На старинном велосипеде, увешанном фонарями так, что он походил на новогоднюю ёлку, приехал доктор. Я сразу понял, что это доктор, так как на плечах его безукоризненно сидел белый халат, на носуочки в тонкой оправе, а на багажном отделении восседал, словно уродливый чёрный карлик, большой лакированный чемодан. Это был довольно молодой доктор, хотя уже отрастил себе пышные усы.
Можно сказать, что у Зверянина получилось перещеголять самого себя и представить мне достойного преемника жандарма и классического до зубовного скрежета представителя профессии. Такого, что про него можно рисовать комиксы. Если конечно, кому-то придёт в голову рисовать комикс про докторов.
Доктор что-то спросил у меня, и я помотал головой. Мол, не понимаю. Я был занят важным делом.
Последняя четверть яблока исчезла между лошадиными зубами.
Док хочет что-то спросить! сказал я пробегающей Марине. Она прочно запуталась в скакалке, будто в паутине, так, что даже руки торчали из беспорядочных пересечений и спонтанных узлов под странным углом.
Ну, так ответь ему что-нибудь, нервно сказала она.
Мара всегда нервничала перед выступлением. Как будто это она здесь была самой младшей. Хотя, после меня она и была здесь новичком. И имела полное право нервничать, потому что в отличие от меня была полноценным членом труппы, а не ходячей коновязью.
На шее у доктора что-то блестело. Халат его был расстёгнутс наступлением темноты не похолодало ни на градус, под ним виднелся серый вязаный жакет и рубашка, тугой воротник обхватывал шею так, что я подумал: рубашка-то у него застёгнута на все пуговицы.
Доктор выглядел довольно беспомощным. Грузным шагом прошёл Костя, неся перед собой большой чёрный прожектор, и я сказал ему:
Док хочет что-то спросить. А я не понимаю языка.
Костя остановился, ноша опустилась на колено, будто бы это был лифт, спустившийся на этаж ниже.
Он говорит по-русски?
Я оглядел доктора с ног до головы. Откровенно говоря, интерес в нём вызывал только обвешанный фонариками старинный велосипед. Возможно, у господина, который хотел забрать меня из приюта, была модель того же года.
Мышик, сказал я. Если док знает русский, он должен узнать это слово.
Ни пёс, ни доктор не отозвались. Я оглянулся, чтобы сказать об этом Косте, но того уже и след простыл.
Кому-то нужна помощь? спросил я дока, как будто это на моих плечах болтался белый халат. Кому-то плохо?
Я разглядел наконец, что за штука поблёскивала на шее у доктора. Новенький статоскоп, словно осьминог, он спустил на грудь мужчины свои кожистые щупальца.
Доктор безмолвствовал, но по-прежнему что-то от меня хотел. Он беспомощно озирался и искал среди артистов коренных австрийцев.
Аннин номер прошёл на ура. «Разминочный номер», как Мара его называла. На спине кобылицы девушка делала стойку на руках, потом свешивалась, обхватив мускулистыми ногами брюхо лошади, справа и слева, и даже вниз, между задними и передними ногами Цирели. Были разноцветные мячики, которые девушке кидала Марина. Анна на полном ходу умудрялась держать один такой мячик на лбу, а два другихна тыльных сторонах вытянутых в разные стороны ладоней.
Затем был номер с прыжками лошади через огромную скакалку. Всё прошло гладко, хотя обильно вспотевшие ладони я себе заработал, и уже начал бояться ближе к концу номера, что скакалка выскользнет у меня из рук, и идею Капитана относительно провала выступления претворю в жизнь именно я. Он-то меня похвалит, а вот все остальные
Брось, сказала мне потом Мара, сама как сгусток электрического тока. Относись к выступлениям проще. Ты же не на свидании.
На Анне был обтягивающий зелёный жакет с блёстками, узкие штаны с раструбами до середины лодыжек; из чего я заключил, что программа будет напряжённая с самого начала. Если для Кракова достаточно было пышной юбки, открытых ножек и плавного, гипнотического движения рук, чтобы зачаровать толстых пьяных панов, то чтобы растрясти здешнюю публику, необходимо было пострелять по ним из арбалета. Что Анна и собиралась сделать. В переносном смысле, конечно.
Она была босиком, и когда делала стойку на руках, пятки её сверкали под слеповатыми глазами фонарей, словно велосипедные светоотражатели. Волосы несколько раз были прихвачены резинками и напоминали большую косу с забавным беличьим хвостиком на конце.
