Лесьяр тоже огляделся. Правда, с сомнением. Он, в отличие от приятеля, сразу зрел в корень многих неприятных вещей. И эта ситуация не стала исключением.
Староста упомянул только сборщика. Значит, все были в доле: и Третьяк, и его дружки, и служивые.
В доле так в доле. Истимиру не хотелось спорить. К тому же от мертвеца, оказавшегося на солнечном противне, уже разливался приторный душок. Давай, что ли, достанем горемыку.
Сборщика подати извлекли из могилы. Грязная голова завалилась вбок, словно труп решил прислушаться к тому, как текут соки земли, из которой его только что подняли. Лесьяр, желая сохранить ночной покой, тотчас отвернулся. Сгреб веревку.
Истимир тем временем не сводил встревоженного взгляда с лица сборщика податей. Спутанная борода. Камешки острых скул. Сращенные землей веки. Господи, сращенные землей веки, будто за ними никогда не было глаз! Впрочем, не только это занимало косца.
А зачем его связывать? наконец спросил он.
Не знаю. Чтобы на руках не тащить?
А кляп тогда для чего? Он же молчаливей рыбы.
Без понятия. Это же Третьяк. Не бери в голову.
Староста молвил, что Коростный перекрестокдурное место. Нечистое. Я вот что смекаю. Скотова топь находится в четверти версты отсюда, но тело до нее так и не дотащили. Почему?
Лесьяр захлопал ресницами. Хмель от медовухи давно выветрился. За глазами накапливалась головная боль. А тут еще неугомонный косец пытал его не хуже батьки Людевита на воскресной службе.
Слушай, давай давай просто сделаем это, хорошо?
Однако затуманенный взор Истимира по-прежнему разыскивал истину.
Убивцы испугались Скотовой топи. Или той силы, что там рыщет, протянул он. Но веревки и кляп?
Лесьяр, совершенно опустошенный, сел на край могилки. Взял баклагу с медовухой. Приложился.
Тебе дождь нужен или нет?
Этот простой вопрос отмел все сомнения.
Приятели еще немного отдохнули, потом сложили косоворотки в котомки, оставшись голыми по пояс. Затея с кляпом показалась баловством, и тряпка, врученная старостой, так и не увидела Божий свет. Однако руки и ноги покойника всё же связаличтобы те по пути не цеплялись за всё подряд. После, захватив петлями щиколотки трупа, они соорудили себе по веревочной лямке на плечи.
Южная чаща встретила их той же влажной, удушливой жарой. Словно кто-то развесил белье в растопленной бане. Воздух заползал в глотки приятелей с неохотой, противясь их жадным ртам. Солнце, мелькавшее за ветвями, покоряло зенит. Впрочем, косца и бондаря то и дело охватывал озноб: каждому их шагу вторило омерзительное постукивание.
Голова покойника считала затылком корни.
Какие планы на конец седмицы? Лесьяр с раздражением обнаружил, что едва не шептал. Чертов опойца! Неужели он боялся разговаривать при нём? Он откашлялся, возвращая голосу былую уверенность. Может, как-нибудь горло промочим?
Истимир подсунул пальцы под веревочную петлю. Ощутил, как на плече лопнул волдырь, оставленный озверевшим светилом.
Не могу, друг мой бочечный. Любомила к какой-то шарлатанке в Новотроицкую тащит. Хочет, чтобы та картишки нам раскинула.
Упоминание жены косца отдалось в груди Лесьяра далеким и неясным стоном. Будто он изо дня в день глядел на чужое пламя. Впрочем, это не мешало ему изредка подсаживаться на огонек.
А что наперед знать хотите? Удачу? спросил он, пряча поглубже змею под названием ревность.
Если бы. Истимир хмыкнул, и его пробрал мороз по коже, когда мотавшийся позади покойник издал схожий звук. Словно сборщика податей забавляла вся эта ситуация, вся их болтовня. Любомила на сносях. Хочет знать пороги и стремнины, уготовленные амурчику.
Нежданная новость показалась Лесьяру ржавым мясницким крюком, вошедшим ему под ребра. Он широко раззявил рот и запнулся. Однако с душевной болью внутри зрело и злорадство. Ну а как же? А вдруг он семечко посадил?
Ты чего? Истимир смерил приятеля недоверчивым взглядом.
Ерунда. Притомился малость.
Вскоре и без того густой воздух наполнился торфяными миазмами. В головах приятелей образовалась легкая дымка, показывающая мир будто через бычий пузырь. Здешняя почва чмокнула, и Истимир, зачерпнув влаги обоими лаптями, в который раз позавидовал сапогам Лесьяра.
