Пустое, отвечал дядя неохотно.
Ну, топ cher, у тебя только рюмка всегда полна, заметил Сергей Васильевич. Мы сдержанно улыбнулись, благо в карете было почти темнолишь на мгновения свет фонарей выхватывал из мрака наши лица.
Говори, пристал к дяде Розен. Я и сам послушал бы с удовольствием, вспомнил бы те деньки Эх, сколько же нам тогда было лет, даже не верится, что нам когда-то было столько лет.
Дядя вздохнул.
Дядюшка, сказал я.
Дядя вздохнул еще раз.
Извольте, согласился он, но только после ужина.
Ужин прошел в нетерпеливом молчании. Я украдкой наблюдал за Невревым, который показался мне повеселевшим. Последнее время, с тех пор как получил он письмо от своего опекуна, он был мрачен и неразговорчив. Сегодня же улыбка заиграла у него на лице. То ли он действительно на что-то решился, побывав на Дворцовой площади, то ли как бы то ни было, его замечания перестали пугать своей отрешенностью, а движения стали живей. С неподдельным интересом устроился он на диване, приготовившись слушать дядин рассказ.
Что́ ж, сказал дядя, обводя нас глазами, и начал следующим образом:Девятнадцатого августа 1815 года был издан приказ по гвардейскому корпусу на случай его выступления. Узурпатор достиг Парижа и, наводя ужас на жителей Франции, вновь принялся за бесчинства. Русская армия двинулась в Европу. Войска, в том числе и гвардия, выступали из столицы. Каждый полк выходил один после другого через деньи с каждым днем город становился все более уныл и пуст. Со смешанным чувством отправились мы в новый поход. С одной стороны, все рвались покончить, наконец, с неугомонным неприятелем, с другоймы устали от свежих недавних грандиозных кампаний, да и жалко было покидать дом, в который только-только мы вернулись после стольких трудов.
Да, согласился Сергей Васильевич, некоторые весьма заманчивые знакомства пошли прахом из-за Бонапарта.
Он окинул нас победным взглядом. Мы кивнули понимающе.
Так вот, продолжил дядя, уже на марше донеслись до нас кое-какие известия о некоторых успехах Веллингтона и Блюхера, однако решительного пока ничего не было, и всяк готовился к сражениям. Гвардия собиралась в Вильну. Тысячи людей, лошадей, обозных телег, маркитантов, окрестных крестьян, везших припасы, ежедневно стекались в город, который не мог вместить всех прибывших и прибывающих и поэтому оказался окружен настоящим кольцом лагерей. «Я застал Вильну в шуму оружия и забав», заметил один мой знакомый и был совершенно прав. Ежедневно множество офицеров съезжались в город, ловя на лету походные увеселения. Почти каждый вечер устраивались маскарады и балы, притягивавшие местных панночек. Праздник, данный графом Милорадовичем по поводу тезоименитства императрицы, был великолепен. Город расцветился огнями и августовскими зарницами. На время все мы и забыли, зачем остановились в этом воздушном месте, забыли, что впереди нас ожидали многие версты пути и неутомимый противник. Среди поляков, однако, немногие были рады нашему появлению, остальные втайне держали сторону Бонапарта, который возбудил в них стремление к независимости от российской короны и своим побегом с Эльбы дал повод к размышлениям и к действию. Несмотря на большое стечение войск в Вильне, в округе было неспокойно. То и дело доходили слухи о разбойничьих нападениях на курьеров и офицеров, догонявших свои полки. Несколько раз загадочным образом вспыхивали пожары в домах, где квартировали генералы. Предполагали, что действуют поджигатели, и усилили караулы. Ночью по улицам сновали казачьи разъезды. Впрочем, заметил дядя, усмехнувшись, великий князь Константин чувствовал себя в Варшаве вполне уютно. Но я, похоже, увлекся. Расскажу о своих ощущениях, когда узнал я, что дорога полка пролегает в известной близости от мест, с которыми оказались связанными уже известные вам события. Я был воодушевлен. По дороге в Вильну мысли мои всё более тревожил незабываемый образ молодой Радовской. Я уже смутно восстанавливал в памяти ее точные черты, но цельное впечатление возбуждало воображение. Я усиленно раздумывал, каким бы способом вновь увидеть ее, увидеть хотя бы мельком. Через знакомого мне адъютанта, состоявшего при Сипягинетогда начальнике штаба корпуса, разведывал я пути, по которым предполагалось наше дальнейшее движение, в надежде, что они пролягут севернее Варшавы. Близость места живо напомнила мне мое очаровательное приключение, и я злился, когда мне казалось, что полк идет недостаточно быстро. Нетерпеливо ожидал я какой-нибудь возможности, какого-либо случая осуществить свои неясные замыслы. Я почему-то был убежден, что случай непременно возникнет, и жадно ловил обрывки разговоров и вообще всякие новости.
