Люция посмотрела на подарок, а затем перевела взгляд на Мисани, которая вдруг поняла, что теряет контроль над чувствами и не может больше сдерживаться. Губы задрожали, дыхание перехватилоМисани была готова разрыдаться. Два года училась держаться спокойно и уверенно в любой ситуации и носить маску, скрывающую истинные чувства, но теперь снова почувствовала себя девчонкой, юной и неопытной, и все показное равнодушие испарилось. Оказывается, она не так сильна, как казалось. Мисани вздрогнула, вспомнив о своем поручении.
Почему ты грустишь? поинтересовалась Люция.
Я грущу Мисани помолчала, потому что мне не нравятся игры, в которые меня заставляют играть.
Одни игры забавнее других, заметила наследница.
А некоторые опаснее, чем ты можешь себе представить. Мисани посмотрела на девочку со странной улыбкой. Ты любишь своего отца, императора?
Нет, ответила Люция. Он пугает меня.
Так же, как и мой меня, спокойно заметила Мисани.
Девочка немного помолчала. Затем спросила:
Ну что, ты дашь мне подарок?
Кровь застыла в жилах у Мисани. Казалось, вот оннужный момент. Но сейчас она еще меньше была готова убить ребенка, чем раньше. Она подумала об отце, вспомнила, как он гордился дочерью, как учил и как она любила Авана.
Мисани едва заметно качнула головой.
Прошу меня простить, решительно произнесла девушка. Я ошиблась. Этот подарок не для тебя. Она засунула сверток обратно за пояс.
Люция бросила на гостью странный, безучастный взгляд и, скользнув по скамейке, положила голову ей на плечо. Мисани, удивившись такому поведению, машинально обняла ребенка.
«Не доверяй мне, подумала она, сгорая от стыда. Ты еще не знаешь, что я за человек».
Спасибо, внезапно прошептала Люция.
Слова девочки разрушили последний барьер самообладания. Мисани горько зарыдала, словно хлынули наружу все слезы, которые она сдерживала два долгих года. Девушка оплакивала Кайку, своего отца и себя, ту, какой стала. Она была так уверена в себе, а сейчас ее уверенность пошатнулась. И все из-за того, что дочь императрицы, сама того не ведая, поблагодарила несостоявшуюся убийцу за сохраненную жизнь.
Мисани взглянула принцессе в глаза, и рыдания внезапно прекратились. Взгляд девочки поразил ее.
Люция все знала.
Интересно, взяла бы наследница подарок и стала бы его носить, если бы у Мисани хватило духа довести страшное поручение до конца? Ощущение было такое, что все зависело лишь от ее собственного решения. А девочка подчинилась бы неизбежному.
Люция застенчиво улыбнулась гостье.
Ты должна встретиться с Госпожой сновидений, которая приходит в мои сны. Думаю, она тебе понравится.
Толпа на площади Ораторов собралась в тот вечер просто огромная.
Большая квадратная площадь была ограничена со всех сторон величественными зданиями. С запада на нее выходил великолепный храм Изисии, фасад которого украшали балконы и мозаики. Нижний этаж был затенен каменным навесом, который поддерживали украшенные резьбой столбы. Другие здания были также весьма внушительны: городская библиотека, центральный правительственный комплекс, откуда управлялся Аксеками, и огромная баня с бронзовой статуей каракатицы, символизирующей бога Паназу.
В самом центре площади располагалась платформа, укрепленная на резных столбах с круглым возвышением посредине, исписанным вязью пиктограмм. То было изречение великого императора Торуса ту Винаксия, гласившее, что ораторское искусство так же достойно признания, как живопись или скульптура.
Толпа облепила платформу и растеклась по площади. Люди толпились в дверях, высыпали на улицу с ужасными криками. Лица их были перекошены от злости, между горожанами постоянно вспыхивали драки. Напряжение достигло наивысшей точки, и, похоже, народные выступления уже нельзя было удержать.
Толпа приветствовала оратора одобрительными выкриками. Судя по всему, он пользовался здесь всеобщей поддержкой. На платформе стоял не кто иной, как Унгер ту Торрик. Большинство присутствующих не нуждались в доказательствах ненормальности наследницы императрицы и уже определили свое отношение к ней. Сегодня они пришли сюда просто послушать того, кто мог четко и ясно выразить их гнев и негодование.
