Стало быть, так. Заговорив, художник даже не счел нужным смотреть мне в глаза. Я скривилась еще сильнее. Оплата пятьдесят сребров в неделю. График нестандартный: выходной не всегда в воскресенье, а по договоренности. Как раз по воскресеньям мне нередко бывает нужен помощник. Часы работы с десяти утра до семи вечера. Раньше десяти тебе здесь делать будет нечего. В случае выставки о времени договариваемся отдельно. Если расчеты надо произвести на дому у клиента, мне все равно, в какие часы ты будешь это делать. Да, и еще. Полагаю, это подразумевается изначально, но хочу уточнить: мне нужен не только архитектор, но и помощник. В том, что касается заказов, подготовки красок и тому подобного. Словом, ассистент. Если тебя устраивают условия, можешь приходить завтра к десяти.
Я смотрела на него, по-прежнему стоявшего у стола, снизу вверх, совершенно неприлично выпучив глаза.
Вы что, хотите сказать, что берете меня на работу? недоверчиво спросила я.
Протекция Дорона никак не могла быть настолько серьезной. Он не такая большая шишка, а художники, тем более оманы, и вовсе люди по природе своей независимые, предпочитающие полагаться на собственные суждения. Невольно вспомнился давешний нищий, пообещавший исполнение заветного желания.
Брик пожал плечами даже не удивленно, а скорее безразлично.
Почему нет? отозвался он. Расчеты сделаны идеально, схемы отличные. Ну так как?
Он все-таки соизволил посмотреть мне в глаза. Вопросительно, но в то же время довольно равнодушно. Соглашусь хорошо, откажусь он не сильно расстроится. Я в очередной раз впечатлилась тем, насколько он красив даже сейчас, с таким безразличным выражением лица. А может быть, именно поэтому?
Смысл вопроса дошел до меня не сразу: кто бы, скажите на милость, ответил отказом на моем месте?! Озвученное им жалованье примерно вдвое больше того, что я получала на предыдущей, весьма, кстати сказать, неплохой работе. С такими деньгами не то что за квартиру платить вообще жить припеваючи можно! А что касается нестандартных рабочих часов какая мне разница? У меня что будний день, что воскресенье одно и то же. Родных нет, близких друзей тоже. А перекрикиваться с вышедшей на балкон Лилах в любое время можно.
Да, поспешила ответить я, сообразив наконец, чего от меня ждут. Я приду завтра в десять.
Пришла. Дверь мне снова открыл хозяин дома, из чего я заключила, что прислуга здесь не живет. Следом за немногословным художником прошла по вчерашнему маршруту. Однако в кабинете мы на сей раз не задержались, вместо этого прошествовав в соседнюю комнату, ту самую, где он пропадал накануне сорок минут. Оказавшись на пороге, я с трудом удержала желание замереть, разинув рот.
Это была святая святых художника, мастерская. Вне всяких сомнений, как таковая она строилась изначально и спроектирована была сказочно. Очень просторная (как зал вытянутой формы), светлая, с причудливым неровным потолком, она чем-то неуловимо напоминала оранжерею. На порядок здесь не было и намека холсты, листы бумаги всех возможных размеров, палитры, разнообразные кисти, тряпки, безнадежно перепачканные в краске. При этом тут, кажется, не имелось ни одного предмета, который не касался бы непосредственно процесса рисования.
Мастерская была очень светлой благодаря огромным окнам, любое из которых легко было зашторить при помощи специальных рычажков (дотянуться до верха штор при всем желании нереально, столь высоки там окна). Кроме того, и на потолке, и на стенах располагались многочисленные кружочки миниатюрных светильников, которые, вероятно, можно было включать в различных комбинациях, чтобы создать нужный вариант искусственного освещения.
Но особого внимания, конечно, заслуживали стены. Ибо на них висели многочисленные картины. Вернее, так: Картины. Вне всякого сомнения, работы самого Брика. Не знаю, по какому принципу он решал, что именно оставить в этой мастерской. То ли выбирал те работы, которые посчитал неудачными, то ли, напротив, вешал на стены любимые свои произведения. Так или иначе, это было неописуемо. Практически со всех сторон на меня взирала природа, большей частью характерная для наших широт. Сосновый бор с землей, усыпанной ковром из хвои. Светло-голубая поляна незабудок, тянущихся к небу насыщенного синего цвета. Гроздь рябины, укрытая воздушной шапкой снега.
