Нико просиял. Его оберегали шестнадцать лет, и лишь немногие знали, как выглядит наследник Седьмого. Властиям нельзя было иметь больше одного ребёнка мужского пола. Того требовал почти столетний закон, основанный на трёх догмах Соаху. Первая запрещала делить земли между сыновьями ради сохранения цельности материка-государства. Вторая говорила о силе предков. Считалось, что энергия поколений сосредотачивается в первенце, а затем делится между всеми мальчиками в семье. Чем меньше сыновей, тем сильнее будущий монарх. Третья догма накладывала табу на братоубийство. По легенде именно родственные междоусобицы погубили с первой по шестую династию. Кровные убийства приводили к потере энергии предков, делали правителей слабыми, подвластными болезням и сглазам. И потому, вступив на трон, Седьмой отказался от них.
Матери Нико не повезло: она родила первым сына. С тех пор ей приходилось пить особые отвары, из-за которых семя не приживалось. Нико часто размышлял, что будет, если кто-то убьёт властия и его наследника. Сменится ли тогда династическое число на восьмёрку? Но для этого нужно найти тех, кто заплатит убийцам больше, чем самый богатый правитель мира. И придётся уложить отряд Летучих мышей во главе с мастером. Во все времена деньги служили роду Седьмых нерушимой стеной. Спокойствием Соаху правила алчность.
Глава 5 Навстречу затмению
Обычные люди часто не могут понять друг друга. Другое дело мыпорченые. Я не знаю и сотой части языков мира. Однако, это не мешает мне беседовать с детьми чёрного солнца из разных стран. Я многих повидал на своём пути. И только немые правдолюбцы из Намула не могли мне ответить.
Догадка вторая: порченые от рождения знают два языка. Первый вливается в их уста людьми, а второй дарит затмение. Встречая братьев и сестёр по Цели в далёких землях я, сам того не ожидая, начинал говорить на странном наречии, которого в этих краях никто не знал. И мне отвечали на нём же. Выходит, все мы крупинки единого народа, разбросанного по Сетерре.
(Архипелаг Большая коса, о-в Валаар. 13-й трид 1019 г. от р. ч. с)
Марха и Рори обездвижили мор-травой и связали. Илана разрешили подлечить, чтобы не умер до суда: император не заплатит за труп, вдруг он и не порченый вовсе. В сторону Астре только плюнули, хотя и отобрали нож. Сиину заставили прислуживать: перевязывать раненых и готовить еду.
Едкий дым от курительных трубок заполнил дом. Горели по углам свечи. Трещали поленья в топке. Воздух до того разогрелся, что дети сидели в одних рубашонках. Головорезы смели всё, что было на столе, и требовали ещё. В ход пошли остатки муки и заячье мясо, из которых Сиина, чуть не плача, испекла румяный пирог. Запах от него шёл такой, что сводило животы, но детям не досталось ни кусочка. Они сидели в углу и лупали голодными глазёнками. Скрепя сердце, Сиина разливала по бокалам настойку на дубовых стружках. Теперь Илану нечем было спастись от боли. Девушка глупо сокрушалась, что дров хватило бы на тридень, как и масла для ламп. А на остатках еды протянули бы половину трида. Астре молча слушал и ненавидел себя. Он был бессилен. Власть голоса достигла Генхарда, но не головорезов. Калека мог управлять только теми, кто младше его.
Пласты чувств втекали друг в друга, спорили, смешивались. Они были почти осязаемы. В комнате, где сбились дети, плескался океан страха, а с кухни сквозило отвращением и злобой. Астре пропитался эмоциями. Он с трудом сдерживал дрожь. Иремил обещал научить, как с этим управляться, но он мёртв.
Среди всех невзгод витало крохотное утешение. Головорезы боялись порченых, избегали их, будто заразных. Вряд ли Илана били, зная, что он с Целью. Временами выпивка ударяла в голову, и мужчины храбрились, но скоро остывали. В ту ночь сестра впервые возблагодарила судьбу за уродства. Рыжий верзила с бегающими глазками разорвал на ней платье, но одёрнул руки и скривился от вида рубцов и язв. Никто из шестерых не стал её трогать. Шрамы защищали, словно панцирь.
Так ты, оборвыш, узнал, кто из них с какой заразой? спросил щербатый главарь, обгладывая косточку. Девка-то сразу понятно какая. С этими обрубленными тоже дело ясное. А остальные?
А я и узнал! обрадовался Генхард, подскочив к столу, но тут же вскрикнул от пощёчины.