Впереди разворачивалась Скотова топь.
Она являла себя неторопливо, с туманной загадкой, словно танцовщица, умирающая от яда. Два из шести путников, пересекавших Коростный перекресток, обязательно разбивались или калечились, когда обезумевшие лошади бросались в Южную чащу, волоча за собой телеги и брички. Топь, простиравшаяся на многие маховые сажени, манила животных. Глотала их вместе с хозяевами, чтобы затем поглубже спрятать в своих смердящих карманах.
Изумрудные поля ряски трепали редкие метановые пузыри. Стволы сосен напоминали жертв чудовищных пожаров. Солнце едва пробивалось сквозь миражи испарений.
Давай-ка сюда нашего господина сборщика податей. Окончательно взмокший Лесьяр махнул в сторону коряги, торчавшей изо мха в каких-то трех шагах от стоячей воды.
Они подтащили покойника к бережку Скотовой топи. Раздалось утробное мычание, и в сторону отпрыгнула здоровенная жаба. Настоящий бородавчатый монстр. Истимир отмахнулся от нее и скинул веревочную петлю. С сомнением уставился на приятеля, пока тот потчевал себя найденной морошкой.
Вопреки ожиданию, во рту от ягод стало противно и слякотно, и Лесьяр скривился. Всё-таки не стоило брать медовуху в такую жару. Впрочем, его бодрила весть о том, что Любомила беременна. И от кого? А бог его знает. Родитбудет видно. Бондарь скабрезно заулыбался.
Господи, Богом клянусь: как вернемся, завалюсь спать. Истимир тяжело плюхнулся задницей в мох. Штаны сразу же ощутимо промокли. Но вставать всё равно не хотелось. Буду дрыхнуть до самой Пасхи, помяни мое слово.
Я тоже. Лесьяр пристроился рядом.
Только Любомила храпит как про́клятая.
Вот уж точно! Лесьяр хохотнул и осекся. С языка сорвалось то, что предназначалось разве что потаенным снам.
Лицо Истимира словно отвердело. Взгляд косца принялся бесцельно шарить по тошнотворному пейзажу топи.
Что ты сказал?
Ничего.
Откуда ты знаешь, как именно Любомила спит? Что ты, твою мать, только что сказал?!
Господи, случайно вырвалось. Лесьяр понимал, что тонет, проколовшись на такой малости, и всё равно хватался за соломинки. Дружище, братец, я ведь просто беседу поддержал, только и всего.
Намечавшуюся ссору разрезало одно-единственное слово, вынудившее приятелей одновременно вздрогнуть.
Брешет.
Истимир и Лесьяр с испугом вытаращились. Кто-то позади, судя по звукам, устраивался удобнее. Скрипнула коряга. Шаркнула нога. И всё это доносилось оттуда, где лежал их мертвый груз. Безжизненное тело. Дань Скотовой топи в обмен на дождь.
Ледяные когти ужаса прошлись по самообладанию Лесьяра. Он содрогнулся, обнаружив, что его правая рука сама собой сотворяет крестное знамение. Однако жест либо ничего не значил в Скотовой топи, либо попросту не имел никаких чудотворных сил. Копошение продолжилось, и бондарь резким движением обернулся.
К коряге привалился покойник.
Бывший сборщик податей растирал запястья, словно мог чувствовать боль. Сброшенные веревки валялись поблизости. Глаза, припорошенные землей, так и не открылись. Казалось, мертвец ориентировался исключительно на слух.
Истимир вскочил как ужаленный. Угодил левой ногой в воду, взбаламутив ряску.
Т-ты П-почему т-ты
Я вот тут послушал вас, парни, и могу сказать, что кое-кто из вас умрет. Кашляющий голос покойника звучал почти дружелюбно.
Сгинь! Лесьяр оглянулся, ища хоть что-нибудь, что могло сгодиться в качестве оружия. Как назло, дурацкие лопаты валялись позади покойника.
Истимир, чье сердце сейчас не отличалось от порванного кузнечного меха, неожиданно заинтересовался речами мертвеца.
Кто? Кто из нас умрет?
Не спрашивай у него ничего! Бондарь против воли взвизгнул. Вот почему Третьяк сказал, чтобы мы ему кляп в глотку вбили!
Сморщенная плоть на лице сборщика подати пошла волнами, обнаружив оскал. О да, ему нравился практичный подход, который явил косец. Все ставки на него, господа.
