Зато снимки у синей стены показывали исключительно лица людей. Старые и молодые, улыбчивые и хмурые, самых разных рас и национальностей и, конечно же, профессий. Вот, например, водитель такси сверкает своей улыбкой и великолепной фуражкой Можно было провести день, разглядывая исключительно лицаони действительно получились очень красивыми.
Эта выставка произведёт фурор среди туристов! заглянув в дверь, сказал Честер. Особенно среди французов. Там есть французы, поищи хорошенько, там их много! Их можно отличить от немцев по деталям одежды. Французы в восторге, когда видят себя на фотоснимках, особенно если эти фотоснимки сделаны за пределами Франции. Точно, говорю тебе, как дождь.
Как что? я мгновенно перенёсся в реальный мир, хотя он и мерещился мне теперь чёрно-белым.
Как дождь, беспечно повторил смуглый человечек. Ну, знаешь, дождь же непременно когда-нибудь будет?
Откуда вы взяли эту фразу?
Сначала я и сам не смог вспомнить, откуда эта фраза мне так знакома. Видно, Аксель прав, и среди моих многочисленных якорей памяти начали теряться якоря, которые зарылись в ил, кажется, ещё в незапамятные времена.
Но потом сквозь джинсовую ткань, сквозь носовой платок я почувствовал в кармане дырявую монетку.
Честер замахал руками.
О, так говорил мой знакомый художник. Поляк. Все чокнутые художникиполяки! Можно сказать, никто так часто не произносил «дождь», как он. Точно тебе это говорю.
Один мой знакомый тоже был художником. Точно, как дождь, как все дожди, которые со времени нашей последней и единственной встречи путешествуют по миру.
Мальчик, послышался голос Акселя, с тобой всё в порядке?
Наверное, сказал я.
Снимки сбегали из моих рук, по одному планируя обратно на стол.
Спустя какое-то время мы пили чай и изучали мазки свежей блестящей краски на стенах. Синей краской стену красили сверху вниз, а краснойгоризонтальными движениями. Это привело Акселя в состояния буйного веселья, а Честер взорвался и накинулся на своего друга чуть не с кулаками.
Нужно было красить, как я! орал он.
Но это невозможно, тихо возражал Йоханнес и звякал в чашке ложечкой. Я же красил первый.
Мимо открытой двери тихо, как призрак, проследовала чёрная туша невероятных размеров. Должно быть, это и был Чёрный Вилли. Ещё десять минут назад он бы меня до смерти напугал, сейчас же в голове у меня из головы не выходил знакомый художник.
Честер вывел меня в коридор и ещё раз показал загороженный стеклом рисунок с едущим по планете велосипедистом. Ну конечно! Я мог бы и сам узнать в этом велосипеде тот громоздкий, беспрестанно звякающий агрегат. Человек изображён весьма схематично, но велосипед его не спутаешь ни с чем.
Честер между тем вещал:
Он был талантливым художником. Но как человек скучный, невзрачный, похож на сбежавшего из зоопарка кролика. Революция настояна на вине, я это знаю, он это знаеттычок в сторону Йохана, все это знают. И ты, может быть, тоже догадываешься. А он вот нет. Только кофе и любил. Но он весь был, как бы тебе сказать как символ. Как стрелка, направлен однозначно вперёд. Он приехал сюда в восемьдесят девятом, след-в-след за ветрами свободы. За ветрами перемен, чуешь? он ухмыльнулся и ткнул меня кулаком в грудь. Я разглядывал его щербатые зубы. Он нёс нам на кончике своих мелков свободу, а потом, когда берлинская стена всё-таки рухнула, исчез, как будто его и не было. Ветра свободы ждать не будут, и он не стал ждать, а немедля отправился за ними. К сожалению, почти ничего, что он рисовал, не сохранилось. Не удивительно. Он, можно сказать, вышивал иглой без ниток. Процесс ради процесса, а результат мимолётен, как рисунки на песке.
Он рисовал на песке? зачарованно спросил я.
У меня перехватило дыхание. Каким значительным вдруг оказался мой старинный знакомый!
Нет, нет. Руки летали перед моим лицом, чуть не сталкиваясь. Цветными мелками! На асфальте, на стенах зданий, на горемычной нашей стеневезде мелками. И этот рисуноктоже мелом. Мы загородили его, чтобы случайно не стёрся.