Ты мне в глаза-то не пялься, вшивый!
Да я и не пялюсь! И не пялюсь я! Хош обувку твою поцелую? Хош?
Генхард упал на колени и подполз ближе к ногам главаря с высунутым языком.
Ах ты собачонка слюнявая! прорычал щербатый под хохот остальных. Ты не бреши в сторону. Ты давай выкладывай, как нам на суде про них говорить!
А я и я Генхард попятился и удивлённо округлил глаза. И не могу я сказать
Последнюю фразу он произнёс полушёпотом, неосознанно повинуясь приказу Астре.
Чего там ты бормочешь, дрянь патлатая?
Да не помню! Забыл я!
Его долго пинали под рёбра, но он молчал.
Ночь и день объединились. Никто не сомкнул глаз, даже младшие. Бусинка вела себя на удивление спокойно в объятиях Яни. Она исподтишка смотрела на чужаков глазами, похожими на ягоды черёмухи, и пряталась за старшую сестру, едва кто-нибудь поворачивал голову в их сторону.
Слышьте, сказал, икнув, рыжий верзила. Та вон страшная, а эта, которая с косичками, ничего. Мелковата, но щель-то у ней есть.
И он загоготал так, будто только что выдал самую остроумную шутку в жизни. Сиина, подливавшая ему вина, похолодела. Внутри Астре поднялась волна, смывшая морок посторонних чувств. Он стал судорожно соображать. Побитый Генхард стонал где-то на кухне. Помощи от него ждать не стоило. Марх и Рори крепко спали в плену мор-травы. Астре невольно потянулся к сознанию сестры.
Да чтоб тя, вечно хрен твой впереди тебя скачет, отозвался темноволосый. Свяжись-ка с такой! Потом ни на одну девку до конца жизни не залезешь!
И не залезу? разгорячился рыжий. Да я знаешь, сколько их за ночь могу? А если девки нет, то и пацан сойдёт! Да, патлатый? Пойдёшь мне за девку?
Генхард, отходивший от побоев у дальней стены, побледнел, проскулил что-то невнятное. Сиина умоляюще глянула на Астре, но увидела пустоту в его глазах. Она почувствовала, что осталась одна. Совсем одна. Вот бы подлить этим мерзавцам какой-нибудь отравы. Да только в доме такого никогда не водилось. Перед глазами проплывали жуткие картины. Переживания окутали плотным саваном и душили. Хотелось проснуться, утереть липкий пот со лба и порадоваться, что всё это неправда. Вот бы пришёл Иремил. В самый нужный момент, как случалось всегда. Сиина сглотнула горькую слюну. Прималя больше нет. Его тело сгорело под чёрным солнцем. А сама она не сможет никого ранить. И отравить не сможет, даже если раздобудет яд. Такая уж у неё сущность.
Взгляд Астре обрёл осознанность. Он пришёл в себя. Сиина и мухи не обидит. Она бросится защищать Яни, и ей не поздоровится. Самый крепкий из порченых сопел, прислонившись к стене. Отблески свечей на светлых вихрах. На лице безмятежность. В руках спящая сила. Такая нужная сила.
Да я вам щас её прям тут распеленаю! пообещал рыжий, вставая. Ишь, заартачились! Деревенские прималя порешили, и где хоть какая напасть случилась? Да нету её! И мне не будет!
Он решительным шагом направился к Яни.
Астре отбросил сомнения. Иремил предупреждал, что нельзя позволять духу выходить из тела. Это может убить. Но то, что надвигалось, было куда хуже. Калека впустил в себя пульсирующий страх, слился с ним и стал частью пространства. Он будто сжался в комок и набатом ударил в голову спящего.
Рори открыл глаза в миг, когда рыжий схватил Яни за плечо, а Сиина визжала с кухни, где её удерживали двое. Плакальщик разорвал путы и огрел рыжего первым, что попалось под рукутяжёлым табуретом. Верзила так и остался лежать плашмя. Остальные повскакивали с мест. Лысоватый мужчина с треугольным лицом метнул дротик. Наконечник угодил в останки сиденья. Рори в мгновение ока сократил расстояние до стола и бросился на мужчин с кулаками, но оказался подмят. Головорезы возились долго, прежде чем крепкий парнишка повалился навзничь. Ему сломали обе руки, однако, он добился своегорыжего больше не беспокоило шевеление в штанах.
Астре чувствовал боль Рори, испуг Сиины, ярость щербатого главаря. Он не мог отделиться от них и снова стать собой. Иремил предупреждал. Он предупреждал.