Заэлис наблюдал за происходящим, прислонившись к одному из мраморных столбов городской библиотеки.
Люди толпились на площади уже много часов. Их не смущала вечерняя духота. Солнце начало клониться к закату, и длинные тени зданий вытянулись на запад, словно острая граница, разделяющая мир на свет и темноту.
Унгер отпускал колючие насмешки в адрес наследницы, толпа ревела, и Заэлис видел в глазах горожан вековую ненависть, которая засела так глубоко, что люди даже не помнили ее происхождение. Мало кто знал, что семя этой ненависти посажено ткачами. Это они более двух столетий подстрекали и поощряли естественный страх людей перед теми, кого называли порчеными.
Голос Унгера разносился по близлежащим улицам. Оратор сопровождал каждое высказывание выразительными жестами, и его длинные волосы разлетались на ветру. Унгер не был красавцем и при маленьком росте обладал слишком крупными чертами лица, но на толпу оказывал огромное влияние. Та страсть, с которой оратор рассказывал об опасностях, подстерегающих народ Сарамира, если трон займет урод, свидетельствовала о глубоких переживаниях за судьбу страны. Платформа заменяла Унгеру сцену. Его интонации и манера говоритьпрерывисто и резко, с каждым словом громче и громче, доходя почти до крика, приводила толпу в состояние неистовства. В том, что вещал Торрик, не было ничего нового, но убедительность, с которой слетали с его губ привычные слова, ошеломляла. Приводимые аргументы казались неопровержимыми. И игнорировать их было невозможно. За несколько последних недель популярность Унгера необычайно выросла. Люди приходили издалека, чтобы послушать оратора.
Мрачные предчувствия охватили Заэлиса, когда он окинул взглядом собравшихся на площади людей. Напряжение и недовольство витали в воздухе. Аксеками балансировал на лезвии ножа. А императрица не делала ничего, чтобы изменить ситуацию.
Учитель в отчаянии задавался вопросом: слушает ли Анаис своих советников, когда они сообщают о растущем недовольстве на улицах столицы? Или все еще размышляет, как склонить на свою сторону благородные семейства? Ее настолько озаботили сообщения о создании двух новых коалиций во главе с семьей Амаха и семьей Керестин, что она даже не обращала внимания на происходящее в Аксеками. И, несмотря на все свое уважение к Анаис и восхищение ею, Заэлис не мог не признать, что самонадеянность и высокомерие правительницы могут привести к краху империи. Она даже не допускала мысли, что низшие слои общества, организовавшись, способны нанести не меньший урон, чем те союзы знатных семей, которых так боялась Анаис. Императрица смотрела на Аксеками, как на детские ясли с непонятными своенравными детьми, которых нужно держать в строгости. Мысль о том, что народ может отвернуться от нее, даже не приходила ей в голову. Она лишь страдала от недостатка сочувствия со стороны подданных и не могла понять ненависть, которую они испытывали к ее любимому ребенку. Императрица недооценивала страх, который вызывало слово «порченый» в простых людях.
Но гораздо больше Заэлиса волновала судьба Люции. При наличии двух коалиций, уже стягивающих силы к городу, Анаис не могла позволить себе бороться с народом, небольшая часть которого бушевала сейчас на площади. Но кто бы из противников императрицы ни одержал победу, Люция расстанется с жизнью. И не важно, что девочка вовсе не чудовище, какой ее представляли народу Сарамира. Хотя, надо признать, время от времени принцесса пугала даже своего преданного наставника. Одним только богам известно, какой властью над окружающими будет наделена наследница во взрослой жизни. Так или иначе, Люция обречена на смерть.
Какое-то время Заэлис стоял в размышлениях, не слушая доводов оратора и аргументов, которые тот бросал в толпу, как окровавленные кости разъяренным собакам. Наконец учитель покинул площадь. Мрачные мысли гнали его в императорский дворец. Заэлиса беспокоил дух неприкрытой ненависти и неповиновения, исходивший от жителей Аксеками.
Занятый невеселыми раздумьями, наставник не заметил пекаря в грязной одежде, обходящего митингующую толпу по краю площади. Хотя будь он чуть повнимательней, наверняка заинтересовался бы тяжелым пакетом пекаря, тщательно обвязанным несколько раз веревкой. А если бы Заэлис присмотрелся, то увидел бы и второго человека с таким же свертком. И их грубое приветствие друг друга больше напоминало встречу двух солдат на поле битвы среди тел убитых товарищей.
