* * *
В конце января госпиталь получил приказ о передислокации в Дамаск. Их отводили из района боевых действий. Модули и оборудование нуждались в ремонте посерьезнее текущего, сотрудники госпиталя тоже нуждались в ремонте посерьезнее двух виски перед сном. Майкл не пил, вместо этого он учился у Ларкина специфическому медицинскому цинизму. С переменным успехом. Ремонт и ему очень не помешал бы. Гормональные зелья творили чудеса в том, что касалось физической формы, но психику не чинили.
А им обещали отдых и даже, возможно, отпуска. Всего-то нужно было добраться до Дамаска.
И по пути туда колонна попала в засаду.
Первый в жизни настоящий бой оказался Ну, да. Последним. Майкл сразу это понял. Вообще много чего понял и успел подумать, когда вытаскивал водителя из горящего хамви, когда искал укрытие от пуль, когда отстреливался. Наугад. Потому что стрелять было не по кому. Дроны-наводчики, огневые точки, размещенные где-то в скалах, за пределами видимости, мины на дороге, осколочные снарядыв воздухе. Майкл столько раз пытался представить, как поведет себя, если окажется в бою. Он боялся растеряться. Еще сильнее боялся испугаться. А когда дошло до дела, как-то очень быстро сориентировался и понял, что надежды нет. Их колонна, вся целиком, включая авангардную заставу, оказалась в зоне сплошного поражения. А засада была организована не для того, чтобы захватить заложников, автомобили или дорогое госпитальное оборудование. Их просто собирались уничтожить.
Так это и называлось: засада по уничтожению сил противника, боевой техники и материально-технического обеспечения.
И их уничтожили.
* * *
Помнить свою смертьэто же очень странно, так? И абсолютно неправильно. Помнить свою смерть невозможно. Воспоминания о ней означают, что смертьне конец. Но смертьэто смерть. После нее нет никакого «после». Майкл думал о том, как странно, что он не находит ничего странного в том, что помнит, как погиб. Помнит боль от разрывающих тело осколков, помнит темноту, тишину и ничто. Абсолютный покой без мыслей и чувств, без ощущения себя.
Сейчас он себя ощущал, и мог сказать, что там было хорошо. Но тогдатамне чувствовал даже этого. Тоже странно, если подумать. Помнить о том, чего нет.
Тебе не больно,в поле зрения появилось лицо Ларкина.Боль придумывает наш мозг, и он может вместо нее придумать что угодно, любые другие ощущения или их отсутствие. Что бы я сейчас ни делал, тебе не будет от этого больно.
Майкл почувствовал прилив бесконечной благодарности и бесконечной любви к этому всемогущему итальянцу. Подумать только, и он считал Ларкина неприятным типом! Да ведь лучше него никого нет на всем свете. И дело не в том, что Ларкин спас ему жизнь Что за чертовщина? Майкл помнил, как умер. Ларкин не спас ему жизнь, Ларкин воскресил его. Этого быть, конечно, не могло. Он потерял сознание, а итальянский доктор совершил свое обычное чудо и исцелил смертельные раны. Именно так все и было, но почему-то сейчас Майкл не мог в это поверить. Он знал, что умер и воскрес.
Знание и вера поменялись местами.
Тебя будут искать,продолжал Ларкин на итальянском,будут искать, как никого другого. Будут искать те, кто найдет кого угодно. Они всегда находят. Если не среди живых, так среди мертвых. Поэтому мы должны дать им тебя. Чтобы они прекратили поиски. Хорошо, что ты не знаешь итальянского.
Майкл знал итальянский. Языки давались ему легко, и кроме испанского, очень желательного для полноценной работы в полиции и в ФБР, и необходимого для работы в Калифорнии, он выучил итальянский и французский, немецкий, польский, подступился к нидерландскому, но сломался на произношении. Читать и писать, впрочем, научился. Кто освоил немецкую грамматику, справится с любой другой
Но Ларкин сказал: «хорошо, что ты не знаешь итальянского». Майкл очень хотел, чтобы всё было так, как хочет Ларкин. Если тому было хорошо от того, что он не знает итальянского, значит, не надо признаваться в знании языка. Майкл не хотел огорчать своего спасителя ничем и никогда.
