А чем вы это можете объяснить? пристально глянул отец Александр на боярина Павла. Корысть? Страх? Что-то еще?
Не знаю, развел руками Пал Палыч. Наверное, и то, и другое, и третье. Что-то мрачное и гнетущее, словно разлитое в воздухе с тех пор, как Боярин Павел не договорил, но отец Александр все понял:
А что Государь?
Так я и Государю то же самое всякий раз говорю, невесело усмехнулся боярин Павел. А он всякий раз отвечает: «Да-да, Пал Палыч, я с вами полностью согласен, это совершенно недопустимо. И ежели чего узнаете, непременно обо всем докладывайте мне лично, мы вместе обмыслим, что делать», и все такое.
Ну и как, прислушивается Государь к вашим словам?
Прислушивается, да еще как, уныло кивнул боярин Павел, но поступает чаще всего точно наоборот. Не пойму только, отчего он все еще благоволит ко мнея же знаю, какие гадости на меня наговаривает его окружение!
В нашей стране сказали быдля поддержания авторитета власти, заметил отец Александр. Как бы это получше объяснить? Если при власть имущих находится человек вроде вас, известный честностью и неподкупностью, то и сама власть, какая бы она ни была, получает больше доверия в обществе.
Возможно, не без горечи усмехнулся Пал Палыч и одернул на себе боярский кафтан, к которому еще не очень привык. Однако вернемся от общего к частностям. Я не хочу и знать, кому ваш Ярослав так круто переступил дорогу, что его извести пытались. Вопрос в другоммогу ли я чем-то помочь, и если да, то как?
Видите ли, дорогой Пал Палыч, тут кроме прочего еще и сердечные дела примешались. Возлюбленная Ярославамужняя жена, и она готова бежать вместе с ним. Сперва в Новую Мангазею, а потом за границу. Но теперь я вижу, что бежать придется ему одному, а Евдокия Даниловна присоединится к нему позже Ну, чего тебе? спросил отец Александр у лохматой черной собаки, которая молча сопровождала их с самого начала улицы. Вот попрошайка! И, пошарив в карманах рясы, священник сунул ей какой-то пирожок. Все, больше не проси, нету.
Извините, Александр Иваныч, какая Евдокия Даниловна? тихо переспросил Пал Палыч, когда собака отошла с пирожком на обочину. Уж не Впрочем, меня это не касается. И, помолчав, добавил:Даже если и та самая.
Ну вот, язык мойвраг мой, обескураженно развел руками отец Александр. Пал Палыч, можно Ярослав побудет у вас до завтра? К тому времени я все подготовлю для его побега, а потом, Богу помолясь, и в свой путь отправлюсь. Вы, главное, о Васятке позаботьтесь. Я бы его с собою взял, да в нашей стране, боюсь, ему неуютно будет
На этот счет не беспокойтесь, твердо ответил Пал Палыч. Ну, вроде все обговорили? Тогда давайте прощаться. Незачем Тайному приказу очи мозолитьдескать, о чем это два таких неблагонадежных подданных так долго лясы точат?
Э, любезнейший Пал Палыч, тут уж не Тайным приказом, а еще чем потайнее пахнет, как бы в шутку возразил отец Александр. Ну, благослови вас Господь на добрые дела!
Священник истово перекрестил Пал Палыча, тот низко ему поклонился и продолжил путь уже в одиночестве. Отец Александр проводил его взором, тяжко вздохнул и побрел восвояси.
* * *
В ожидании, пока подадут обед, Василий Дубов прямо в трапезной демонстрировал содержание сундука, обнаруженного на огороде возле бывшей кузницы. А попутно рассказывал, как им удалось его найти. Особо при этом он расхваливал Васятку, впрочем, без опаски «перехвалить», ибо сам Васятка отсутствовал: едва карета дона Альфонсо прибыла в Терем, он тут же заявил, что настоящий, главный клад, по его разумению, зарыт где-то на берегу пруда, и, выбрав в чулане лопату «по себе», отправился на поиски. Естественно, Петрович тут же увязался за ним, и таким образом ничто не мешало откровенной беседе и предстоящему дружескому обеду.
