в чиновный сюртук, скроенный отцом и пошитый дочерью, с золотыми пуговицами куполов и со стоячим воротником Дворцовой площади. У нас ведь издавна повелось так: даже если и не служишь, всё равно находишься на службе.
Сероватое однообразие Адмиралтейского бульвара расцветили нарядные туалеты собранных дам. Разглядывая афишную тумбу, я поджидал Неврева, который в тот день раньше меня прибыл в город. В Петербург приехала Тальони, и мы непременно решили увидать премьеру.
Напротив тумбы, на скамье, расположился невысокий старичок в ветхом мундире итальянского моряка, длинные седые волосы свободно падали ему на плечи, старческие мутные глаза глядели добро и виновато, тонкие губы были тронуты извинительной улыбкой. Вокруг себя разложил он стопки цветной бумаги и ножницами вырезывал из нее профили прохожих. Когда ко мне подошел Неврев, две дамы позировали старичку; он, двигаясь по-обезьяньи, ловко кроил свои листы, бросая молниеносные взгляды на лица своих клиентов. Рядом хлопнула подножка экипажа, и кто-то назвал мое имя. Обернувшись, я увидал перед собой смеющегося Николеньку Лихачева:
Ты пропадаешь, тебя решительно не найти! почти закричал он своим всегда восторженным голосом. Я заходил к твоему дяде раза два, но тебя нет и нет. А мы с м-ль Старицкой спешим на «Берту», она вечером идет в Петергоф. Говорят, капитан сегодня обещает нечто удивительное.
Я взглянул на двухместную карету и за занавесками заметил хорошенькие любопытные глазки, изучающие нашу компанию.
Ну, ехать пора, сказал Николенька, направился к карете, но на полдороге остановился, взмахнув пухлыми руками. Кстати, ты будешь на балу у Турыниной? Там, между прочим, будут и барышни Локонские, лукаво сощурил он глаза.
Я незнаком с нею, крикнул я ему в ответ.
Ничего, можно достать приглашение. Тебе и твоему товарищу? он вопросительно взглянул на нас.
Корнет Неврев Владимир Алексеевич, сообщил я Николеньке. Ты пойдешь? обратился я к Невреву.
Пожалуй.
Я постараюсь, обещания Николеньки утонули в фиолетовом мраке экипажа. Оставлю у твоего дяди.
Дверца захлопнулась, лакей покачнулся на запятках, мелкая монета зазвенела в шляпе у старичка с ножницами.
Говорят, будто этот художник бывший виконт или граф, пояснил я Невреву, заметив, с каким интересом следит он за спорой работой ножниц. Француз из эмигрантов.
Какая насмешка судьбы, скривив лицо, произнес Неврев.
Да-да, согласился я и задумался, может ли человек среди гомона звуков угадать тот несуществующий, с каким рвется тончайшая нить, прядомая мойрами, и невинным завитком ложится на их острые колена. Когда бы это знать! Я крикнул извозчика и еще раз оглянулся на старичка-художника. Он, опустив руки вдоль туловища, ссутулившись, смотрел на нас невеселыми глазами. Порыв ветра потащил за собой красный недоделанный профильстарик всплеснул руками и бросился за ним.
* * *
Экипажи врывались на театральную площадь и замирали в живописном беспорядке. Фонари уже излучали бледный свет, хотя было еще светло. Мы заняли ложу, которую дядя, не любивший театра, впрочем, держал за собой, как он сам говорил, «на всякий случай». С моим появлением в Петербурге случай тут же превратился в правило. Бывало, право, очень весело разглядывать в астрономические трубы безвестных красавиц, раскинутых по ложам, а того интереснее лицезреть знаменитостей, про которых столько слышал, но ни разу еще не видел. Театр в Россиисредоточие новостей, особенно тех, которые он сам рождает неосторожными взглядами, печальной задумчивостью или чрезмерной веселостью своих почитателей. Сколько романов завязывалось здесь в гулких стенах, совпадая очень часто с первыми звуками представления, столько и находило свой конец с последними.
В тот вечер давали «Итальянку в Алжире» Россини. Что принадлежит до декораций, они были роскошны. Я с жадностью северянина вбирал в себя буйные краски юга и томился под властным гнетом очаровательной музыки.
Куда ты смотришь? спросил я Неврева, когда заметил, что голова его постоянно повернута от сцены.
В одну точку, отшутился он. Мне надо будет выйти ненадолго. Если не вернусь до конца, встретимся у подъезда.
В начале третьего акта он исчез. Я посмотрел туда, куда, как мне казалось, было обращено его внимание, и как будто различил в дальней ложе легкое движение. В полутьме я различил, правда, только скупо пробивавшуюся позолоту барьера и ежик седых волос, принадлежащих высокому господину, лицо которого показалось мне знакомым.
Уже близился финал, а Неврева всё не было. Я спустился вниз и, поискав его в возбужденной толпе, оставил это занятиеслишком много людей мелькало перед глазами. Он сам скорее бы меня заметил, одиноко шагающего у дверей. Однако время шло, и уже только одна, неизвестно чья, карета мокла под мелким моросящим дождем.