Кто умретрешать тебе, Истимир. Ухмылка опойцы стала шире. Уголки губ надорвались, брызнув мутными капельками.
Лесьяра объял суеверный ужас. Казалось, он очутился в эпицентре кошмарного сновидения, в котором приятель и покойник готовились разменять его жизнь на Разменять на что? Страх бил в огромный черный колокол.
Не слушай его! Третьяк же предупреждал! Ты слышишь?!
Но Истимир весь обратился в слух. Он уже раскусил приятеля, и вкус гнильцы оставил лишь горечь. Возможно, речи с того света чего-то стоили.
Почему мне решать?
Потому что, как я и сказал, онбрешет. Сборщик подати кивнул в сторону опешившего бондаря.
Истимир обхватил нательный крестик двумя руками, гладя и натирая его. Серпентин ощущался бездушным камешком, вытряхнутым Богом из своей обувки. В голове мотались обрывки молитв. Но мысли всё равно то и дело возвращались к пляске тел, в которой со сладкой истомой тонули Любомила и Лесьяр. Дружок, выходит, хаживал к его жене, пока он справно тянул лямку косца. Вот почему бондарь частенько запаздывал с заказами.
Теперь ты понимаешь. Покойник хохотнул, подавившись землей. Он брал, берет и будет брать твою «суженую».
Лесьяр ощутил, как его пронзает гневный взгляд приятеля. При виде взбешенного косца в животе бондаря что-то оборвалось, словно в пасть бездонного колодца полетело ведро.
Истимир, погоди, между нами ничего не было!
Покойник обратил взор слепых глаз на косца:
Мы убьем его. Вместе. Но за то вернешь меня обратно. Видишь ли, мне нравится возвращаться.
Последняя странная фраза пролилась над душами молодых людей черным светом.
Вердикт был озвучен: одномуубить, другомубыть убитым.
Лесьяр замахал руками, пытаясь воззвать к рассудку приятеля:
Нас дурачат! Нечистый хочет крови! Чертов Третьяк специально сюда нас отправил! Его голос опять сорвался на визг, и он сам себе напомнил дворнягу, которой двинули ногой в тощий живот.
Покойник закивал, словно подтверждая всё то, что мгновение назад выпалил бондарь. И про обман, и про козни, и про умысел старосты. Он с цинизмом осклабился.
А ты спроси. Спроси, откуда на его ножки нашлись такие ладные сапожки.
Истимир ровным голосом, лишенным каких-либо эмоций, поинтересовался:
Откуда у тебя сапоги, Лесьяр?
Нет, прошептал тот. Он тебя дурачит, неужели ты не понимаешь?
Откуда?!
Внезапно Истимир прозрел: сапоги бондарю подарила Любомилаза то, что тот наполнил ее живот жизнью. Взревев, косец бросился на побледневшего Лесьяра. Два тела грохнулись в болотную жижу. Большие пальцы нащупали глазные яблоки. Рот жертвы открылся для вопля, но крик приглушила болотная вода.
Истимир зарычал, с наслаждением ощущая, как его пальцы погружаются всё глубже и глубже, пока им не стало влажно и горячо. Бившееся тело бондаря выгнулось и затихло. Вне себя от злости Истимир ударил мертвого приятеля по лицу, подняв тучу зеленых брызг. Затем вцепился в его ноги и стащил треклятые сапоги.
Гнилая ты паскуда, онимои!
Обновка, снятая с убитого, отлетела к коряге. Плечи Истимира дрожали. Послышались шаги, и рядом присел покойник. Косец перевел на него плывущий взгляд. Казалось, мертвый сборщик податей изучает Лесьяра. Выглядело это жутко: словно сквозь землю, запорошившую глазницы, таращилась тьма. До Истимира вдруг дошло: сборщик податей тоже лишился глаз перед смертью.
Ну, давай, пихнем его, прошептал покойник. Его лицо опять изломала кривая улыбка. Они так красиво плавают. Мы все красивы, когда плывем, и плывем, и плывем.
Человеческие руки и длани мертвеца образовали союз жизни и смерти, толкая убитого дальше в воду. Лесьяра подхватило и, кружа, понесло вперед, будто листок огромной, дьявольской кувшинки. А потом обитавшая в Скотовой топи сила перестала рисоваться, и бондаря втащило под воду. Ряска сомкнулась, штопая прореху в зеленом покрове. Истинный пример для совестисомкнуть уста и воспоминания.
Мертвым всё ведомо, да? с придыханием спросил Истимир.