Приблизившись к незабудкам, я ощутила прикосновение легкого летнего ветерка, а от рябины, напротив, повеяло холодом. Даже если я не проработаю здесь долго, этого зрелища достаточно, чтобы с лихвой окупить все мои старания и последующие переживания. Словно я бесплатно побывала в совершенно невероятном музее.
Что скажешь? осведомился Брик привычно равнодушным тоном, подбирая с пола какую-то очередную тряпку.
Тогда мне впервые подумалось, что за его видимой бесстрастностью непременно должно скрываться что-то еще, ведь не может же художник столь безразлично говорить о собственном искусстве. Впрочем, если копнуть глубже, с какой стати его должно волновать мнение такой, как я? Я ведь не его коллега, не искусствовед, не известный коллекционер. Более того, во мне нет ни капли той красоты, которую Брик, судя по его работам, чрезвычайно ценил и необыкновенно тонко чувствовал.
Это Это сказочно, еле слышно выдохнула я.
Он мимолетно, но все же улыбнулся, после чего мы приступили к работе.
Оказалось, что на тот момент оман работал одновременно с тремя проектами. Два полотна были заказаны клиентами, еще одно он писал для собственного удовольствия и в перспективе планировал ехать с этой картиной на одну из наиболее престижных выставок страны. Необходимость распыляться, тратя время и силы на три работы, немало раздражала Брика, но выбора не было. И везде срочно требовались архитекторские расчеты.
Два из них я закончила за первые несколько часов. К вечеру оставался лишь третий проект, но тут дело застопорилось. Штука в том, что художник и сам был не уверен, как точно должна выглядеть будущая картина, постоянно менял расположение раскидистой ели и шпиля замка на набросках и никак не мог подобрать вариант, который устроил бы его на сто процентов. Мои же схемы напрямую зависели от результата этих поисков. В итоге над набросками и расчетами мы работали параллельно, стараясь совместными усилиями выявить оптимальную версию.
За окнами стало темнеть, и я все чаще смотрела на часы. Без десяти семь, а Брик и не думал закругляться. Семь. Семь ноль пять. Я напрягалась все сильнее. Напоминать художнику о времени не хотелось, но дома меня ждал пес, которого необходимо было вывести на прогулку. Он с самого начала очень прилично себя вел, всегда терпеливо дожидаясь выгула. Вечером мы выходили в половине седьмого семь. Теперь, учитывая, что добираться с работы домой мне предстояло около получаса, прогулка передвигалась на тридцать минут вперед, однако я ожидала, что пес поначалу немного потерпит, а потом перестроится на новый режим. Но заставлять его ждать еще дольше
Теперь я смотрела на часы чуть ли не каждую минуту. Время текло медленно, а Брик с головой ушел в наброски. Карандаш в его руке буквально летал по помещенному на мольберт листу. Семь десять. Четверть восьмого. Семь двадцать пять Бедный пес, он там, наверное, уже с ума сходит. Волнуется, что меня нет, и терпеть ему все труднее, стоит около двери, скулит
Адон Брик! обратилась я к художнику.
Ему стоило некоторого усилия оторваться от творческого процесса.
Да?
Я опустила голову: было неловко.
Уже больше семи часов. Мне пора домой.
Да брось, осталось не так уж много, отмахнулся оман, возвращаясь к мольберту, который в данный момент интересовал его гораздо сильнее разговора со мной. Гораздо сильнее всего на свете, наверное. Мы уже нашли верное направление, надо только его доработать. Каких-нибудь час-полтора и мы добьем эту схему!
Я почувствовала, как волосы на голове становятся дыбом. Час-полтора?! Подобного мой пес просто не выдержит. Я даже не представляю, в каком состоянии он будет к моему возвращению!
Нет, я никак не могу остаться так надолго.
Низ живота будто сжался в комок и слова дались тяжело, но поступить по-другому я была не способна.
Брик снова оторвал взгляд от мольберта и посмотрел на меня, на этот раз более внимательно.
Я предупреждал, что график будет нестандартный, строго заметил он.
