Даже оставляя в стороне факты (с фактами-то как раз было сложно, потому что, противоречащие друг-другу, сами по себе они оставались верны) просто следуя интуиции и некоему обобщенному представлению о правильном и неправильном, получалось, что мир спасать не от чего. Мистер Намик-Карасар был по словам Ларкина (и по легендам обитателей сверхъестественного) воплощением справедливости. Он мог поступать хорошо, мог поступать плохо, мог поступать ужасно, но не мог быть не прав. Это был то ли подарок ему от фей, то ли свойство характера, за которое феи дали ему много разных других подарковтут легенды не сходились, да не так это было и важно. Важно было то, что Ларкин хотел спасти мир и поступил ради этого неправильноорганизовал засаду на госпиталь. Люди, чьими руками он это сделал, уже были наказаны. Майкл знал, что мистер Намик-Карасар не имел отношения к убийству полутора десятков сирийских боевиков. Майкл был уверен, что мистер Намик-Карасар имел к этому самое непосредственное отношение. Так же, как и в том, что Ларкину тоже предстояло понести наказание.
Мистер Намик-Карасар не мог быть не прав. Значит, не прав был Ларкин.
Майклу многое предстояло сделать, но у него, если повезет, целая вечность была впереди, чтобы сделать все, что задумано. А вот на то, чтобы спасти ратуна времени почти не осталось. И вместо того, чтобы планировать операцию по убийству Занозы, Майкл все силы бросил на планирование операции по спасению Ларкина.
Если бы не просьба ратуна ни при каких обстоятельствах не выдавать себя, всеми силами скрывать возвращение из мертвых, Майкл нашел бы способ связаться с Занозой так, чтобы это не расстроило Ларкина и осталось тайной для пятерых других най. Они, все пятеро, действительно имели докторские степени. Докторами медицины, правда, оказались только двое: Эррико Фуччо и Хесс Хибо, неизменно сопровождавшие Ларкина в поездках в «горячие точки». Райя Крэг была историком, специалистом по шумеро-акадской мифологии; Мэйсон Чеснейструктуральным лингвистом, в качестве хобби изучающим теорию нарративов; а Мауро Рагхаванматематиком. С ним Майкл сошелся ближе всех на почве интереса к прикладной математике применительно к работе поисковых и экспертных систем.
Мауро был единственным членом семьи, кто мог поймать его на попытках спасти Ларкина. И единственным, кто мог помочь. Надо было не попасться и при этом использовать его мастерство и знания, что добавляло в жизнь, и так-то напряженную, дополнительную остроту. Этакую индийскую перчинку. Впрочем, от всего, кроме математики и компьютеров Мауро был настолько далек, что Майкл, наверное, мог бы при нем вслух рассуждать о своих сомнениях и чаяниях, о задаче, поставленной Ларкином, и о невозможности ее выполнения, а благодушный индус счел бы это лишь сложно сформулированным поисковым запросом.
Он, однако, не скрывал, что время от времени проверяет, где именно Майкл побывал в сети, что искал и что смог найти. А Майкл скрывал, что сразу, с первой ночи, как получил в свое распоряжение ноутбук, написал скрипт, корректирующий историю браузера. Скрипт удалял из логов адреса всех ресурсов, посещение которых могло расстроить ЛаркинаМауро ведь обязательно рассказал бы о нихи пропорционально увеличивал время пребывания на ресурсах, посещение которых Ларкин одобрял и даже рекомендовал.
Майкл искал способы противостояния колдовству Ларкина. Своему колдовству. Вспоминал, как три уже четыре года назад начал искать первые следы подлинной информации о паранормах. Тогда это казалось странным. Тогда он сам себе казался странным. До первых результатов, до первых документальных подтверждений того, что люди с паранормальными способностями действительно существуют, он боялся, что станет таким же психом, как те, кто верит в заговор властей, прибегающих к помощи паранормов, но скрывающих их существование.
Оказалось, что и заговор есть, и паранормы, и сотрудничество паранормов с властями, но все равно, даже имея доказательства, даже зная, что в той же «Турецкой крепости» работали люди со сверхчеловеческими способностями, Майкл сомневался в здравости своего рассудка, пока не встретил Ларкина.