Эй, брат.
Илан, приподнявшись на лавке, потряс калеку, но в пустые глаза не вернулась жизнь. Астре боролся с собой, пытался найти путь назад. Кругом вязкие стены, а оних часть. Нужно было искать якоря. Так учил Иремил. Вспомнить самое важное. Лица, прикосновения.
Астре!
Кричала Сиина. Калека вспомнил её шрамы и соломенные волосы. Он ухватился за голос сестры и почувствовал холод. Неприятно. Тесно. Это его тело. Маленькое, замёрзшее. Такое неуютное. Глаза жгло. Астре часто заморгал и огляделся. Рори лежал неподалёку. Он через силу улыбался ревущей над ним Яни.
Чернодень медленно подходил к концу. Сиина металась между ранеными. Илану стало хуже, его лихорадило. Рори кое-как держался и успокаивал всех, что на нём заживает, как на собаке. Побитые головорезы лечили себя сами. Не доверяли порченой. Брезговали. Боялись.
Закончив работу, Сиина устало опустилась на лавку. К ней, всхлипывая, прижалась Бусинка. С другой стороны придвинулся Дорри. Сиина обняла обоих и обречённо вздохнула. На плечи опустилась такая тяжесть, словно она держала на себе все тревоги мира. Глаза сами собой закрылись, но стоило прикорнуть, как бесстрашная Яни отправилась на кухню и громко попросила разрешения дать Генхарду воды. Сиина встрепенулась, подскочила. Астре удержал её за плечо.
Всё хорошо, сказал он. Ей позволят.
Ей и правда позволили.
Яни зачерпнула воды в ковш, подошла к притихшему Генхарду и сначала пнула, а потом приподняла и помогла напиться.
Ты дурак, сказала она, обмакивая рукав и протирая окровавленное лицо паренька. Но мне тебя всё равно жалко. Ты противней, чем таракан. И жалко мне тебя меньше, чем таракана. Но пей уж так и быть.
Сиина беззвучно рассмеялась.
И чего мы такие родились? Даже врагов своих жалеем. Как тут выжить?
Она прошептала это с досадой, но Астре почувствовал расцветшую внутри сестры гордость за Яни.
А наутро оказалось, что весь чернодень шёл снег. Вокруг дома высились рыхлые сугробы. Зима застала северян врасплох. Никто не видел, как она рассыпала по веткам белые горсти. Лишала зелени последние листья. Прикрывала грязь мира тонким серебристым платком.
Астре думал, что их просто убьют где-нибудь на ближайшей площади, но у головорезов были другие планы. Они решили переправить добычу на главный остров Большой косыВалаар, где за порченых была назначена самая высокая цена.
Сиина одела детей во всё, что нашлось в доме. По советам Илана сколотили подобие саней для перевозки раненых. Потом пробирались по сугробам к хлеву на окраине деревни. Туда прикатили крытую повозку, в которой ехали до порта. Это были дни холода, темноты и тряски. Илану становилось то лучше, то хуже. Щербатый сказал, что избавится от него, если совсем не жилец.
Путешествие по морю проходило в темноте и опиумном забытьи. Млечный маковый сок притуплял чувство голода и страха, гасил боль. Благодаря ему Сиина и Бусинка не сошли с ума от предчувствий, а Илан и Рори не корчились от боли. Дремота, пропитанная душной вонью, стала для них спасением.
Астре просыпался и засыпал с тошнотой. От качки мерещилось, что отец снова несёт его к ущелью в тесном куле. Но даже из такого кошмара не хотелось возвращаться в реальность. Пленников опаивали постоянно, чтобы вели себя тихо, не просили еды лишний раз. Пока их везли в порт, это было не так важно, но на судне, когда бочки с детьми заперли в одной из комнатушек товарного отсека, любой визит в трюм мог вызвать подозрение. Щербатый велел оставить порченым мешок сухарей, бочку воды и пару бурдюков, заполненных дурманным зельем. Потом торговцы по традиции забили дверь наглухо, и до прибытия в порт Валаара пленников никто не навещал.
Головорезы сильно рисковали, решив продать их в столице. Согласно закону, проклятых запрещалось брать на судна. Это считалось дурным знаком, призывающим штормы.