Дормидонт очень внимательно рассматривал иконы и перелистывал церковные книгиНадежда чувствовала, что эти занятия как-то отвлекали его от невеселых дум. По ходу дела царь уверенно определял, какому иконописцу мог принадлежать тот или иной святой лик, выказывая себя немалым знатоком в этой области. На одной иконе, в художественном отношении далеко не самой совершенной, Дормидонт остановился особо:
Да это ж икона Святой Богоматериона считалась покровительницей Новой Мангазеи. Мне про нее рассказывали в тамошнем главном Соборе, будто бы перед вторжением Степана из нее начали источаться слезы. Настоятель просил меня вернуть ее в Мангазею, а я бы рад, да ведь все исчезло, что Степан оттуда вывез!
Ну хорошо, пускай золото, алмазы, иконы и прочее, но для чего понадобилось вывозить и прятать церковные книги? несколько удивленно произнес доктор. Они ведь, кажется, никакой материальной ценности не представляют?
Владлен Серапионыч, да как вы не понимаете! вскинулась Чаликова. Дело же не в золоте и не в алмазах. Для захватчиков куда важнее не просто ограбить побежденных, а поставить их на колени, а для этого прежде всего выбить из них всякую память о прошлом, превратить в быдло, в манкуртов, родства не помнящих! И, спохватившись, обернулась к Дормидонту:Извините, Ваше Величество, что столь неуважительно отзываюсь о деяниях вашего предка
Да чего уж там, великодушно махнул рукой Дормидонт. Ежели по совести, то изрядная скотина он был, царь Степан, царствие ему Дормидонт запнулся, не будучи уверен, в каком царствии пребывает теперь его пращур. И заговорил напористо, по-деловому:Друзья мои, вы еще не надумали, что делать с вашими находками?
После некоторого молчания заговорил Дубов:
Нам было поручено отыскать спрятанные золото и драгоценности. Мы с Васяткой пришли к выводу, что основная их часть находится в другом месте, и будем искать дальше Государь, вдруг обратился сыщик напрямую к Дормидонту, что бы вы сделали, если бы в вашу бытность царем у вас оказались эти иконы и церковные книги?
Вернул бы в Новую Мангазею, твердо ответил Дормидонт. Я же, понимаешь, не Степан.
А уверены ли вы, что так же поступит ваш уважаемый преемник?
Дормидонт промолчал, но это молчание говорило красноречивее всяких слов.
В разговор вступил дон Альфонсо:
Господа, я как раз еду в Новую Мангазею и мог бы доставить туда и иконы, и книги. Конечно, если вы мне доверите.
А то кому же еще доверять, как не вам! громогласно заявил Дормидонт. Но тогда, любезнейший дон Альфонсо, вам надо выезжать прямо теперь. Жаль, не пообедаем вместе с вами, да уж чего там, не в последний раз видимся. Зато я вам, понимаешь, гостинцев велю датьпо дороге и перекусите, коли проголодаетесь.
Дормидонт хлопнул в ладоши, и в горницу вошел слуга.
Значится, так, принеси нам два мешка покрепче. Да постой ты, торопыгазайди в стряпную и скажи, чтобы гостю еды приготовили. Да чтоб не жадничали, а от всей, понимаешь, души!.. А в мешки мы в один святых сложим, а во второй книги, подмигнул царь, когда слуга бросился выполнять приказание. И положим их так, что ежели кто ненароком и заглянет, то пускай думают, что там всякая ветошь!
Тут слуга принес два мешка, и друзья принялись упаковывать туда ценный груз. Когда все было готово, Дубов отвел доблестного рыцаря в сторонку:
Дон Альфонсо, судя по всему, в Мангазею вы прибудете поздним вечером. И мой вам советсразу поезжайте на постоялый двор Ефросиньи Гавриловны, вам его всякий укажет. Хозяйке можно доверять всецело, в этом я и сам имел случай убедиться.
Ну, давайте уж по дедовским обычаям присядем на дорожку, предложил Дормидонт.
Посидели, помолчали.
В путь! решительно поднялся дон Альфонсо и взвалил на себя мешок с церковными книгами. Мешок с иконами взял Дубов.
Когда и мешки, и гостинцы были уложены в вещевое отделение кареты, Дормидонт и его гости сердечно простились с доном Альфонсо, не забыв по еще одному стародавнему обычаю троекратно поцеловаться. И никто не заметил, как Чумичка приоткрыл свой старенький кафтан и, пошарив в одном из многочисленных внутренних карманов, извлек оттуда маленькую склянку и передал ее дон-Альфонсовскому вознице Максимилиану.