И что оказалось? Оказалось, что Ларкин никакой не паранорм, а самый настоящий вампир. Оказалось, что паранормальные способности у людей есть, но ониисключение из правил, явление настолько редкое, что им можно пренебречь и считать несуществующим, зато способности сверхъестественныедело самое обычное. На Земле одних только вампиров обитало около пятисот тысяч, и примерно столько же было разных других волшебных созданий, вроде оборотней, русалок, призраков, колдунов, вурдалаков, тех, кто был одержим демонами или маниту и прочая, и прочая. И это только те, кто когда-то был или до сих пор оставался людьми. В мир духов, в подлинный мир подлинного волшебства Майкл пока даже краем глаза не заглядывал.
Ларкин велел ему держаться подальше от фей до тех пор, пока с Занозой не будет покончено, и Майкл отложил знакомство с дивным народом на будущее.
Сейчас он искал достоверную информацию о колдовстве вампиров и чувствовал себя так, будто занимается самыми обыденными вещами. Ничего в его поисках не противоречило реальности, данной в ощущения и ощущаемой самым непосредственным образом. Не хватало возможности выйти из дома, самому поездить по архивам, поговорить с людьми, полистать неоцифрованные газетные подшивки. Но тут Ларкин оставался непреклоненМайклу нельзя было знать, где он находится, чтобы случайно не выдать расположение убежища.
Повзрослеешь, съедешь от меня, обзаведешься своим домом, и болтай о нем с кем угодно и сколько угодно. Но о том, где ты сейчас, тебе не надо знать до тех пор, пока дело не будет закончено.
Майкл безвылазно сидел в четырех стенах, но почему-то не уставал от этого.
Формулировка «почему-то» была плохойпривет от Занозыон размышлял над ней и над тем, почему желание выйти наружу, да ладно, наружу, желание хотя бы в окно какое-нибудь посмотреть, не становится непреодолимым. Нет, правда, ни в его апартаментах, ни во всем большом доме, населенном шестерыми вампирами и четырьмя Слугами не было даже окон, одни только фрески на стенах и потолке да красивый узорчатый паркет. Рехнуться же можно. Но получалось, что фресок достаточно, нарисованное небо прекрасно заменяет настоящее, а дел так много, что гулять-то все равно некогда.
По размышлении Майкл понял, что дело снова в Ларкине, то есть, в связывающих их кровавых узах, обусловленной узами любви и обусловленном любовью желании делать всё, что хочет ратун. Ларкин хотел, чтобы Майкл до поры до времени не покидал дом, и Майкл хотел того же.
Ну, что ж, одной из целей поиска, который он вел в сети, был способ избавиться от уз. Не для того, чтобы перестать любить ратунао таком Майкл и не помышлял, он дорожил своим сильным, прекрасным и всепоглощающим чувством, и ни за что не хотел бы утратить эту любовьа для того, чтобы освободиться от запретов и дать знать о себе. Для того, чтобы иметь возможность поговорить с Занозой и мистером Намик-Карасаром. Чтобы спасти Ларкина. Ну, и, потом, ратун сам говорили доказывал всеми поступкамичто ему нужно от Майкла полное понимание, без которого невозможно полное и осознанное содействие. А пока их души связывает кровь, связывает, как ни посмотри, насильно, понимание не может быть полным. Связь мешает взвешенности оценок, разумности суждений и логичности выводов. Ларкин винил Занозу в том, что тот помрачил разум и подчинил душу мистера Намик-Карасара, Ларкин ненавидел дайны власти, но не мог понять, что связь на крови сродни этим дайнам и делает то же самое с разумом и душой Майкла.
Обычное дело, хоть для людей, хоть для вампироввидеть соломинку в чужом глазу и не замечать бревна в собственном.
Сверхъестественные способности вместо паранормальных, посмертие вместо жизни, спасение вместо местиМайкл не удивлялся легкости, с которой принял новые правила игры. Они же не были новыми, он просто не знал о них. Теперь узнал.
Ларкин заходил и с этой стороны тоже, мол, Заноза-то всегда знал о том, что реальностьне то, чем кажется, но скрывал это знание от Майкла столь тщательно, что развеял даже детские иллюзии о возможности существования волшебства. Майкл от этих иллюзий избавился лет в пять, без них было интереснеебольше вопросов, яснее ответы. А Заноза соблюдал правила безопасности. А Ларкин лгал. Лгал, что спас от смерти. А ведь сам же и убил. Майкл любил Ларкина, но погибших друзей было мучительно жаль.