Выбравшись из укрытий и улёгшись кто гдена тюках, грудах мешков, воняющих рыбой, старых ящиках и верёвках, дети передавали друг другу забытьё. Глотали через силу, заедали сухарями и снова спали. Когда опий стал заканчиваться, старшие отказались от него в пользу раненых. Часы коротали за тихими, едва слышными разговорами. Никто не заикался о предстоящей казни или суде. Вспоминали прошлое. Хорошие моменты, тёплые вечера, Иремила. Делились секретами, которые берегли до последнего.
Уже близ Валаара Сиина, повинуясь предчувствию, велела всем возвращаться в бочки. До того щербатый предупреждал, чтобы прятались, если за дверью раздастся шум. И в самом деле, не успели пленники вернуться на места, как снаружи послышался топот, громкие голоса и ругань. Спустя четверть часа гвозди из досок оказались вынуты, и в товарный отсек ввалились торговцы. Каждый отправился в свою временно выкупленную комнатушку. Кто-то бранился, мол, идут не по очереди. За перегородками бурно шла проверка ящиков, сундуков, мешков. Смотрели, не пропало ли чего, трясли счетовода за обман и чуть не убили, узнав, что он приписал себе десять локтей ценного сукна. Головорезы вели себя тихо и сдержанно, только сквозь зубы ругались на вонь. Дети давно принюхались, но тем, кто только что вошёл в их обитель, яростно ударили в нос едкие запахи рвоты, мочи, тухлой рыбы.
Потом бочки выкатили на палубу, и болезненная карусель длилась до самого берега. Там товар погрузили то ли на телеги, то ли в крытые повозки и повезли прямиком в столицу. Руки дрожали от усталости. Пришлось собрать все силы, упираясь ими в стенки, иначе синяков и ушибов было не избежать. Но никто не пискнул и не выдал себя. Безногий в который раз удивился терпению братьев и сестёр.
* * *
Астре велел всем успокоиться и не бояться. Мысли Сиины стали вялыми, как осенние мухи. Даже хорошо, что всё вот так заканчивалось. Говорят, чёрное солнце сжигает за один вдох. Потом ветер смешает останки тел и унесёт далеко-далеко. Туда, где не обидят, не заморят голодом, не заставят страдать.
Каково быть прахом? Его кружат хороводы вихрей, а капли дождя прибивают к земле. Подошвы втаптывают в грязь, но ветер вновь поднимает к небу. И не больно. Ни чуточки не больно и не страшно. Сиина верилавсё будет хорошо, нужно только пережить короткую, неприятную вспышку.
Астре сказал, что на суде лучше признаться сразу. Иначе последуют пытки, после которых, со слов Иремила, даже не порченые признавали себя таковыми. Но никто и не думал возражать. Всё и так было ясно.
Темнота не менялась, зато стало куда теплее. Пепельный седел от снега в то время как Валааром правила осень. Сиина родилась в деревеньке на северном Улуме, подпиравшем лезвие Большой косы. Там холода приходили уже на девятый трид. Сейчас шёл тринадцатый, последний в году, но главный остров архипелага и не думал встречать зиму.
Ночами, когда пленников ненадолго выпускали из деревянных тюрем размять ноги и справить нужду, она во все глаза осматривала окрестности. Вокруг простирались поля и каменистые пустоши. Долины в низинах рек скрывало дыхание туманов. Иногда вдалеке виднелись горные хребты. Сиина хотела запомнить всё. Перед смертью она надеялась оставить в памяти как можно больше приятных образов.
К столицесерому, сродни глине, городу Рахма, названному в честь отца императора, добрались на шестой день. Даже издали было видно, что большинство домов в нём каменные. Тусклые, неприглядные постройки из известняка и песчаника создавали разительный контраст с мраморным дворцом Валаария. Он возвышался над Рахмой, горделивый и пышный, словно богач, взирающий на распростёртую у ног толпу нищих.
После привала Сиина снова оказалась в повозке, где могла только слушать. В какой-то миг топот копыт и стук колёс заглушили шум потока. Это бурная Лейхо несла воды к Медвежьему морю. Неугомонная, резвая как девчонка, она спотыкалась о пороги и падала с обрывов. Сочась через щели, прокладывала путь меж скал. Раскидывала по сторонам притоки, делясь благодатной влагой с землями близ столицы.
Вскоре мягкая поступь сменилась цоканьем. Сиина поняла, что проезжают по мосту. Главные ворота были уже близко. Она услышала гомон толпы, звяканье, ругань, вскрики. Люди шумели так отчаянно, будто от этого зависела их жизнь. Пленники в тюрьмах-бочках испуганно молчали. Сиина сжалась от предчувствий, пока ещё слабых, но настойчивых. Убеждение Астре теряло силу.