С угрозой? Или все-таки нет?
Вы предупреждали, что рабочие часы с десяти до семи, твердо возразила я.
Помнить свои права я умела: в моей общей жизненной ситуации это было необходимо.
Брик помолчал, буравя меня хмурым взглядом.
Какая разница, семь или восемь? спросил он затем. Ну, в другой раз уйдешь в шесть. Или, если хочешь, доплачу тебе за лишний час, только высчитай сама, сколько там выходит. Давай, давай, у нас работа стоит!
Он попытался снова возвратиться к мольберту.
Но
Что еще?
Во взгляде художника явственно читалась укоризна.
Я правда не могу остаться. У меня есть срочное дело.
Несколько секунд длилась пауза, которую Брик прервал совершенно неожиданным заявлением:
Да подождет тебя твой хахаль, ничего с ним не сделается.
От удивления я на время забыла о страданиях своего пса.
Почему вы решили, что меня ждет хахаль?
Оман выразительно пожал плечами.
А какие альтернативы? Он бросил мимолетный взгляд на часы. Представление в театре началось полчаса назад. Опера раньше. Лавки уже закрыты, никакие выставки в городе сейчас не проходят. Куда еще ты можешь торопиться?
Логично. В корне неверно, но логично, вот ведь парадокс.
Это не хахаль.
Возможно, признаваться не следовало, но я не привыкла лгать без крайней необходимости, к тому же Брик все равно не счел ухажера уважительной причиной для раннего ухода. Хотя, черт побери, почему раннего? Я, наоборот, уже на полчаса задержалась.
Художник смотрел вопросительно, ожидая объяснений, и, помявшись, я все-таки призналась:
У меня есть собака. Пес, зачем-то уточнила я, потупившись. Понимаете, я должна его выгулять. Я никак не могу задержаться еще дольше. Если бы я знала заранее, я могла бы договориться с кем-нибудь, с соседкой, например, а так у меня просто нет выхода.
Я посмотрела на него умоляюще, но ответный взгляд оставался непроницаемым.
Ты готова вот так уйти с нового рабочего места из-за собаки? осведомился Брик, сделав особое ударение на последнем словосочетании.
Я представила себе пса, в отчаянии шкрябающего когтями входную дверь. И, опустив глаза, тихо сказала:
Да.
Словно приговор себе подписала.
Ясно, жестко сказал художник. Можешь идти.
И снова заводил карандашом по бумаге, начисто игнорируя мое присутствие.
С трудом передвигая одеревеневшими ногами, я вышла из мастерской.
Домой, наоборот, шагала быстро, отлично помня о причине своего поступка. Полностью сосредоточилась на скорости, о другом старалась не думать. И все равно, когда я добралась до своей улицы, уже было больше восьми. Раздававшееся из-за дверей тоскливое поскуливание, сменившееся при моем приближении отчаянным лаем, несколько примирило с реальностью. Я все-таки приняла правильное решение.
Когда я отперла и распахнула дверь, тут же попала «в объятия» пса. Он прыгал на меня с такой безудержной радостью, что я еле удержалась на ногах. А потом посторонилась, и он опрометью ринулся на улицу. Лапу задрал, едва успев соскочить со ступеней.
И снова я до глубокой ночи проплакала, зарывшись лицом в густую шерсть.
А наутро, чувствуя себя приговоренным, которого ведут на казнь, отправилась на Остров. Огонек надежды теплился, но очень слабый. Я понимала, что, вероятнее всего, уволена, пусть это и не было сформулировано вслух. Но убедиться в этом окончательно была обязана. Что ж, хотя бы в святая святых омана побывала, посмотрела его картины. И то хлеб.
Дождь легонько моросил, а я в третий раз в жизни стучалась в дверь просторного одноэтажного дома. Все внутри сжалось, когда послышался щелчок отпираемого замкаА потом снова сжалось, но уже по другой причине. Потому что на сей раз открыл мне не Брик. На пороге стояла делового вида женщина, высокая, подтянутая, старше меня, наверное, вдвое.
Похоже, я не просто уволена. Мне уже нашли замену.
Впрочем, что тут удивительного? На такое место из желающих очередь должна выстраиваться. И дураков вроде меня нет, никто другой так просто свой шанс не упустит.