Новая жизнь ему нравилась. Ложьнет.
Афат не научил его исцелять раненых, эти дайны ему не достались. И хорошо. Потому что Ларкин, как оказалось, получил их не в подарок от фей, как нормальные вампиры, Ларкин получил их в наказание. Что же за несчастливое создание его ратун!
Майкл думал об этом с улыбкой, но Ларкина все-таки жалел. Многие люди, стремясь к благим целям, совершают ошибки и портят себе всю жизнь. Ларкину и тут не повезло, он не просто загубил свою жизньжизнь конечна, а вместе с ней заканчиваются и неприятностиЛаркин испортил себе вечность. И даже не мог утешиться тем, что сделал это из лучших побуждений, потому что двигали им жадность, тщеславие и стремление к бессмертию. Майкл размышлял, было ли стремление к бессмертию страхом перед смертью и пришел к выводу, что нет. Страха Ларкин не знал. Для того, что он сделал требовалось немалое мужество.
Когда-то давнов самом начале восемнадцатого векаон принудил вампира к афату.
Времена тогда были удивительные, люди тоже. Дикий мир поймал попутный ветер и под всеми парусами устремился к цивилизованности, культуре и гуманизму, даже близко не похожим на современные, и все же, ставшие началом современного общества. Европейского и американского, разумеется, на остальной планете дела обстояли по-разному. Где-то паруса еще только готовились расправить, где-то медленно оснащали ими мачты, а где-то наоборот всеми силами избегали ветра, чтобы не снесло из дикости в какую-нибудь цивилизацию. Ларкин был цивилизованным европейцем, был ученым и не был материалистом. Что очень странно для современного ученого, но в восемнадцатом веке было обычным делом. Ларкин предпочитал эмпирический подход к исследованиям, что очень странно для современного мистика, но в восемнадцатом веке, было обычным делом. Ларкин эмпирически изучил возможности вампира, что очень странно для цивилизованного европейца, но в восемнадцатом веке тогда с живыми-то людьми страшные вещи делали, наркоз же еще не изобрели, а мертвых вообще не жалели.
В общем, когда результаты исследований привели Ларкина к идее самому стать вампиром, вампир хотел уже только одногочтобы его перестали исследовать. Он молодой был, слабый, одинокий, некому было за него заступиться, кроме фей. А феи тоже со странностями. Вампира они не спасли, зато Ларкина прокляли. Дали ему целительские дайны, без которых он не мог пользоваться остальными. Ни колдовать, ни в душах читать, ни сны насылать, ни даже просто существовать. Хочешь быть вампиромизволь быть хирургом. Перестанешь лечить раненыхпотеряешь все дайны, кроме целительских, зачахнешь и рассыплешься в прах. Печальная эта история давала ответ еще на один вопрос, которым Майкл задавался со дня собственной смерти: как врач-чудотворец, вылечивший стольких людей, мог расчетливо и хладнокровно убить своих коллег? Очень простой оказался ответ. Добровольно Ларкин никого бы лечить не стал, врачей коллегами не считал, человеческие жизни в грош не ставил, и в уничтожении госпиталя был по большому счету не виноват. Майкл был виноват, и никто больше. Если б он не понадобился Ларкину, все остались бы живы.
Люби Майкл ратуна хоть немного меньше, он бы оставил мысли о его спасении.
На Эррико и Хесс, которым тоже достались целительские дайны, условие не распространялось. Их фейри не наказали, а одарили. Майклу, получи он дар целительства, тоже ничего не грозило. Но фейри решили дать ему в подарок талант к колдовству. Видимо, за то, что в детстве он не верил в Санту.
То, что в мусульманской мифологии не было места для Санта-Клауса, не являлось достаточным оправданиемфеи тяготели к мультикультурности и того же ожидали от остальных. Если для повышения толерантности атеист должен стать верующим, материалистидеалистом, а рационалистколдуном, так тому и быть. И Майкл стал колдуном. Заодно и в Санту поверил
Сам он, кстати, если бы оставался живым, счел бы свои способности паранормальными, но не сверхъестественными. Превращение в вампира и сам факт существования вампироввот это была подлинная магия, а доставшиеся ему в дар пирокинез и кое-какие ментальные дисциплины Майкл таковой не считал. Однако из объяснений Ларкина следовало, что силу для своих дайнов он черпает извне. Не пирокинез, а управление стихией огня. Не телепатия, а озарения. Не экстрасенсорные возможности, а колдовство.