Но ответа не последовало. В Скотовой топи царила всепоглощающая тишина. Ни всплеска, ни звона насекомых. Казалось, гибельное место замерло, давая человеку в полной мере распробовать содеянное. Этот неповторимый солоноватый вкус убийства и безумия.
Истимир застыл, не сводя нервического взгляда с одной точки. Он боялся обернуться, страшился найти подтверждение игре, что затеял дьявол. В голове закрутилась ярмарочная карусель, расшвыривая едкие сгустки мыслей. Этого не может быть. Черт возьми, этого просто не может быть! Он обернулся.
Покойник лежал на том же самом месте, у коряги. Голова, припорошенная землей, запрокинута. Кисти и щиколотки туго перехвачены пеньковой веревкой. Печальная, безвольная поза запечатлела остатки энергии косца и бондаря. И более ничего.
Истимир ощутил, как страх волнами, маленькими прибоями дрожи, омывает его потное тело. Гребаный труп вообще не двигался! Или он уже вернулся на место? И сам себя связал?.. Жар свершенного плеснул в лицо. Косец не мог разобрать, что разъедает ему глаза: пот или слезы.
Ты же говорил. Черт возьми, ты же только что болтал! проорал Истимир. Он метнулся к покойнику и схватил за лацканы кафтана. Треснуло, и прогнившая ткань осталась в руках обезумевшего косца. Ты же болтал болтал чертов ты выродок
Его правая рука сотворила крестное знамение, и ужас окончательно стал липким и бесконечным. Длань Истимира раз за разом крестила его наоборотперевернутым крестом, и первое троеперстие приходилось на мокрый пах. Он взвизгнул и рассмеялся. Какой приятный смех. Так смеялся Моесил, деревенский идиот, уродившийся с дыркой в черепе. Идиота подкармливали всей Сивинью, и его, Истимира, тоже будут.
И был вечер, и было утродень один, прошептал Истимир, вспомнив батюшку Людевита. Толстяк в рясе оказался прав: им не стоило сюда тащиться.
Из глотки косца вырвался хохот. Новорожденный крик помешательства. И Скотова топь рассмеялась вместе с ним. Разразилась гулким и дребезжащим смехом, шедшим сразу отовсюду. А потом всё стихло, будто ничего и не было.
Истимир почувствовал себя разбитым и одиноким. Он покосился на сборщика податей. Схватил за ноги и потащил к воде. Придется обменять тебя, господин земский комиссар, на траханый дождь. Мертвец не сопротивлялся, оставаясь тем же, чем и был, пустой оболочкой, сроднившейся с землей. Ему нравится возвращаться. Истимир, как ужаленный, одернул руки.
Господи! Если он не исполнит волю трупа, то станет следующим!
Сквозь плотно сжатые губы Истимира пробилось скуление. Разбираться в том, что было реально, а что нет, уже не оставалось сил. Он зашвырнул лопаты и котомки с косоворотками подальше в воду. Скотова топь приняла их с благосклонностью ростовщика. Затем косец влез в веревочные петли и потащил сборщика податей обратно к Коростному перекрестку. Правда, перед этим он привязал сапоги Лесьяра к груди мертвеца.
И опять голова сборщика податей принялась отсчитывать корни Южной чащи, точно кукушка, выстукивающая предстоящие годы умственной слабости.
Я верну тебя назад, и мы квиты. Истимир сплюнул соль, приносимую по́том. Тымне, ятебе, так?
Покойник молчал, но косцу и не требовалось ответа. Всё и так уже сказано. И сделано. Коростный перекресток повстречал их тем же солнцепеком и той же жарой. Сухой, как рубиновые угли. Истимир забрал треклятые сапоги и спихнул покойника обратно в могилу.
Прохладно там, да? На мгновение ему захотелось прилечь рядом, и он быстро отогнал эту сумасшедшую мысль.
Бросать землю без лопатыдовольно-таки глупая затея, но он и так много глупостей совершил за последние три часа. Наконец Истимир отнял дрожащие руки от зарытой могилы. Распрямился. Не оглядываясь, зашагал обратно в Сивинь. Оголенный по пояс, обгоревший, с сапогами под мышкой.
В голове косца зловонными мухами роились черные мысли. Как он объяснит исчезновение Лесьяра? Что скажет по поводу пропажи лопат и утери котомок? Почему, найдя сборщика податей, так и не скормил его Скотовой топи? А Любомила? Еще и эти чертовы сапоги. Бледные губы Истимира тронула улыбка. Сапоги он сбагрит Третьяку. Точно. Староста найдет на них покупателя.