Ты не бойся, нет нечистой силы здесь. Кузнец тянет нас с другого берега.
Откуда знает, когда тянуть? недоверчиво спросил Третьяк.
Уговор у нас: как дым чёрный из трубы повалит, так и тянуть надо. А дома голбешник печь растапливает. Знает он, сколько идти сюда и когда топить, чтобы видно было.
Промолчал ушкуйник, задумался. Показалось старшему, словно встарь плывёт он по Волге; загрустил Третьяк, на плоту сидючи. Быстро плот дошёл до другого берега; не успел удивиться воин, как приметил: на земле стоит детина огромный и крутит он, как жернова, колесо, что в рост человеческий, отчего цепи ходуном и ходят да плот несут.
Много видел я кузнецов, но таких не встречал, пробормотал Третьяк озадаченно.
Испугался? Язя хмыкнула.
Нет.
Не опасный он. На него не злись да не задирай, но и сам не ведись.
Ты скажи мне, Яська, что творится тут? Раз живёте вы все отшельниками, для чего кузнец? И откуда монеты возьмутся, коли топи вокруг и от всего мира православного вы отрезаны?
Вот у него и спросишь, он до гостей охочий, махнула рукой девонька, ловко прыгая на берег. Здравствуй, Лёх! Помоги ему освоиться, как дорогого гостя прими. Будет он тебе подмастерьем сегодня. Если надо, обучи. От души и без жадности за работу его вознаградишь.
Так и сделаю, поклонился он.
Подбежала к нему девонька, погрозила пальцем, шепнула что-то и дальше пошла.
Третьяк моё имя, сказал ушкуйник.
Лёхом зовут.
Поглядел старый, как Яська в избёнку небольшую зашла, окинул взглядом место, в которое судьба занесла. А вокругснова лес густой с трёх сторон, между ним и озером земля вытоптана, пни старые из неё торчат да стоят два домика: кузница и изба. Посмотрел на детину, а тот огромный, босой, в портах и фартуке кузнечном, да повязкой цветастой глаз один прикрыт.
Ну, веди меня в кузницу, раз помощь нужна. Я с ремеслом таким мало знаком. Значит, подмастерьем и быть, делать нечего. Да расскажешь мне про ваше селение.
Что рассказывать, махнул детина рукой, зовя за собой. Много лет назад здесь город был, а потом всё вокруг в одночасье мокро стало. Топями всё покрылось непроходимыми, да со всех сторон и во многих местах. Были те, кому не сиделось здесь, выбраться они пытались, да кто знаетвышло ли? Кто ушёл, уж не вернулся.
А тебе сиделось, выходит?
Мне и здесь хорошо. Работаю себе на радость да другим на потеху.
Часто забредают к вам?
Часто, да никто оставаться не хочет. Сбегают, а дальшеуж рассказывал, сказал кузнец невесело и замолчал.
Зашли в кузню, а там чего только нет: и ножи с топорам, косы с серпами, гвоздей, как песка.
Из чего же делаешь? спросил ушкуйник. Где железо берёшь?
Да из озера и беру. На его месте тот город был, что утоп. Как зайду под воду, наберу, что смогу, и обратно вернусь.
Чудно́, не поверил Третьяк.
Зашли они в кузню, покопался Лёх, выдал фартук и молот небольшой воину, велел кольчугу снять со шлемом, а сам к горну пошёл. Пока кузнец возился, ушкуйник вещи свои недалеко сложил, переоделся, вновь молитву прочитал и перекрестился. Решил воин забавы ради молот поднять, что с наковальней рядом стоял, да не смогни одной рукой, ни двумя. Подивился, вновь за выданный взялся. Распрямился Лёх, бухнул заготовку, что золотом засияла, да ухватился за молот играючи. Что не удар, будто колокол бьёт. Опешил Третьяк, ибо сам не слаб, подивился, засмотрелся, задумался.
Что стоишь? пробасил кузнец. Как ударю я, замахнусь, так и сам бей.
Что ж за силища у тебя? закричал Третьяк. И повязка отчего на глазу?
С детства в кузнице тружусь, оттуда и силушка.
Врёшь же! Нечисть ты! замахнулся ушкуйник своим молотом.
Что-то голос мне твой не нравится, заявил кузнец, бросил всё и за горло Третьяка взял.