Наконец, карета стронулась с места, миновала ворота и вскоре исчезла за поворотом. Проводив ее задумчивым взглядом, Дормидонт неспешно повел своих гостей обратно в терем. А когда они шли через лужайку, Наде показалось, что в кустарнике что-то мелькнуло.
Заяц? схватила она Дормидонта за широкий рукав.
У нас этого добра хватает, не особо удивился царь. Да я, по правде сказать, до них не охотник. То ли дело рыбалка! Вот, помню, на той неделе
Пока Надя и Серапионыч выслушивали очередную «рыбацкую байку», Дубов внимательно вглядывался в кусты. А затем вполголоса поделился наблюдениями:
Нет, там не заяц, а покрупнее зверь будет. И не один, а два.
Неужто медведи? вскинул Дормидонт густые брови. Говорят, Степан любил на медведей хаживать
Ну, можно сказать, что и медведи, усмехнулся Василий. Одного звать Каширский, а второгоАнна Сергеевна.
О Господи, вздохнул Серапионыч. Только их не хватало!..
Маленькие издержки кладоискательского производства, с чувством обреченности сказала Чаликова. Ваше Величество, а может быть, вы прикажете страже вышвырнуть их отсюда куда подальше?
Нет-нет, ни в коем случае! решительно воспротивился Дубов. Мы поступим с ними не столь гуманнонапустим на них нашего дорогого Петровича!
Василий Николаич, а вам не кажется, что от вашего предложения попахивает, простите за выражение, некоторой долей садо-мазохизма? очень осторожно спросил Серапионыч.
По отношению к комук Петровичу или Анне Сергеевне с Каширским? выступил Дубов со встречным вопросом.
Ко всем троим, вместо Серапионыча ответила Чаликова. И, возвысив голос, продолжала так, чтобы ее услышали за кустами:А после обеда мы с доктором вам покажем одно местечкоуверена, что клад именно там!
Когда хозяин и его гости возвратилась в трапезную, стол уже ломился от всяких кушаний и запивок.
Прошу к столу, радушно пригласил царь. А кстати, отчего ваш возница не здесь? Я ж знаю, что он вам, понимаешь, не токмо лошадей правит, а наравне с вами.
Наш Чумичка не любит шумных сборищ, ответила Чаликова.
Где же тут шумные сборища? удивился Дормидонт, усаживаясь во главе стола. Да вы садитесь, не чинитесь, накладывайте себе чего нравится, у нас все по-простому, без шума и сборищ!.. А Васятка ваш гдевсе на озере? Надо бы спослать за ним, а то не дело без обеда-то, понимаешь.
Но спосылать за Васяткой не пришлось: он появился самв закатанных штанах и без рубашки, которую держал свернутой в руке. Следом за Васяткой плелся Петрович.
Ну как, Васятка, нашел чего? спросил Дубов.
Нет, но чувствую, что найду, скромно ответил Васятка. Ой, простите, я ж совсем раздетый
Да ничего, сынок, оставайся как есть, добродушно улыбнулся царь. Я ж знаю, каково этолопатой на солнцепеке махать. Ты лучше присаживайся да ешь.
Разумеется, Васятка не заставил просить себя дваждыда и еда на царском столе оказалась куда вкуснее, чем в холостяцком хозяйстве отца Александра.
Петрович переминался с ноги на ногуего-то никто за стол не приглашал, а сам садиться он не решался, памятуя о крутом нраве Дормидонта.
Васятка, а где ж твоя лопата? спросила Надежда.
Васятка прожевал то, что было у него во рту:
А я ее на берегу оставил. Потом думаю опять туда пойти.
Нет-нет, ты мне будешь нужен здесь, сказал Дубов и незаметно для Петровича подмигнул Васятке.
Ну, здесь, так здесь, легко согласился Васятка.
А за лопатой давайте я схожу, вызвался Серапионыч. Заодно и покопаю малость, раз ты считаешь, что там есть смысл копать
Разумеется, это было сказано не столько для Васятки, сколько для Петровичабудучи наименее компетентным (как он сам скромно полагал) в деле кладоискательства, Серапионыч «жертвовал собой» для того, чтобы хоть на время оставить своих друзей без докучливого надзора со стороны царского посланника.
* * *
Если бы князь Длиннорукий имел привычку задумываться о происходящем вокруг себя и делать соответствующие выводы, то он просто понял бы, что сегодня «не его день» и, смирившись с этим, успокоился и отложил все, что возможно, на завтра. Но князь, будучи человеком действия, не привык задумываться о столь премудрых вещах и, что называется, пер напролом, наперекор обстоятельствам. Правда, без желаемого успеха, что вовсе не утихомиривало градоначальнического пыла, скорее наоборотеще более его подстегивало.