Аксель наблюдал за нами с подозрением. Он напоминал мне героя фильмов по Агате Кристи, детектива, который на всех парах мчится к решению дела.
Почему это ты общаешься с моими друзьями больше чем я? Откуда у вас общие знакомые?
Я пояснил:
Тот панпан художникприезжал к нам однажды в приют, а потом, в Кракове, на одном из чердаков я нашёл его старые вещи.
Я думал, я единственный твой друг, так или иначе влияющий на судьбы мира, оскорбился Аксель. А ты, оказывается, кого-то от меня прятал Хотя, я люблю тайны.
Никакой тайны в этом нет. Он хотел забрать меня из приюта, а потом уехал и не вернулся.
Как мог, я рассказал ему историю. Она казалась мне печальной, но Аксель хохотал над этими невероятными совпадениями так, что я тоже заулыбался.
Похоже, у нас с тобой в судьбе были весомые люди, сказал он наконец.
К вам тоже кто-то приезжал на велосипеде? Вы тоже выросли в приюте?
Но да, ты прав, ни отца, ни матери я не знал. Сначала меня воспитывали цыгане. А потом один человек заменил мне родителей.
Он был цыганом?
Нет, нет, засмеялся Аксель. Не уверен, что цыгане заметили, когда я, залюбовавшись цирковой афишей, отстал от табора. Меня воспитал сторож этого цирка. Благодаря ему я имел возможность наблюдать за всеми выступлениями, говорить с любым артистом, с каким только пожелаю. Меня любили. Я был у них там чем-то вроде талисмана.
Не удивительно, подумал я. Иметь ручного Капитана в качестве талисмана, наверное, хотел бы каждый участник нашей маленькой труппы. Например, таскать на шее. Получать от него порцию оптимизма и пинок под копчик, когда только пожелаешь, или повесить на гвоздик, когда, например, мечтаешь выспатьсяразве не это счастье?
С тех пор у меня слабость ко всем сторожам, закончил Аксель.
Как ты думаешь, спросил я Капитана, я его когда-нибудь встречу?
Только в том случае, если ты уверен в его существовании.
Что за бред? Конечно, я уверен! Его монетка покоится у меня в заднем кармане, с его вещами мы с братьями-чертенятами носились по жилому дому в Кракове. Это его велосипед нарисован мелом здесь, буквально за стенкой, и, конечно же, тогда, в детстве, он мне не приснился. Совершенно точно не приснилсяя помню ту встречу до мельчайших подробностей, тогда как другие воспоминания со временем потускнели и стёрлись.
Я попробовал расспросить у Акселя, что же значат его слова, но он хранил молчание и размешивал в чашке сахар. Тогда я пристал к Честеру:
И что он рисовал? Неужели ничего больше не сохранилось?
Совсем ничего, покачал головой тот. Хотя картины были острые, как шило. И ржавые, как кочерга.
Неужели нет даже фотографий?
Честер вернулся к своему чаю. Кто-то уже начинал сортировать фотоснимки на две стопки, и сейчас он, сам того не замечая, вновь перемешивал их рукавом рубашки.
Фотографий как раз полно. Но кому нужны фотографии, когда ты можешь поговорить с человеком, который наблюдал за работой такого величайшего художника лично. Я расскажу тебе всё куда лучше паршивых снимков этих журналюг.
Мне! Мне нужны! я будто бы пытался перейти вброд буйную речку. Уважаемый пан, мне нужно их увидеть.
Честер немного поостыл.
Приятно видеть такого рьяного поклонника искусства. Йохан, здесь же у нас всё для экспозиции? Значит, поищи вон там, на антресолях.
* * *
Мы выбрались на улицу, чтобы влиться в человеческий поток. Попрошайки и нищие были везде, до того наглые, что хватали за рукава и требовательно тянули руки. Я прятался от них за широким шагом Акселя, и мне то и дело приходилось огибать его спереди или сзади, чтобы оказаться на другой стороне и угодить в цепкие лапы других попрошаек. В переулках кучковались грязные парни в бейсболках, курили и пили пиво. Я разевал на них рты, Капитан попросту не замечал, а художники, как две придонные рыбки, рассекали весь этот ил просто и естественно, здороваясь со всеми подряд.
Честер махал руками и пытался перекричать гул толпы. Он едва поспевал за широкими шагами Акселя.
Я знал, что ты, как художник, как человек искусства, не пропустишь такой шанс. Тут снова начинает завариваться каша. Я всё ещё не могу поверить, что на празднике в восемьдесят девятом тебя не было.