Оторопел ушкуйник и молот выронил. Так дыхание у него перепёрло, что глаза выпучились, как у голбешника. Кузнец же одной левой приподнял его на пядь от земли, затем обратно поставил, разжал пальцы и в глаза ему заглянул.
Могу перековать. Хочешь?
Ну и силён же ты, прохрипел Третьяк.
А хочешь узы брачные тебе выкую да жизнь счастливую? продолжал кузнец. Или новую?
Оставь его! раздался голос.
Появилась в дверях де́вица: красивая, статная, в броню одетая, упёрла руки в бока и грозно на кузнеца глянула.
Что тебе было велено?
Не серчай, ответил кузнец.
Обучить было велено, коль не умеет!
Помогу я, помогу, матушка! засуетился Лёх.
На словах-то вы все, как на гу́слях, ухмыльнулась она. Позже зайду.
Это кто? просипел Третьяк, горло потирая.
Время придётсам узнаешь о ней, ответил одноглазый уклончиво. Вот народ пошёл невоспитанный. На меня замахнулся, да моим же молотом, в моей же кузнице.
Не серчай, извинился ушкуйник. Всё у вас здесь какое-то дивное.
Место как место. Спокойное, ответил Лёх примирительно. А повязка на глазтак засела окалина, что не вытащить.
Что ж, прости меня! Бес попутал, что ль Ну, учи меня.
* * *
Елисей же с Руской тем временем к роднику пошли по воду. Загляделся молодой, как де́вица с вёдрами управляется, с коромысла их не снимая.
Наказала нам Яська, чтоб не мешали голбешнику, а когда дружок придёт наш, так водой его напоили, улыбаясь, сказала русая.
Кто дружок-то ваш?
Как придёт, так увидишь сам. Только дай воды ему лишь одно ведро.
Что ж за друг такой, что так воду пьёт?
Наполнила Руска второе ведро и прочь от родника зашагала.
Друг как друг. С давних пор знаемся.
Тяжело вам жить здесь приходится?
Тяжело, да ко всему уж привычные.
Наносили они воды в дом и вернулись к озеру. А места там очень красивые, и трава изумрудная поблёскивает, будто росой покрыта. Смотрит Елисей, а Руска уже на разлапистом дереве, что рядом с озером. Сидит на ветке, качается, ногами болтает. Гля́нула она на молодого, засмеялась, качаться сильнее начала, да увлеклась. Руки соскользнули, да так с той ветки спиной вниз и ухнула. С головою ушла под воду. Засуетился Елисей, сбросил с себя всё тяжёлое, в портах и рубахе за ней нырнул. А в озере была водица прозрачная. Пока нырял, взбаламутил всё, да Ру́си не нашёл. Испугался, пригорюнился, только чувствует, что за ноги его кто-то держит и не может он выплыть. Так и дёрнули его, и под воду ушёл он с головою.
Глаза открыл, а уже на берегу лежит, а рядом Руска сидит, улыбается.
Напугался?
Есть такое, задрожал Елисей.
Сам не делал так?
Делал, признался молодой. Плохо кончилось.
Замолчала де́вица.
А скажи, не русалка ты?
Так давно уж прошла твоя Троица, вновь улыбнулась русая.
Приподнялся Елисей, будто опомнился, за грудь ухватился, на месте крест, выдохнул.
Вроде взрослый ты, а в сказки веруешь, засмеялась Руся. Русалкой обзываешься.
Провела рукой своей по волосам его ласково, поднялась, в дом позвала. В избе голбешник хлопотал: с метлой бегал да пыль вздымал, уголь из печи выгребал да обед ставил. Принялась Руска песню петь. Пела так, что он заслушался, на лавку забрался, лапы в шерсть на пузе пристроил и глаза свои кошачьи прикрыл. Посмотрел на это Елисей, сам рядом сел. Пела русая, пела вкрадчиво о невиданном светом городе, красотой своей затмевающем всё, что есть на любой земле. Долго пела О его жителях, об искусных работах ремесленников, о счастливых детках улыбчивых.
Появился в дверях юношаголова седа, как у старого, с виду чахлый, лицо измождённое, да одежды на нём дорогущие. Две рубахи на нём: зарукавья, подол да грудь золотом вышиты. Прислонился к двери он, заслушался. Тут заметила Руся, куда Елисей глядит, петь перестала, повернулась.