Однажды, не помню, к сожалению, какого именно числа, помню, что был это теплый вечер, столь редкий в то хмурое, пасмурное лето, я, наслаждаясь ясной погодой, не спеша возвращался к себе из Антокольского сада, где были в те дни гуляния. Небо над городом было ярко освещено огнями иллюминации, поэтому я не сразу обратил внимание на зловещее зарево, что разгоралось впереди. Только когда сзади послышались торопливые шаги людей, обгонявших меня с озабоченными лицами, я тоже прибавил шаг. Жуткое зрелище представилось глазам моим, когда узким кривым переулком вышел я на площадь. Тогда же ударили в набат, и тягучие звуки колоколов поплыли над Неманом. На площади загорелся костел. Сбежавшиеся горожане делали всё, чтобы остановить огоньвокруг была слишком тесная застройка. Несмотря на все усилия, пламя перекинулось на соседний трактир, который в спешке покидали перепуганные постояльцы, а оттуда уже угрожало какой-то местной управе, откуда обезумевшие чиновники, неизвестно как в столь поздний час оказавшиеся у места службы, лихорадочно выносили связки бумаг и укладывали их на подводы. Неожиданно задул ветерок; сначала слабый, он вскоре усилился невероятно, поднимая в воздух хлопавшие листы и разнося их по площади. Из множества лавчонок и магазинчиков спешно выбрасывались товары. Некоторые из них тут же возгорались от беспрестанно падающих головешек, нестерпимо рвалась черепица. Откуда появился огонь, как достиг он прекрасной церкви, установить было невозможно. Одни говорили, что загорелось в переулке от осветительной плошки, которыми был полон тогда иллюминированный город, другие утверждали, что видели людей, вносивших в церковь бочку с деревянным маслом. Впрочем, гуляющих допоздна было множество, много было и войск, так что война с огнем велась достойная.
Не успел я приблизиться к горевшему трактиру, как в меня прямо вцепилась растрепанная его хозяйка, крича мне что-то на ухо, но я, не зная ни местного наречия, ни по-польски, долго ничего не мог понять. Хозяйка узнала во мне офицера и повторяла как заклинание одну и ту же фразу: «Пан офицер, прикажите спасти его». Вокруг нас собралась толпа. Наконец, нашелся кто-то, кто смог объяснить мне по-русски, что ей надобно. Во втором этаже, оказывается, был у ней постоялец, то ли монах, то ли священник, я так и не понял сразу. Она настаивала, что он рано отправился почивать и никак не выходил из дома с тех пор, как начался пожар и загорелся трактир. Дикое ржание лошадей, которых не успели вывести из стойла они тоже занялись, надрывало мне душу и заглушало слова собравшихся вокруг людей. «Пан офицер, прикажите вытащить его. Он, верно, наглотался дыму и без чувств сейчас», примерно к этому сводились мольбы трактирщицы. Сам трактирщик стоял рядом и с мрачным видом взирал, как гибнет его достояние. Я не имел времени раздумывать, ибо огонь распространялся с удивительной быстротой. Никто из тех, кто слышал слова хозяйки, не решался и шагу сделать в ту сторону, и я заметил, что многие в смущении отводили глаза.
После того как последние из тех предметов, какие оказалось возможным спасти, были выброшены на булыжник, несколько солдат попытались прорваться внутрь, но отскочили, не выдержав жару. Уже и не знаю, что меня толкнуло на этот шаг, дело ведь было явно безнадежноетолько я бросился к пожарной бочке, что изо всех сил катила к костелу. Несколькими ведрами воды я вымочил себя до нитки, оставляя за собой мокрый след, который в свете пламени походил на свежую кровь. «Ваше благородие, не ходите, не достанете», загородил мне дорогу усатый гренадер, а какой-то поляк вцепился мне в рукав. Я распихал их и бросился прямо на лестницу, полную черного дыма. Сергей Васильевич вот тоже меня не пускал, да я не дался, улыбнулся дядя. Впрочем, было, конечно, ужасно. Едва нашел я нужный нумер, как позади что-то обрушилось с яростным треском. Дверь оказалась заперта, я начал задыхаться, но, слава богу, с четвертого удара высадил ее к чертям. На кровати и в самом деле неподвижно лежал мужчина, одетый в черную церковную одежду. Как только мог быстро я разодрал ее, чтобы не занялись концы, обхватил его руками и побежал вон. Он показался мне очень тяжел, у меня уже не хватало сил держать его на весу, и я кое-как волочил его по полу, а он то и дело стукался головой об лестничные ступеньки, так что умри он, я бы и не узнал, что послужило истинной причиной этой смерти. Но руки мои затекли, нестерпимо болели от жара, я укрывал лицо плечом и, рыча, двигался к выходу, намертво захватив ноги своей добычи. Мне было не до церемоний, и я справедливо решил за него, что лучше быть больным, чем мертвым. Тем более, добавил дядя, что священник и не подавал признаков жизни, находясь без сознания, так что ему мое варварское обращение было безразлично. Только когда опустил я его в недалеком расстоянии от трактира, обильный свет упал ему на грудь и что-то блеснуло под его белой сорочкой. С удивлением обнаружил я тончайшей работы кольчугу, надетую прежде рубахи. Здесь плеснули на нас водой, привели доктора и забрали его от меня. Я тяжело кашлял и, досадуя на испорченный мундир, взял вот Сергея Васильевича, и мы поплелись домой. Федор натер больные места какой-то травяной мазьюу него этих мазей всегда была полна коробка, достал мне новую одежду, и мы немного выпили вина, хотя все тело и было горячим как угли.