Напрасно прождав около часа, я подозвал мальчишку, сунул ему монету и велел пригнать извозчика. Хмурый, как эта погода, приехал я к дяде.
А утром в десятом часу принесли конверт от Николеньки. Я вскрыл его, и на стол выпала картонка приглашения. Оно было в единственном числе и на мое имя. Еще была записка: «Странное дело, но для твоего приятеля не удалось мне добыть билета. Приезжай, если это важно, обедать к Valon'y. В четыре я буду там и все расскажу».
Записка эта несказанно меня удивила, ибо Николенька чувствовал себя в свете как рыба в воде. Он легко обделывал куда более важные дела, и то, что у него не получился такой пустяк, как достать приглашение на вечер, намекало на чрезвычайные обстоятельства. Я наказал швейцару, что ежели появится Неврев, без доклада вести его на мою половину. Никто, однако, не приходил, и к четырем я отправился на свидание с Николенькой.
По правде говоря, меня немного обижало молчание Неврева относительно его тайных дел. Упорное нежелание отвечать на мои настойчивые вопросы задевало, но очень скоро я понял, что тянуть из него откровения просто нелепо, справляться у товарищей пожалуй и бесчестно, да и бесполезно, и я решал загадку, используя только свои предположения.
Никаких родственников, как мне было известно от самого Неврева, у него в столице не было, в театр один он никогда не ездилоставалось одно, самое простое решениене было ли у него каких-нибудь свиданий в городе, не замешана ли здесь женщина, одним словом. Воображение тут же помогло рассудку: ночь, луна, густой сад, заветные письма, передаваемые верной горничной, спешная подготовка к побегу из дома родителей, не дающих согласия на брак, приблизительно такую пирамиду событий воздвигло оно передо мной. А может быть, тоже тайкомпроникает он под крышу юной девушки, отданной на заклание старику-мужу со звездой и выпадающими зубами. Так или иначе, я постепенно склонялся к мнению, что, часто странное, поведение моего приятеля объясняется делами сердечными.
С такими мыслями я отдал шляпу лакею и направился туда, где Николенька уже изнемогал от вида поданного обеда, запивая голод вином.
Прочитал мою записку? спросил он.
Еще бы, отвечал я.
Тогда слушай. Турынина очень дружна с Сурневыми, их дочь ее крестница. А вот эта самая Елена Сурнева в каких-то связях с твоим приятелем, с этим Невревым.
Так и что?
Да то, что Ольга Ивановна так мне и сказала: родители Елены просят его не звать.
Почему? не совсем еще понял я. Откуда же они знали, о чем ты хлопочешь?
Ничего не знаю, замахал руками Николенька. Волочится он за нею, что ли. Толком я и сам не знаю Но Ольга Ивановна так добра со мной, вот она и намекнула в двух словах
Николенька, попросил я, ты об этом никому не говори. Это ведь не шутки для молодого человека.
Не то слово, отвечал он, подзывая полового. Но ты-то будешь?
«Вот оно что, подумал я, когда Николенька с пухлой папкой в руке умчался в свою канцелярию. Хм, Сурневы Знакомая фамилия». Я старался вспомнить, откуда она известна мне, но никак не мог. Надо было разыскать Неврева, но с наступлением осени я почти перебрался к дяде. Пришлось ехать в полк, в свои царскосельские комнаты, хотя я и имел еще два свободных дня. Заехав за коляской, я спросил дядю:
Что́ за люди Сурневы, дядюшка?
Сурневы? удивился он. Как же ты не знаешь, они же наши соседи по подмосковной!.. Так они ведь были у меня этим летом на сеансе мсье Пуссена.
Да-да, я тогда очень торопился, посмотрел чуть-чуть и пошел.
Александр Егоровичгенерал-майор в Генеральном штабе. И супруга его Ольга Дмитриевна, матушка их отлично знает. У них дочка твоих примерно годов.
Что́ вы говорите? сказал я дяде и вышел на улицу.
Вчерашняя выходка Неврева уже не так раздражала меня, и я в недурном расположении считал верстовые столбы, выкрашенные свежей краской.
* * *
Неврев, увидев меня, крикнул солдата, и тот понес кипятить помятый медный чайник.
Это от отца остался, сказал Неврев, кивнув на чайник, с самого детства его помню. Ты уж извини за то, что вчера вышло
Ладно, ладно, я перешел сразу к делу. Владимир, я невольно стал свидетелем происшествия, до тебя касающегося. Тебе приглашения к Турыниной я не привез. Помнишь, давеча говорили на бульваре? И знаешь почему?
Почему? спросил он, едва выдавив из себя это слово.
Да ты, я вижу, сам догадываешься. Кое-кто просил не давать тебе билета.
Вот как, тихо произнес он и уставился в пол.
Мне показалось, что он стыдится этой ситуации, и я поспешил успокоить его:
Неприятное, конечно, дело. Можешь мной располагать, если я имел в виду какую-нибудь захватывающую роль поверенноготого голубя, который поднимает на головокружительную высоту торопливо заполненные чернилами и слезами листки счастья.