После выступления раздались продолжительные овации, такие ровные, что если слушать их с закрытыми глазами, можно подумать, что это плеск волн. В шляпу, предусмотрительно оставленную перед ленточкой, полетели мелкие деньги.
Мои руки пригодились Косте, который возился с установкой двух прожекторов. Он мурлыкал под нос какую-то русскую песенку.
Подпевай, сказал мне мужчина, но я не знал слов, не знал языка, и поэтому следом за ним тянул только гласные.
К зрителям прибавилось несколько дам преклонного возраста, очевидно, из близлежащих домов. Они принесли с собой раскладные стульчики и теперь шумно усаживались, похожие в свете фонаря на окапывающихся солдат.
Доктор всё ещё был здесь, и растерянное выражение на его лице ни на йоту не изменилось.
Sprechen Sie deutsch? обратился он ко мне. Пятью минутами раньше я встретил Джагита, и спросил:
Вы знаете немецкий? Там приехал доктор. Он довольно потерянный. Всё время что-то спрашивает.
Джагит взгромоздил на меня груз своего внимания.
Я сам доктор. Скажи ему, чтобы ехал домой. Это, наверное, врач, присланный властями на случай, если у нас что-то случится.
А что у нас может случиться? спросил я.
Это всё-таки цирк, мальчик. У нас есть опасные номера и дикие животные. Со смертью не шутят. Никогда. Но я сумею оказать первую помощь.
Так что теперь мне только и оставалось, что развести руками. Из темноты возникла Мара и потащила за собой.
Нужно принести ящик номер шесть.
Он лёгкий, ляпнул я. Я притащил его в одиночку
И запнулся. Будет ли он лёгким теперь, когда мы знаем, что Капитан внутри? Вряд ли.
Может, позвать Костю?
Костя запустил оба прожектора, и мотыльки, танцевавшие вокруг фонарей, посчитали алмазы их ламп больше подходящими к своему белоснежному наряду. Мы кликнули его, и втроём оттащили коробку куда нужно. Весила она теперь порядочно, но я никак не мог понять, может ли нормальный человек столько весить или нет.
Когда я вернулся на прежнее место в тени справа от сценыместо призрака закулисья, театрального демона, который появляется во время смены декорацийдоктор всё ещё топтался здесь.
Анна сочла, что народу уже достаточно. Она взяла мегафон, вышла туда, где перекрещивались лучи двух прожекторов, и объявила:
А теперь сенсация! Явление давно оставившего нас мистика, мистера Волшебника, который в своих странствиях дошёл до самих Гималаев и побывал на дне Мариинской впадины
Дальше шло перечисление многочисленных титулов, от которого Аксель в коробке должен был раздуться так, что ящик номер шесть просто погиб бы от натиска его плеч и грудной клетки. Уже то, что этого не произошло, я посчитал чудом и с трудом удержался, чтобы не захлопать в ладоши.
Конечно, я ни на минуту не забывал о том бардаке, что собирались устроить на сцене артисты, и внутри обливался холодным потом.
Ящик номер шесть красовался в лучах прожектора, уже открытый. Анна вытащила из коробки с иллюзиями ещё один ящик, поменьше, на этот раз без каких-либо афиш с Терминаторами, зато обещающий сладкие апельсины из Марокко. В таком мог поместиться только ребёнок. Зрители притихли, а я мечтал научиться владеть глазами по-отдельности, чтобы одновременно следить за происходящим на сцене, и за толпой.
Что бы там не говорил Аксель, а зрители были самыми обычными, с самым обычным, можно сказать, заурядным выражением на лицах, которое выползает наружу перед цирковым номером или за мгновение до того, как будут сорваны обёртки с рождественских подарков. Готовность к чуду, ожидание увидеть чудо, затаённый скепсис. Жадный интерес или весьма скептический интерес. Несколько тощих подростков пили из завёрнутых в бумажные пакеты бутылок пиво. Каменные скамейки были набиты битком, будто спасательные шлюпки столкнувшегося с айсбергом лайнера. Сидели даже на перилах. Прямо на газоне семья из пяти человек расстелила потрёпанное покрывало.
Из ящика из-под апельсинов Анна достала ещё один ящик, который уместился на одной её ладони. Коробка от каких-то полуфабрикатов, изрядно запачканная жиром. Дыхание со стороны зрительского зала стало еле слышным.