Сейчас неспокойно, коротко ответил Йохан. Скоро могут погибнуть люди. Не время для развлечений.
Честер повернулся к нему.
Ты не понимаешь. Аксель приехал не развлекать людей. Он и его труппасоль и сахар в этот котёл жизни!
Они не давали Капитану вставить и слова. Но, кажется, он вовсе не стремился. Наслаждался прогулкой, слушая трёп представителей местной интеллигенции, перемигиваясь со светофорами и разглядывая берлинские крыши. В его голове зрел какой-то план. Я как преданный юнга ждал приказов, ждал чуда, как восторженный подросток, но в конце концов понял, что эти двое тоже в какой-то мере чудо, а негласный приказ, который он мне мысленно отдалнаслаждаться общением с этими невозможными людьми, что я с удовольствием и делал.
Словом, мы просто шатались по Берлину и, как сказала бы Мара, банально отлынивали от работы.
А что здесь начинает завариваться? спросил я.
Ровно пять лет назад мы снова стали одним городом. Завтра будет большой праздник! Люди будут вспоминать всё хорошее и всё плохое. И того и другого было немало. Конечно, стены больше нет, но кое у кого она ещё осталась в головах, и завтра люди будут брать её штурмом.
Честер вдруг подпрыгнул и ткнул в меня пальцем.
Может, приедет и он! Художник! Может, он вернётся, влекомый чёрными крыльями своего механического коня!
И весь оставшийся день я ходил под грузом этой мысли.
Под мышкой у меня было несколько газетных вырезок. На одном из углов мне предложили завернуть в них вяленую рыбу, уплатив за неё две марки, но сами по себе эти газеты мне были сейчас дороже всего, что можно было бы в них завернуть.
Мы пришли, сказал Йоханнес и поймал за локоть Честера, который носился вокруг с восторженными воплями и, кажется, не собирался останавливаться. Ты хотел показать мальчонке то место.
Да, да! Честер взял меня за плечи и развернул в сторону обширной стройки. Около неё виднелись останки Берлинской стены, на которые самостоятельно я ни за что бы не обратил внимания. Это первая пробоина в днище древней подводной лодки, которой была ГДР. Вон там то, что осталось от Стены. К сожалению, из-за этой стройки вид уже не тот. Помню, помнишь, Йохан? как здесь целыми выводками сидели художники и рисовали, рисовали, а вон там был магазин, где продавали водку, которую мы называли «художественной» А теперь смотри свои газеты.
Я зашуршал газетными вырезками и нашёл на одной из них именно это место. То был выпуск Guardian, непонятно как попавший к германцам. Я пробовал уже читать заметку, но из-за обилия незнакомых слов и специфического английского так ничего и не понял.
Фотография казалась очень красноречивой. Толпы людей возле серой громады, опутанной колючей проволокой, будто охранял её неведомый паук. В его паутину уже попала жертва: какой-то человек пытался залезть на стену и запутался в проволоке; несколько товарищей пытаются стянуть его вниз, но выглядело это несколько кровожадно, как будто это жертва, приносимая богине ужаса и колючей проволоки. Я вспомнил все фантастические книги о пауках-убийцах, которые довелось мне прочесть, и подумал, что такая иллюстрация пришлась бы впору к любой. Граффити покрывали стену сплошь, и всё равно она кажется серой и унылой. Если бы снимок был цветным, я уверен, стена бы так и осталась скучным куском бетона.
В самом углу снимка маячат смущённые, сконфуженные полисмены: они не уполномочены противодействовать толпе, решение о сносе стены и объединении города-государства в единое целое уже принято, но явно не знают, что же делать с внезапно организовавшейся стихией.
Под ногами людей, несколько раз обведённый красной ручкой, заметен невзрачный меловой рисунок. Качество печати оставляло желать лучшего, но я разглядел значок пожарного выходабегущий человечек в прямоугольной рамке и схематично изображённая дверьи смелую стрелку, упирающуюся остриём прямо в стену.
«По другую сторонуто же самое», гласила подпись той же самой красной ручкой. Почерк удивительно разборчивый, и я задумался, писал ли это Честер или его друг, похожий изнутри на толковый словарь, а снаружи на его скучную обложку. «Тот, кто это рисовал, был очень смелым человеком. Перелезть через стену было равноценно подвигу, а рисунок был сделан за 2 дня до принятия резолюции об объединении города».