Не путать с чародейством. Чародейство необъяснимо и не поддается изучению. С чародейством всё было так же сложно, как с фейри. Чародеями были Заноза и мистер Намик-Карасар. Не только они, разумеется, но именно они интересовали Ларкина в первую очередь.
Настоящей колдуньейее способности точно относились к сверхъестественнымбыла Райя. В мирудоктор Крэг. Райя умела создавать заклинания и големов. Да. Заклинания и големов. С заклинаниями было сложно из-за отсутствия проработанного научного подхода. Райя пользовалась методом проб и ошибок, как ученые до середины двадцатого века; жаловалась на то, что за тысячи лет существования вампиры так и не удосужились создать единую базу знаний о заклинаниях и древних языках, и, если бы не прямой запрет Ларкина, давно выложила бы в общий доступ собственные разработки.
Ларкин правильно делал, что запрещал Райе делиться знаниями. Другие вампиры-заклинатели (их на Земле по пальцам можно было пересчитать) тоже правильно делали, что держали накопленный опыт при себе. Когда у тебя впереди вечность, метод проб и ошибок вполне подходит для научной работы. А желание поделиться открытиями можно и усмирить, если хочешь, чтобы впереди по-прежнему была вечность. Майкл это понимал, а Райя всего лишь неохотно принимала на веру, хоть и была старше на сто двадцать лет. Она была из тех редких вампировеще более редких, чем заклинателикто думал, что между мертвыми возможен обмен знаниями и умениями на пользу друг другу. Большинство же мертвецов считало, что знания и умения в первую очередь нужно применять друг другу во вред. Это был встроенный в психологию каждого вампира контроллер популяции, необходимый для бессмертных, способных к неограниченному размножению существ.
Големыодин из успешных проектов Райиобеспечивали защиту семьи от применяемых во вред знаний и умений других вампиров. У Майкла они вызывали оторопь. Он их не боялся, было бы странно бояться роботов, но понять не мог. Как несколько слов могут превратить кубический метр глины в копию человека с зачатками искусственного интеллекта? Големов даже программировать не надо былоих модус операнди закладывался тем же заклинанием, которое формировало тела. Если бы Райя была единственной, кто умел их создавать, Майкл бы, наверное, смирился и перестал думать о том, как это у нее получается. Но она утверждала, что воспользоваться заклинанием может любой, главное произнести его правильно, а Мэйсон это доказал. Лингвист, он что угодно мог правильно произнести. На глазах у Майкла он заклинанием поднял голема из ванны с жидкой глиной, другим заклинанием превратил обратно в жидкую глину, а Райя, довольная произведенным эффектом, предложила Майклу попробовать самому.
Голема не получилось, потому что не в силах среднестатистического американца турецкого происхождения выговорить подряд несколько согласных, щелкая при этом языком, да еще на вдохе, а не на выдохе, но попытки сформироваться во что-нибудь глина, все же, сделала. Забурлила, начала подниматься над ванной, обретать очертания непонятно, правда, очертания чего, но, тем не менее, эффект был очевиден.
И осела с разочарованным хлюпаньем, когда Майкл сбился в заклинании.
А если ошибешься на этапе программирования?поинтересовался он.Может получиться голем, не выполняющий приказы?
Заклинание и есть программа,Райя, похоже, слышала этот вопрос гораздо чаще, чем «Удивительно! Как тебе это удается?!»ты либо произнесешь все звуки правильно и создашь голема, либо ошибешься и не создашь ничего. Ты можешь изменить заклинание и поднимать големов не из глины, а из металла или из дерева, но ты не сможешь создать голема, для которого не будешь создателем.
То есть, он, в любом случае, будет мне подчиняться?перевел Майкл.
Да. Если только ты не найдешь способ вложить в него душу, а с нейсвободу воли.
Это было под силу только Богу. В Бога Майкл поверил тогда же, когда поверил в вампиров. Правда, поверил он не в Бога Писания, не в Бога Книги, а в первичность идеи перед материей, но для закоренелого материалиста и это было прорывом.