Я видел, как появился Капитан. Думаю, все заметили появление Акселя. Он выбрался из фургона с животными, отряхивая руки и что-то дожевывая на ходу. Воровато огляделся и на цыпочках подкрался к большому ящику, стараясь прятаться за ним от зрительского зала. А потом вышел из-за него и поклонился. Я задумался над тем, как же, наверное, сложно делать такие вещи первоклассному артисту. Наверное, так же сложно, как испечь невкусный хлеб отличному пекарю или как хорошему музыканту нарочно промахиваться по клавишам пианино.
Аксель предстал перед зрителями в самом идиотском наряде, который я только видел: его знаменитые красные шаровары, голый торс и красный плед, концы которого завязаны под подбородком узелком, спускающийся к ногам наподобие плаща. Он развёл руки, демонстрируя тощую грудь, и я увидел в одной руке посохручку переключения передач из автобуса. Волны пафоса катились от него, заливались в открытые рты и развёрстые ноздри.
Из маленькой коробки в руках Анны он достал и нахлобучил себе на голову панаму.
Повисло недоумённое молчание, редкие хлопки звучали как выстрелы пистолета.
Конечно, зрители решили, что это клоунада. Комедия. Возможно, они гадали, почему на нашем прославленном астральном путешественнике нет накладного красного носа или шутовского колпака, а возможно, он показался им смешным и так. Так или иначе, но я услышал смех, сначала неуверенный, он становился всё громче с каждой секундой.
Аксель схватился за голову. Он уже понял, что перегнул палку. Что бы ни произошло сейчас, всё воспримется зрителями, как не самая удачная клоунада.
Тогда он решил не делать ничего. Он заглянул в ящик с иллюзиями, выудил оттуда какую-то книгу. Все мывключая зрителейнаклонились вперёд, чтобы рассмотреть обложку, но мешал яркий свет. Примостившись на краешке коробки из-под апельсинов, Акс погрузился в чтение, так, будто всё это собрание народу всего-навсего транслировал работающий без звука телевизор в его комнате.
Гениально, прошептала совсем рядом Анна, наблюдая, как он переворачивает страницы.
Что-то происходило со зрителями, я, как стоящий к ним ближе всех, прекрасно мог это видеть. Дети по-очереди поднимали над головой руки и начинали бегать, каким-то чудом умудряясь не сталкиваться. Женщины, казалось, не знали, какое выражение лица им выбрать. Дородные, солидные мужчины всё больше мрачнели, будто кто-то тянул уголки рта вниз, но стояли, как вросшие в землю, и ни на секунду не отрывали взгляда от Капитана.
Минуты через три читать ему надоело. Марина выпустила обезьянок, и Аксель науськал их швыряться в зрителей комками грязи. Дождя здесь не было давно, но дамы визжали и под картечью сухих комьев земли.
Капитан раскачивал свою лодку, как только мог.
А сейчас на сцене наш чудесный механик и демон закулисья, скрипуче провозгласил он в мегафон, и под рёв мотора зажглись ещё два прожектора. Демон, который раздвинет для вас границы сцены и возьмёт вас в наше замечательное шоу.
Автобусные фары выхватили из сумрака похожие на мертвецов лица зрителей. А за стеклом автобуса, раздувая сигарету, сидел бледный всклокоченный тип, в котором я с трудом узнал Костю. Кто-то изрядно прошёлся по его щекам белилами.
Уверен, он способен доставить вам несколько весёлых минут.
«Демон закулисья» вышел, чтобы забрать у Капитана рычаг переключения скоростей, и мы несколько минут наблюдали, как они дурачатся, гоняясь друг за другом вокруг фургонов и всеми позабытого ящика номер шесть. Я бы вволю посмеялся, если бы мне не было так страшно. После этого Костя залез наконец в автобус и едва не задавил зрителей, разъезжая по парку и накручивая на колёса поверх намотанной туда же полосатой ленточки пластиковую траву. Один раз он проехал рядом со мной, и я почувствовал запах горелой резины.
Конечно, единственные зрители, которые могли у нас после такого остаться, это жандарм с подмогой в полицейском фургончике. Но вместо того, чтобы попрятаться по переулкам и квартирам, жители города с весёлыми или полными трагизма криками бегали от автобуса, поминутно рискуя угодить под колёса.