Но Заэлис, занятый тяжелыми мыслями, ничего этого не заметил.
Пекарь и его компаньон, прежде никогда не встречавшиеся, молча выбирались из толпы, направляясь к тому месту, о котором оба знали, но ни разу там не были. Туда, где собирались такие же люди, каждый со смертельным грузом в своем пакете.
Глава 19
В горах толстым слоем лежал снег, сильные порывы ветра хлестали воздух, поднимая к остроконечным пикам вихри белых колючих снежинок. Метель визжала и завывала в каменной могиле.
Одинокая женщина брела в водовороте снежной бури, надев на лицо красно-черную маску и тяжело, как на посох, опираясь на ружье, чтобы удержаться на ногах. Она проваливалась по колено, проламывая снежную корку, скользила и падалаиногда от предательской шероховатости камня под ногами, но чаще оттого, что с каждым порывом ветра сил оставалось все меньше. Но каждый раз после падения женщина поднималась и снова шла вперед.
Теперь она воспринимала горы как бесконечное, однообразное движение вверх по бескрайнему белому одеялу, лишь кое-где расчерченному пунктирными линиями хребтов и склонов. Где-то в глубине сознания звучал вкрадчивый голос, сообщавший, что она поступила неблагоразумно, покинув пещеру. Но женщина продолжала двигаться вперед, преодолевая впадины и ложбины, каменные осыпи и крутые склоны с коварными ледниками, занесенными снегом. И внутренний голос затихал, сломленный упорством и бесстрашием.
В воспаленном мозгу билась одна-единственная мысль: она должна идти дальше. От пронизывающего холода Кайку уже не чувствовала пальцев на руках и ногах. Крайняя усталость и переохлаждение довели ее до состояния живого мертвеца, она не осознавала, куда идет. Сознание подчинялось только инстинктам. И инстинкт приказал выживать.
Кайку потеряла счет времени. Сколько дней прошло с тех пор, как она оставила пещеру, где укрывалась с Тэйном, Азарой и Мамаком? Пять? Шесть? Или семь? Жалкая неделя, которую девушка провела в дикой местности, голодная, напуганная и одинокая. Каждую ночь она дрожала в какой-нибудь впадине, каждый день мучилась от ужаса и страха в поисках тропы, замирая при малейшем звуке в надежде, что тот, кто издал его, будет пойман и съеден ею, а не поймает и съест ее.
Какие еще испытания приготовил для нее Оха?
Еще в пещере девушку посещало одно и то же видение. Каждый раз, как только Кайку закрывала глаза, она видела кабана. Огромное, с бородавчатой кожей, со здоровенными сколотыми клыками животное. Кабан просто сидел и смотрел на девушку. В глазах зверя застыла вечность. Кайку знала, что видит не просто кабана, а посланника бога Оха, и испытывала благоговейный ужас, заполнявший ее существо болью и удивлением. Но в грустных глазах животного было что-то еще, что ожидало Кайку в будущем, и кабан скорбел по ней, а печаль зверя разбивала ей сердце.
Каждый раз Кайку просыпалась в слезах. Тоска не покидала ее. Девушка не рассказывала о снах своим спутникам. Вряд ли они смогли бы понять ее. Да и сама Кайку лишь в последний день, глядя в пламя костра, поняла, зачем приходил кабан. Оха слышал клятву, данную девушкой в лесу Юна. Она должна отомстить за свою семью. Бог не терпел задержек и отступлений; он требовал решительных действий.
И Кайку повиновалась зову небес: взяла маску и шагнула в бурю. Ветер рвал на ней одежду, дождь хлестал ледяным бичом, но девушка знала, что выполняет волю Верховного бога.
В течение всего первого дня Кайку брела вперед, страдая от ударов разъяренного ветра и нестихающего ливня. На первых порах она не замечала боль, поскольку знала, что ею движет не глупая прихоть, но вскоре, когда зубы застучали от холода, а кожа покрылась тонкой корочкой льда, усомнилась в правильности своего поступка. Кайку плотно затянула на голове капюшон и, качаясь, двинулась дальше, положившись на то, что Оха не оставит ее.