На следующий день просит меня к себе полковой командир и говорит:
« Князь, есть для вас дело. Нужно проводить одного местного священника в его приход, верст за сто отсюда. Экипаж его сгорел при вчерашнем пожаре, мне приказано предоставить ему свой. На дорогах нынче черт те что творится. Возьмите десяток казаков и отправляйтесь. Едва ли мы скоро выступим, но ежели узнаете, что мы вышли, догоняйте нас в Варшаве.
Куда же он едет? поинтересовался я.
В Мышинец, ответил мой начальник.
В Мышинец? воскликнул я. Да быть не может!
Там у него приход в округе, сам Милорадович просил сопроводить его. Вот вам подорожная».
Я взял бумаги и вышел на улицу. Я был настолько взволнован таким совпадением, что даже не спросил, что за птица этот поп, за которого просил сам граф.
К вечеру все были готовы к отъезду, я залез в карету, окруженную конвоем, и ожидал своего попутчика. Он не заставил себя ждать, и в высоком священнике, прижимавшем к себе пухлый портфель, я с удивлением узнал того самого человека, которого ночью я вытащил из огня!
« Искренне благодарю вас, князь, за ту неоценимую услугу, которую вы оказали мне вчера, произнес он приятным голосом на хорошем французском языке.
Не стоит благодарности, отвечал я, Il те faut des emotions».
Его звали Анджей. На вид ему было лет сорок или около того. Худое его лицо с несколько острыми чертами излучало спокойствиеспокойно и изучающе смотрели на меня его большие черные глаза. Он смотрел из-под чуть прикрытых бледных век с достоинством, но без того презрения, с каким обычно взирают на мир подобные господа. «Всё же, какая непроходимая разница между католиками и нашими попами, подумалось мне. Он относительно молод, а уже придал своему лицу такое значительное выражение». Его безусое и безбородое, голое лицо было собрано и четко очерчено затейливым овалом. На лицах наших священников часто я встречал достойное внимания выражение, но оно было иное совершенно; наши лица бывают восторженными, задумчивыми, а всё ж не так, как у католиков. Тем не хватает искренности, что ли, наивности, той святой простоты, необходимой для общения с Богом, зато уж холодной серьезности хоть отбавляй. Что ни говорите, какой неизгладимый отпечаток накладывает вера на лица своих служителей.
Не совсем так, дядюшка, возразил было я, но дядя остановил меня движением руки.
« Пан Анджей, спросил я, что за нужда облачаться в средневековые доспехи?»
Лицо его осталось невозмутимым, но мне почему-то показалось, что левая бровь поползла вверх.
« Видите, князь, я везу деньги епархии, а на дорогах так неспокойно. Военное время создает некоторые неудобства, учтиво пояснил он.
Вы поляк? спросил я.
Да».
Заметно было, что мой собеседник не слишком склонен к разговору, и я замолчал. Однако ехать нам было долго, волей-неволей пришлось разговориться. Я же подбирался к главному вопросу, терзавшему меня. Задать его прямо не казалось мне удобным, тем более, что беседа наша, раз коснувшись религии, никак не сходила с этого круга. Эти ловкачи не упустят ни малейшей возможности запутать человека в сетях своих мнимых, не известных даже Господу Богу, превосходств. «Будет сейчас испытывать меня», подумал я и не ошибся. Светского разговора не получалось. Я имел неосторожность, между прочим, отказать иезуитам в чести и совести. Пан Анджей внимал мне со снисходительной улыбкой. Не знаю, право, что он думал об иезуитах, но мои нападки даже мне в конце концов показались чересчур резкими, тем более, что он пропускал их мимо ушей.
« Правильно сделали, что изгнали их из обеих столиц. Они влезают не в свои дела и уловляют шаткие души. Я уже не говорю о том, что все они просто шпионили у нас, да так развязно, что хоть святых выноси. Примерно так говорил я. Россия в этой чести не нуждается.