Ларкин вынимал из него что-то не осколки, не пули. Какие-то части самого Майкла. Внутренние органы. Знание анатомии и смутныеабсолютно безболезненные, скорее даже приятные ощущения, вроде легкой щекотки,позволяли предположить, какие именно. Фрагменты кишечника. Печень. Почки. Селезенка Ларкин не останавливался. Он, похоже, задался целью выпотрошить Майкла целиком. С каждым вынутым кусочком проделывал какие-то шаманские манипуляции. Это, наверное, и была паранормальная хирургия, та самая, которой Майклу только предстояло научиться.
Ты полгода пил мою кровь,говорил Ларкин на итальянском,тебе их пули, осколки, мины, всё их жалкое оружиепустяк, ерунда, царапины. Пришлось постараться, чтобы ты потерял сознание. Важно было соблюсти золотую середину: причинить достаточно повреждений, чтобы не выдержало даже твое обновленное тело, и при этом не дать тебе умереть от ран. Потому что, видишь ли, убить тебя должен был я. Это необходимое условие для афата.
«Афат» было незнакомым словом, не итальянским. Майкл чуть было не спросил, что это, но сообразил, что выдаст этим свое знание языка и огорчит Ларкина.
А сейчас мы должны оставить здесь все, что тебе больше не понадобится. Перемешать с останками других погибших. Чтоб тебя не сочли пропавшим без вести и не стали искать. Но сначала нужно убрать из твоих частей все следы моей крови. До рассвета мы успеем, не беспокойся. А изъятые органы скоро регенерируют. Двое-трое суток Очень глупо,Ларкин пожал плечами,они тебе не нужны, однако кровь на их регенерацию все равно тратится. Впрочем, это не первоочередная проблема в моих исследованиях. Может быть, ты ею займешься, а может быть, найдешь для себя что-нибудь более интересное. Главное, Микель, что ты теперь мой. И ты поможешь мне спасти своего могущественного родича. У него в последние лет двадцать серьезные неприятности, а он об этом даже не знает.
Глава 4
Не быть виноватым в том, чего не исправить нисколько не лучше, чем винить себя без вины. Сложно. И объяснить сложно. Заноза знал, что боевики, уничтожившие госпиталь, получили оружие с его помощью. Он был очень далек от непосредственных процессов торговли оружием: заключения сделок, погрузки, перевозки, пересечения границ, но именно он обеспечивал бесперебойную работу основных частей этой схемы. Считалось, что за этим стоят разные люди, считалось, что онразные люди, много разных людей, но да, нахрен, какая разница? Его вины в гибели Майкла было не больше, чем у тех, кто создал уничтожившие госпиталь снаряды, кто собрал минометы и гранатометы, или оснастил камерами дроны-наводчики.
Но и не меньше.
Проследить пути от продавцов к покупателям было несложно. Оружие не безымянно, продавцы и покупателитем более. В тот день, когда в поместье Атли хоронили пустой гроб, накрытый звездно-полосатым флагом, в одном из михрабов мечети Омейядов кто-то оставил пятнадцать контейнеров для перевозки органов. В контейнерах были головы боевиков, участвовавших в нападении на госпиталь. В зубах у каждой головызаписка с именем. В зубах же у командиракороткое, но полное глубочайшего раскаяния послание с извинениями перед людьми и Аллахом. «Созданный, чтобы быть человеком, я стал зверем»,цитировали СМИ,«и за это нет мне прощения».
В мире много добрых людей,сказал Хасан.
Добрые люди наказали злых людей. В мире Турка это было обычным делом. Причудливая как голландское кружево схема взаимных обязательств, услуг, договоренностей и расположения, связывала Хасана со множеством добрых людей по всей планете.
Турок не мстил за смерть Майкла, он и не знал его толком. Заноза знал и успел привязаться, но Заноза бы привез головы боевиков в дом Атли. Оставил бы где-нибудь на широких перилах парадного крыльца. Мозга-то нет, одна только злость, а от злости всегда делаешь что-нибудь не то. Не тогда, когда убиваешь, когда убиваешь всё как раз правильно, а потом, когда уже убил, а все еще злишься.
В общем, хорошо, что Заноза отомстить не успел, а Хасан не мстил вообще. Добрые люди, которые были чем-то ему обязаны, тоже не мстили. Они осуществили правосудие. Наказали не за убийство одного американского мальчика, а за нападение на госпиталь. На врачей. На машины, отмеченные красным крестом. Вряд ли хоть кто-нибудь из этих добрых людей слышал слова «международное гуманитарное право», их и Хасан-то когда слышал, лишь пожимал плечами, но действовали они полностью в рамках этого права.