Сейчас здесь заканчивали прокладывать шоссе. Обёрнутые полиэтиленом брикеты строительных материалов напоминали забытые кем-то на платформе железнодорожной станции чемоданы. Справа от недостроенного шоссе бугрилась плохим асфальтом дорога, которую проложили сразу же после сноса стены. Из одного мирав другой Два обломка стены всё так же высились справа и слева от двух дорог, новой и старой, возле одной из стен появилась нелепая пристройка, в которой, видимо, отдыхали рабочие. Обломки напоминали мне пасть одной из Джагитовых кобр, а дороги пролегали меж ними, словно раздвоенный язык, влажный от дождевой слизи.
Здесь центр города, но людей совсем мало. К стене прямо в грязь кто-то положил цветы. Я смотрел на неровные ряды домов и думал, что некоторые из них, видимо, специально строили вплотную к стене, используя её в качестве торца, холодного торца без окон и без дверей.
Решено! сказал Аксель, заглядывая мне через плечо в газетную заметку. Мы будем выступать здесь. Первый провал в Берлинской стене. Именно сюда разъярённая толпа нанесла свой первый удар.
Распрощавшись на время с художниками, мы поспешили в лагерь, чтобы донести до остальных радостную весть.
У них могут быть с собой гнилые овощи, обеспокоилась Анна. Это не просто народные гуляния. Это историческое событие. Мы можем оказаться там не к месту.
Аксель смиренно склонил голову.
Разве не стоят наши прекрасные костюмы сорванной и пропавшей впустую злости?
Костя покачал головой:
Мне не нравится эта идея. К чему лезть на рожон? Мы можем выступить и позже, когда всё поутихнет.
Я согласна, сказала Мара.
Все смотрели на Капитана с жалостью и с некоторой опаской. Он оставался капитаномнесмотря на то, что команда выкинула белый флаг, мы ждали приказаний. Других приказаний. Затаив дыхание, я наблюдал, как темнеют его глаза, и не знал чего ожидать, то ли взрыва с руганью и размахиванием кулаками, то ли слёз.
Тихо подошёл Джагит; его никто не замечал до тех пор, пока тень его царственного внимания вдруг не накрыла нас всех разом.
Мы выступим, сказал он и словно магнитом притянул к себе взгляды.
Джагит был похож на потерявшийся когда-то и теперь скитающийся по миру кусок Берлинской стены. Он в серой рубашке и штанах, заляпанных жёлтыми пятнами от чая, и видимо, ушёл в скитания ещё до того, как стену лишил девственности первый художник. Если так, то он наконец-то вернулся домой, и должен радоваться, но при взгляде на это лицо в голове начинал тревожно грохотать громто сталкивались раз за разом его брови, а борода свисала уныло, словно вывешенный кем-то в безветренный день чёрный флаг.
Что с тобой, приятель? обеспокоено спросил Аксель.
Джагит раздавил в ладонях бумажный стакан, вымочив пальцы в остатках чая. Беспомощно посмотрел на Акселя.
Там будет бойня. Все будут драться друг с другом. Я чувствую, как накаляется воздух. Разве ты не чувствуешь?
Да с какой стати им вообще друг с другом драться? Они что, специально подгадывают все уличные драки под эту дату?
Не важно. Что бы ни случилось, мы должны там выступить, Джагит громоздил кирпичи своих слов, и конструкция нам казалась донельзя бессмысленной, как будто её построил в тетрисе на игровом автомате несмышлёный малыш. Голова почти догнила. Это то, ради чего я плыл через море.
И мы выступим. Уговорил, приятель, Аксель обнял друга за плечи и хорошенько встряхнул. Строго посмотрел на всех поверх очков, и Мара, Анна и Костя один за другим опускали глаза, а я жалел, что мне не хватает духу высказаться. Откровенно говоря, я не понимал, что плохого случится, если мы дадим представление. Не оставим шанса революции.
Да не будет тут никакой революции, сказал Костя, и лицо его будто бы разбила надвое косая ухмылка. Всё, что могло сгореть в этом городе, сгорело благодаря моему папаше в сорок пятом.
Но в глазах Акселя, да и всех остальных после слов араба, я видел только тревогу. На ночь он исчез, отправившись к своим друзьям-художникам, а наутро явился совершенно трезвый и собранный. Мы все скопом отправились осматривать место для выступления.