Я забежал под сень деревьев и остановился на узкой велосипедной дорожке, куда автобус не смог бы заехать при всём желании. Здесь уже находилось несколько человек. Заурядная, ничем не примечательная женщина в длинной юбке, в свитере с горлом и в сандалиях на босу ногу низко наклонилась, стараясь отдышаться. Лысоватый раскрасневшийся мужчина со старомодным, похожим на жабу дипломатом, в пиджаке и белых найковских кроссовках (к этому номеру, благодаря кроссовкам, он был готов лучше всего) пытался прокашлять лёгкие. Девочка лет восьми, девяти, озиралась по сторонам, наверное, в поисках родителей. Тощий подросток, у которого из кармана выглядывало горлышко пивной бутылки, что-то сказал мне со счастливым лицом, и я подумал, что так может звучать только австрийский мат.
Круто, перевёл я вслух. Вот это, мать твою, и вечеринку здесь забабахали.
На лицах женщины и мужчины сменялись выражения, будто они не знали, какое подобрать к текущему моменту. Злость, радость, нечто среднее, и снова радость, и опять злость, будто кто-то поворачивал калейдоскоп.
Теперь вы видите, что я прав, скажет нам после Капитан. И да, мы видели. Что-то не так с этими людьми. Они вели себя не как скучающая публика, пришедшая посмотреть на выступление бродячего цирка или даже просто проходившая мимо, а как часть фарса, который затеял Акс.
Контролируемая паника, скажет Костя, которому с высот водительского места было всё прекрасно видно.
Контролируемая кем? спросит Анна, и мы все дружно пожмём плечами.
Палка мироздания, которую наш капитан и механик ломали через колено, трещала, однако же не поддавалась.
Пока Костя развлекался со зрителями, меня нашёл Аксель. Моё плечо застонало под тяжестью его ладони.
Вот кто нам нужен, чтобы достойно завершить этот фарс.
Что?
Ты выступишь в качестве заключительного номера, как юный вундеркинд и надежда нашей труппы, и, конечно же, всё завалишь. Тебе даже не придётся стараться.
Но я же ничего не умею!
Здесь нужно делать то, что тебе не по зубам. Акробатические трюки и огненное шоу мы, конечно, пробовать не будем, мартышек тоже: Анна с Мариной потом замучаются их ловить. А вот старые добрые жонглёрские штучки будут как раз к месту.
Внутри всё вопило от паники. Я отчаянно пытался отыскать нечто, что заставило бы его отказаться от этой идеи.
Костя проехал мимо нас ещё раз, и я заметил, что на переднее колесо намотало чей-то шарф.
Они возвращаются, сказал Аксель. Ты видел, кто-нибудь ушёл после начала?
Я замотал головой. Уследить за всеми было сложновато, но количество народу, кажется, не уменьшалось. Это было просто невозможно. Всё представление, начиная с выхода на сцену Акселя, напоминало низкопробную комедийную передачу по телевизору, и реакция зрителей прекрасно туда вписывалась.
Мы на верном пути. Вперёд, на сцену!
Я вышел. А что мне ещё оставалось? Руки тряслись, пугая безумных мотыльков, что носились от одного прожектора к другому. Анна кидала мне по одному мячики вперемешку с полными сочувствия взглядами. Что было в глазах Мары и Костика, и остальных, я не разгляделсвет слепил глаза.
Во взглядах зрителей я видел слепую фанатичность. Их безумные улыбки были обращены ко мне.
Аксель обозвал меня «гвоздём программы», и в очень большой мере я и был этим гвоздём, последним и самым весомым в крышку её гроба.
Два мячика окоченевшие и одновременно вспотевшие ладони ещё могли контролировать, но чем больше их становилось, тем больше я впадал в панику. Я подумал, что подбадривающие хлопки вполне могли быть звуком, с которым лопались у меня в голове сосуды.
«Ты делаешь это руками, говорил Джагит, А долженголовой и сердцем». Только это мне и оставалось, потому как руки показывали полную некомпетентность. В мячиках не было отверстия, куда можно было цеплять сознание, и я беспомощно попробовал превратить его в третий мяч, в дополнение к тем двум, что вполне удачно держали заданный узор. Почувствовал его вес, хрустящую на пальцах, будто снег, основу. Веки опустились, чтобы не смущать сознание пустотой.