И не то, чтобы отрезание голов за его нарушение декларировалось официально, но ни Красный крест, ни духовенство, ни даже сетевая бурлящая масса, где на одного вменяемого приходилось три полоумных, не высказали недовольства тем, что в деле нападения на госпиталь было поставлено аж пятнадцать негуманных точек.
Если бы это была месть, легче не стало бы. А так легче не стало, но и не должно было, и от этого становилось как-то как-то так, будто это нормально, что убил тех людей не сам. Будто так и должно быть. Потому что добрые люди убили их более правильно.
Атли звали на похороны и отказаться было нельзя, и приехать днем было нельзя. Прилетели вечером, когда церемония уже закончилась.
Это был третий день после смерти Майкла. Всё не по правилам. Мусульман хоронят в день смерти до заката, без гроба, в одном саване, и только на мусульманском кладбище. Но от Майкла не осталось ничего... ничего сверх того, что позволило экспертам сделать заключение, что он точно был среди погибших. И экспертиза продолжалась куда дольше чем до заката. Да и Майкл был атеистом, так что хоронить его на мусульманском кладбище значило проявить неуважение и к нему, и к религии. Поэтомупустой гроб, могила в заснеженном парке под голым кряжистым деревом, на ветках которого разместился резной домишко.
Майкл был последним из детей, кто играл в нем. Самый младший в семье.
Он должен был унаследовать дело,говорил Дэвид,у нас так заведеновзгляд на Хасана, будто он хранитель традиций или жрец или еще кто-то значимый, кто может подтвердить, что да, так заведено, так всегда было и всегда будет.
Хасан молча кивнул. Подтвердил. Так было и так будет.
Заноза слышал, что это тюркский обычай. Понять, что традиции современной американской капиталистической семьи уходят корнями в глухое среднеазиатское Средневековье, оказалось куда более приемлемым, чем думать про пустой гроб в холодной земле, во вьюжной темноте февральской ночи.
Если бы не они, Майкл, может, и не пошел бы служить.
А если бы он погиб в каком-нибудь из рейдов «Турецкой крепости» было бы лучше?
Что точно было бы лучшеэто не задавать себе таких вопросов. Никогда. Слишком велика опасность найти ответ.
* * *
Могущественным родичем был мистер Намик-Карасар. А проблемойЗаноза. Неожиданно. Но любые неожиданности меркли перед реальностью сверхъестественного. Меркли. Становились приемлемыми до полной обыденности. И все же не настолько обыденными, чтобы принять их без тени сомнений.
Теперь Майкл понимал, как Ларкин узнал о его планах на будущее, о «Турецкой крепости», о том, что он родственник мистера Намик-Карасара. Ларкин умел видеть чужие мечты и страхи. Видеть потаенное, даже то, чего тот, на кого Ларкин смотрел, сам о себе не знал. Ну, а Майкл точно знал, о чем мечтает. Прочесть его оказалось проще простого. Узнать и о нем, и о Занозе, и о мистере Намик-Карасаре. Получалось, он их подвел. Но получалось также, что это был первый шаг к избавлению мистера Намик-Карасара от очень серьезных неприятностей. От Занозы, да. Тот полностью контролировал мистера Намик-Карасара, сосредоточив, таким образом, в единоличном распоряжении силу и возможности, превосходящие предел дозволенного. Пока мистер Намик-Карасар, который, собственно, и был этой силой и возможностями, действовал по собственному выбору и разумению, это предел дозволенного не превосходило, потому что мистер Намик-Карасара был единственным, кто определял, где проходит предел. Единственным, кто мог устанавливать границы. Но когда он оказался в руках Занозы, правила изменились, потому что Заноза был кровожадным психом с манией величия и непомерными амбициями.
Это очень походило на правду, но совершенно не походило на Занозу.