Вернувшись на службу после обеда с «мышиными пророчествами», князь рвал и метал, браня своих нерадивых подчиненных. Досталось «на орехи» всем, включая даже каменотеса Черрителли, имевшего заказ на памятник великому и грозному Степанусего царя особо чтил Путята как Великого Завоевателя и Грозного Собирателя Земель Кислоярских.
Что за безобразие! рычал князь, потрясая рисунком будущего монумента прямо перед носом художника. Тебе оказали высочайшее довериевозвести памятник такому великому человеку, а ты, каналья римская, что мне суешь? Это ж не царь, а какая-то, прости Господи, каракатица морская, да еще на трех ножках!
Во-первых, не римская, а венецианская каналья, с достоинством отвечал Черрителли. А во-вторых, ваши замечания, синьор градоначальник, просто выказывают в вас, как бы это поприличнее выразиться, отсталое отношение к высокому искусству.
Однако князь вовсе не хотел выражаться поприличнее:
Может, я и отсталый, но никому не позволю глумиться над нашим славным прошлым и засорять наш прекрасный Царь-Город всяким каменным уродством!
Я так вижу! гордо приосанился камнотес. И ничуть не сомневаюсьпростые люди прекрасно поймут, что я хотел выразить своим уно беллиссимо шедевро!
Ну так объясни мне, дураку, что ты хотел выразить! вспылил Длиннорукий. Объясни мне, старому невежде, какого беса у Степана три ноги?
О, ну это же очень просто! воодушевился Черрителли. Если вы приглядитесь, то увидите, что это не просто ноги, но на каждой ноге на коленке еще и глазкак воплощение завоевательных притязаний вашего великого соотечественника: один глаз смотрит на закат, другой на восход, а третийна полдень.
А на полночь? едва сдерживая ярость, проскрежетал князь.
Художник схватил рисунок и, прищурившись, оглядел его с расстояния вытянутой руки. А другой рукой громогласно хлопнул себя по высокому лбу:
Си, ну конечно же! Я все думал, ну чего же здесь не хватает, а теперь понялчетвертой ноги! Знаете, синьор князь, а вы вовсе не такой невежда в искусстве, каким представляетесь. О, под моим руководством из вас мог бы получиться отличный ваятель!
Увольте, резко отказался князь. Нет, ну скажите вы мне пожалуйста, неужели вам так трудно сделать обычный памятник, чтобы у царя Степана было не три, не четыре и не десять ног, а две? Чтобы глаза находились не на коленях, не на спине и не на заднице, а там, где им положено быть?
Никогда! вскочил Черрителли столь порывисто, что даже стул, на котором сидел Длиннорукий, попятился всеми четырьмя ножками. Этого вы от меня никогда не добьетесь, мракобесы и душители всего нового и светлого в Высоком Искусстве! Джузеппе Черрителли будет голодать, холодать, терпеть все лишения, какие только могут выпасть на долю художника, но он никогда не опустится до презренного Реалисмо!
Последнего слова Длиннорукий не понял, но Черрителли произнес его с таким презрением, что князь решил, что это, наверное, какое-то непристойное итальянское ругательство, даже похлеще «канальи».
Ну и голодай на здоровье! крикнул градоначальник. Прочь с глаз моих, и не появляйся, покамест чего толкового не надумаешь!
Не дождетесь!!! проорал художник прямо в лицо князю и выскочил из градоначальничьей палаты, дверию шибко потряся.
Тьфу ты, бес заморский, проворчал князь, вытирая вспотевшую лысину. Мне уже домой давно пора, а я тут мякину в ступе толочу!
Но увыдаже на этом неприятные неожиданности не закончились: на выходе из градоуправления к князю подскочил один из мелких чиновников и вручил ему стопку бумаг.
Что это, Ванюшка? устало спросил Длиннорукий.
Простите, князь, меня зовут Несторушка, то есть Нестор Кириллович, вежливо поправил чиновник.
Ну, пускай себе Нестор Кириллович, милостиво согласился градоначальник. И все-таки: что это такое?
Как что? несколько удивился Нестор Кириллович. Смета. Вы же мне велели осмотреть Храм Всех Святых на Сороках и еще два здания, состоящих на попечении градоправления, и составить смету расходов по их починке.