Я бывал в Петербурге, заметил мой собеседник, и знаком с т-те Svetchine. Вот вам скорый пример не политической эмиграции, которая только утомляет Европу, а эмиграции духовной.
Пожалуй, это так, отвечал я, но вы лишь подчеркнули мою мысль. Увы, Софья Петровна подпала под влияние сардинского посланника де Местра. Как же умело этот человек совмещал несовместимое.
Ну, у русских есть неизменное правило понимать любую личную симпатию в политическом смысле.
Что́ ж, таковы уж особенности нашего государственного мышления, и заметьте, кстати, что они дают свои плодыне французская армия идет в Россию, а русская во Францию.
Но говорим-то мы с вами на французском языке, не правда ли? ловко парировал пан Анджей».
Дядя вздохнул.
« Пусть так, продолжил я, но как же вы можете принимать идеи человека, когда в них утверждается такое истерическое насилие?
Это вы де Местра имеете в виду? спросил ксендз. Палачисполнитель дела божьего на земле.
Палачи бывают обычно у обеих сторон, заметил я, вы которого разумеете?
Освященного. Что же до т-те Svetchine, то в вас, князь, согласитесь, играет возмущенный патриотизм, а это чувство не всегда необходимо. Договор, заключенный с Богом, уничтожает все прежние обязательства.
Заключивши раз, зачем стремиться к следующему?»
Одним словом, так пикировались мы до первой подставы.
Кстати, однако, снова вздохнул дядя, Свечина, таки через два года переехала в Париж. Говорят, теперь она у них почти святая. Еще бы! воскликнул дядя. На тысячи-то душ.
Так вот, продолжил он, пока меняли лошадей, мы вышли размяться и топтались возле кареты.
« А скажите, пан Анджей, что за места, куда мы едем? Я слышал что-то о тамошнем обществе, например, о старом графе Радовском. О его дочери прямо легенды ходят.
Неужели? он пристально посмотрел на меня, и мне почудилась улыбка, но было темно и я не был уверен.
Что-то такое приходилось мне слышать и про ее мужа, схитрил я, то ли какого-то пруссака, то ли саксонца.
Графиня свободна, ответил он.
Ну, значит была в браке.
Что́ за стремление непременно обручить ее, рассмеялся священник, никогда не была, князь.
А вы знакомы ли с графом?
Думаю, да, улыбнулся он, ведь мой приход в его усадьбе.
Вот как, удивился я и подумал, что перехитрил сам себя.
Скажите, пан Анджей, обратился я к нему, забираясь в карету, правда ли то, что дочь графа будто бы восточных кровей?
Как вам сказать, задумчиво проговорил он, мне кажется, что это только слухи.
Но вы же видели ее не раз, конечно!
Видел, видел, но что с того? Ведь и меня иногда называют испанцем (Что недалеко от истины, подумалось мне)».
В общем, ничего толком я не узнал, кроме одного, являвшегося для меня самым главным, а именно, что графиня Радовская не состояла в браке.
« Мы едем в город или прямо в усадьбу? спросил я.
Прямо в усадьбу. Сами всё увидите».
Он развел ухоженными, но крепкими руками, и я подумал, что такими руками одинаково хорошо держать и распятие, и пистолеты.
« Да, да, поспешил согласиться я, замирая от внутреннего трепета».
Лишь теперь, то есть тогда, поправился дядя, я понял вдруг, какая редкая удача выпала на мою долю. Какое стечение обстоятельств! Я сделался терпелив и держал себя в руках.
Когда, наконец, проехали мы мимо знакомой корчмы, я едва помнил себя от счастия и благодарности судьбе. «Какое жестокое правило, ехал и размышлял я, какое жестокое правило, чтобы попасть в странный дом, сперва нужно было побывать в пасти у пса, а третьего дня чуть не сгореть вместе со старой мебелью и клопами».
Ничего не изменилось за год в усадьбе графа, продолжил дядя, аллея по-прежнему вела к дому, дом тоже стоял на месте, только в некоторых местах поотваливалась лепнина карниза, да так и осталась незаделанной. Ровно год. Такое время редко доставляет заметные перемены, сказал дядя, если, конечно, не случается чего-нибудь слишком решительного. Мы подъехали к дому вечером, но солнце еще не садилось. Выйдя из кареты, я ожидал увидать этого мсье Троссера, управляющего, и точноон поспешно выскочил на чисто выметенные ступени наружной лестницы. Правда, на меня он взглянул лишь мельком, искоса, да я и держался в сторонке. Они с паном Анджеем заговорили по-польски и только после нескольких фраз со священником мсье Троссер разглядел и узнал меня. И вы знаете, что-то похожее на радостное удивление проступило на его неулыбчивом лице. Но если это и показалось мне, то я был доволен и тем, что не было на нем признаков обратного радости чувства.