Я даже подумывала сразу попрощаться и уйти, но женщина заговорила первой.
Вы, должно быть, геверет Дана Ронен? спросила она.
Вот как, даже имя мое знает.
Да.
Я высоко подняла голову, намереваясь с достоинством принять свой приговор.
Проходите.
Женщина пропустила меня внутрь. Я вошла, отметив, что она не сочла нужным представиться. Следом за незнакомкой прошествовала по привычному маршруту. Заходить в мастерскую она не стала, покинула меня в кабинете, предоставив самой переступить последний порог.
Брик, как и вчера, стоял у мольберта и потому увидел меня не сразу. Я сделала несколько шагов и кашлянула. Хоть все и было понятно, сердце ушло в пятки.
Художник обернулся. Смерил меня долгим взглядом, а потом нетерпеливо поинтересовался:
Ну, где тебя носит? У нас работа стоит. Давай сюда скорее, я, кажется, нашел правильный вариант.
От радости душа будто взлетела воздушным шариком, но ноги при этом приросли к полу.
Ты чего? нахмурил брови Брик, несмотря на свою увлеченность работой, заметивший, что со мной что-то не так.
А я думала, вы меня уволили, призналась я.
Глупо, конечно: к чему подавать человеку идеи? Но как-то само с губ сорвалось.
Оман нахмурился сильнее.
С какой стати? полюбопытствовал он.
Причем с таким видом, будто и в самом деле недоумевал.
Ну как, вы же сами вчера сказали: готова уйти раньше из-за собаки пробормотала я.
Ну и что? передернул плечами Брик. Мне было интересно, я задал вопрос. Ты ответила. На этом тему закрыли. Все. Любите же вы, женщины, нафантазировать глубинные мотивы там, где все лежит на поверхности, пожурил он, вновь принимаясь разглядывать рисунок.
Я могла бы ответить, что мужчины, в свою очередь, напрочь игнорируют глубинные мотивы даже там, где на поверхности не остается практически ничего. Но, разумеется, благоразумно промолчала, приступив вместо этого к работе. Лишь чуть позже спросила:
А кто эта женщина, которая открыла мне дверь?
Брик, кажется, не сразу понял, в чем заключался вопрос.
Далия? Служанка. Она приходит три раза в неделю.
На сей раз домой я вернулась вовремя. Присела на корточки рядом с вилявшим хвостом псом и, запустив руки в густую шерсть, задумчиво произнесла:
Хахаль. Ну и как тебе такое имя?
Мой первый выходной выпал на вторник. Нисколько не огорчившись этому обстоятельству, я провела пару часов в центре Аяры и, среди прочего, на городском базаре. В частности, прикупила кое-что для пса. Назад возвращалась по памятному мосту с замками. И на том самом месте, с которого я смотрела на воду несколько дней назад, стоял, облокотившись о перила, незнакомый мужчина. Он был одет в военную форму, красную с синими лацканами, синими шевронами и синими лампасами, и на ногах у него были высокие черные сапоги. Ноги я могла разглядеть лучше, чем лицо, поскольку он стоял, низко склонив голову, должно быть, наблюдая за течением реки. Лишь приблизившись, шагая вдоль перил, я смогла определить цвет его волос. Темный оттенок каштанового.
В состоянии войны наше королевство, Мамлаха, последние лет пять не находилось. Однако армия была необходима, и не только для поддержания авторитета. На границе королевства и других государств, с которыми у нас была договоренность о взаимопомощи, росли леса, в которых водились всевозможные чудовища. Границы эти следовало охранять, в первую очередь следить за обстановкой, но время от времени и вступать в схватки, дабы не позволить лесным обитателям захватить бо́льшую территорию.
Поза шатена казалась странной, напряженной, и я, остановившись в нескольких шагах, дабы не вторгаться в чужое личное пространство, рискнула спросить:
У вас все в порядке? Может быть, нужна какая-то помощь?
Военный медленно поднял голову, глядя не на меня, а прямо перед собой. Его лицо рассекал свежий шрам. Располосовав по диагонали левую щеку, он утончившейся полоской доходил до виска. Было видно, что необходимое лечение военный уже получил, но избавиться от шрама, увы, не удастся.