Противоречие. Парадокс. Майкл пытался балансировать на границе между двумя правдами или неправдами. Устоять на грани между правдой и ложью было бы куда проще, и он отчаянно пытался понять, где одно, а где другое. Ларкин привел ему фактысразу это сделал, с самого начала обучения устроил экскурс в новейшую историю вампиров, предоставив Майклу самому найти подтверждения и совпадения в истории людей. Уничтожение лондонского истеблишмента в 1899-м, массовые убийства в Техасе в 1911-м1913-м, массовые убийства в Чикаго в 1931-м; в 1994-мтеракт в Лондоне, стерший с лица земли целый квартал в центре города. Там, к счастью, обошлось малой кровьюсиловики оказались готовы и вовремя эвакуировали всех гражданских. А полгода спустя, весной 1995-гостремительное, завершившееся за несколько суток, изменение расклада сил среди банд Лос-Анджелеса. Событие, вроде бы, не стоящее внимания по сравнению с бунтом чернокожих и латиносов тремя годами раньше, но любой, кто умел искать факты и правильно их понимать, увидел бы, что последствия этого передела власти оказались куда значительнее для города и всего штата, чем все, что было накручено вокруг истории Родни Кинга.
Сведения насчет переворота в Париже весной 2006-го Майкл проверить не мог, человеческая история ничего такого, конечно, не зафиксировала, но информация о пожаре, уничтожившем крупнейшую во Франции частную библиотеку, подтвердилась по первому же запросу. Библиотека сгорела, ее владелец, Блан Бризон, пропал без вести той же ночью. Предполагалось, что он погиб в пожаре, но найти останки не удалось. По словам Ларкина, Блан Бризон был тийрмастером Парижа то есть, Бризонтира, и Заноза сжег его вместе с библиотекой в результате каких-то личных разногласий.
Заноза не очень любил книги, это Майкл знал. Ларкин говорил правду, это Майкл тоже знал. То, что делал Заноза не имело смысла. Смены правителей тийров не приносили ему никакой выгоды, всего лишь заменяли одних врагов на других. Кровь ради крови, разрушение ради разрушения. Кровожадный псих, могущественный и вдвойне опасный из-за своей непредсказуемости. Все равно что маньяк-убийца, которого невозможно поймать, потому что невозможно понять, что им движет.
И снова это очень походило на правду, но совершенно не походило на Занозу. Факты общеизвестные противоречили фактам, известным только Майклу. Но и те, и другие были верны.
Добро пожаловать в сверхъестественный мир! Реальность стала необъяснимой, и другой теперь не будет.
Заноза всему и всегда искал объяснения. Он бы не счел необъяснимость сверхъестественного достаточным аргументом, чтобы перестать искать. Заноза был очень плохим примеромон делал очень плохие вещи, к тому же совершенно бессмысленные. Он был опасен. Ларкин хотел, чтобы Майкл уничтожил его, освободил от него мистера Намик-Карасара и, возможно, спас существующий порядок вещей.
Для Ларкина Майкл готов был сделать что угодно. Готов был убить не только Занозу, а вообще любого. В родной дом вернулся бы, не задумываясь, и сжег там всех.
Не задумываясь.
Но Ларкин хотел, чтобы он понимал, что делает.
Есть в сверхъестественном мире такое явление, как связь между ратуном и най. Связь, образующаяся, когда мертвец выпивает из живого всю кровь до капли и отдаёт взамен свою. От смерти этот обмен не спасаеткровь в желудочно-кишечном тракте не может заменить опустошенные вены и артерии, и даже напившись крови вампира, жертва умирает, как и положено природой. Однако дальше законы природы теряют силу, и на свет является новый вампир. Кровь ратунаего новая жизнь, и он любит ратуна так, как только можно любить то, чего дороже нет. Ведь что может быть дороже жизни?
Ничего.
Ничегодля тех, кем движут только инстинкты. А мыслящее существо оценивает жизнь в сравнении со множеством вещей и явлений. Инстинкты Майкла требовали любить Ларкина, и он любил, слушался, самозабвенно учился быть полноценным вампиром, радовался похвалам, расстраивался, если Ларкин был им недоволен. А тот, в свою очередь, считал, что Майкл приложит больше стараний, больше усилий, если будет действовать с полным пониманием и своей задачи, и всех обстоятельств, делающих решение задачи необходимым и обязательным.
Подход правильный. Когда понимаешь, что и почему должен сделать, действуешь гораздо лучше, чем вслепую. При одном условии: нужно согласиться с тем, что ты действительно должен сделать то, чего от тебя хотят.
Майкл был согласен сделать всё. Но не мог согласиться с тем, что это его долг. А чем больше узнавал о мире, который должен спасти, о преступлениях Занозы, о могуществе мистера Намик-Карасара, тем меньше верил в то, что Занозу действительно нужно убивать, мистера Намик-Карасараосвобождать, а мирспасать. Мир спасать было не от чего, и этот вывод аннулировал два предыдущих пункта.