Как удалось пережить тот первый день, девушка не знала. Ее существование превратилось в кошмар, где даже воздух был врагом, нещадно терзая лицо и пытаясь порывами ветра столкнуть несчастную с тропы. Губы покрылись глубокими кровоточащими трещинами, глаза налились от напряжения кровью, щеки горели, словно с них содрали кожу.
В конце концов девушка нашла убежище в небольшой нише в скале, куда втиснулась с большим трудом. По крайней мере здесь ее не настигали ледяные дождевые струи. Но вода все же стекала по каменным стенам, и ветер проникал сквозь щели. В какой-то момент Кайку поняла, что давно не слышит грома. В душе зародилась слабая надежда на то, что погода улучшится. И хотя девушка намеревалась на рассвете двинуться в путь при любой погоде, она молилась Паназу, чтобы он разогнал дождевые тучи.
Усталость сделала свое дело, и, несмотря на все неудобства временного убежища, путница смогла уснуть. Той ночью сны не мучили ее.
Она пробудилась от звука капающей воды и ослепительного холодного света, лившегося с чистого безоблачного неба на мокрые, сверкающие черные скалы. Буря прошла.
Преодолевая боль и щурясь от яркого света глаза Нуки, Кайку попыталась встать. После проведенной на ледяной скале ночи колени скрутило судорогой, руки оцепенели, и только пальцы еще немного шевелились.
Но потом кровь вновь побежала по жилам. И хотя боль еще ощущалась, сердце ликовало от мысли, что Паназу услышал ее просьбу и ответил.
Наконец девушке удалось подняться и осмотреться. Издалека вершины напоминали ровные треугольники, но вблизи состояли из уступов и расщелин, склонов и отвесных скал, которые и формировали горный пейзаж. Вокруг, насколько хватало глаз, был только камень. Казалось невозможным представить, что существует иной мир, где ровную поверхность земли не ограничивают хмурящиеся опоры серых и черных скал.
Кайку достала из мешка маску и покрутила ее в руках. В глаза бросилась беззаботная, непочтительная ухмылка, застывшая на красно-черном лице. Из-за этой вещи погибла ее семья. Из-за нее разрушен храм Эню, а его священников зарезали, как свиней.
Кайку перевернула маску и внимательно рассмотрела ее. Она держала в руках маску Истины. И, если верить легендам, этот предмет должен показать дорогу к тому месту, где был изготовлен. К таинственному монастырю, в котором жили ткачи.
Девушка тянула время, страшась последствий, о которых предупреждала Мисани. Руки холодели от прикосновений к деревянному лику, который приносил владельцу безумие и смерть. Но она сделала свой выбор еще тогда, когда решилась покинуть пещеру, и промедление не приносило облегчения.
Время пришло. Кайку с замиранием сердца надела маску. И то, что произошло, пожалуй, даже разочаровало. Потому что ничего не произошло. Почти ничего. Она не умирала, не сходила с ума. От маски исходило ощущение тепла, которое успокаивало воспаленную кожу. Казалось, у нее образовался новый слой кожи, и это доставляло ошеломляющее удовольствие, подобное тому, что испытываешь, погружаясь в складки мягкой кровати. Через некоторое время исчезло и это ощущение. И девушка мысленно обругала себя за собственную глупость и напрасные переживания.
Она продолжила путь. Кайку не знала, распознает ли знаки, которые подаст маска. Какое-то время девушка вообще сомневалась, что деревянный лик способен подсказать дорогу. Вспомнились слова Кайлин о том, что маска начнет работать лишь вблизи монастыря. Но сколько до него еще идти и в каком направлении? Он мог находиться и с другой стороны гор!
Кайку мысленно встряхнулась. Нельзя так думать, это не принесет никакой пользы. Она отправилась в путешествие, чтобы испытать веру. И теперь вера необходима, чтобы выдержать его. Кайку надеялась, что поставив ее на эту дорогу, Оха не оставит странницу. Но кому ведомы пути богов, и какое им дело до простых смертных, которых можно забыть по прихоти или капризу?
С каждым днем дела шли все хуже и хуже. Запасы еды почти истощились. Уходя из пещеры, девушка не взяла ни крошки из провизии, хранившейся в мешке Мамака. Она поднималась все выше и выше в горы, не разбирая дороги, надеясь лишь на то, что боги укажут путь.