Что стоишь?
Песню слушаю. Проявляю к тебе уважение.
Принеси воды ему, наказала русая. Только сделай так, как сказала я и как хозяюшкой было велено.
Вышел Елисей из избы, поздоровался, притащил ведро воды. Поклонился гость, благодарствовал, присосался жадно. Долго пил. Елисей призадумался: уж не помер ли юноша, стоячи. Осушил ведро седой, вытер рот рукавом, опустил глаза.
Знаю я, что не велено, но ещё бы мне хоть одно ведро.
Вспомнил Елисей, как когда-то пожадничал: не своей воды пожалел. Молча взял ведро пустое и под взгляды неодобрительные Руски ещё одно полное вынес. Выпил юноша, посмотрел на воина.
За добро твоё благодарствую. Не забуду. Перед Яськой за тебя заступлюсь, поклонился, ушёл к озеру.
Зашёл Елисей в избу, Руска там опять улыбается.
Пожалел его?
Пожалел.
Так пойдём с тобой снова по воду.
* * *
Долго в кузнице трудились Третьяк с Лёхом: серпы да косы ковали. Кормились, купались да снова в кузню, в жар нестерпимый. Как последний гвоздь ушкуйник выковал, так остановил его кузнец. За труды и за помощь выдал кошель с золотом. В нём монеты новые, невиданные. Облачился ушкуйник в свою одежду и броню, вышел из кузницы. Видит он, как по двору коты чёрные, крупные, будто псы, с Яськой бегают. Она их в телегу запрягает да катается. Раскраснелся Третьяк, обезумел вновь, глядя, как коты к ней ласкаются. Гладит она их по головам, а те не мурлычутпорыкивают. Распрягла Яська котов, стоит и смотрит, как они в лес убегают, рукой вслед им машет.
Точно, ведьма ты! выхватил ушкуйник саблю.
На дитя руку поднимешь, как в Костроме поднял? услышал он голос.
Затрясся Третьяк, осмотрелся медленно. Повернулась и девонька.
Что смотришь? серьёзно спросила Яська. Зарубить меня хочешь?
Про Кострому ты откуда знаешь?
Так я много городов знаю.
Про детей в Костроме откуда знаешь? прошипел Третьяк.
Ничего не знаю, а что там?
Ничего, видать, мне послышалось, ответил ушкуйник, саблю убирая. Что за сила нечистая из лесу вышла?
Ой, не знаю я, запричитала Яська. Только очень они хорошенькие. Шёрстка мягкая, сами ласковые.
Не знал Третьяк, что ещё сказать.
Что, закончили? Отплатил кузнец?
Кивнул ушкуйник.
Так тогда нам здесь делать нечего. Надо Лёха звать да домой возвращаться.
Кликнули кузнеца, распрощались, взошли на плот да обратно отправились. В избе порядок, стол переставлен, на столе накрыто. Наелись ушкуйники, посидели, отдохнули да потом, за неимением бани, отправили их де́вицы мыться в печь, а сами ушли. На силу Третьяк протиснулся через устье узкое, глядь, а внутри горнило огромноебез труда с молодым разместились. Там в печи соломой застелено, кадка стоит, да два веника. Всё голбешник о них побеспокоился, приготовил.
Как твой день прошёл? Третьяк спросил.
По воду ходили, да дружка их видел. Сам худой, одежда богатая, выпил два ведра воды да ушёл к озеру. У тебя как прошёл?
Помогал мастеру в кузнице. Сам огромный, сильней ватамана нашего. Видел я на той стороне, где кузница, ещё одну де́вицу. Она Яське годится в матери. Сама статная и красавица, голос строгий, да грудь железная. Вспомнил я рассказы дедовы про поляни́ц, да решил, что сказки это. Если и были они, то давно извелись.
Так считаю я: коли были у нас раньше витязи, то, быть может, всё же остались, а тогда могут быть и поляницы. Ты почём можешь знать, что пропали все?
Так в походе одном ведьма старая всё грозила, что управы нет на нас. Всё кричала, что извели витязей. Погубили их всех. Всех до единого.
Смотрю на голбешника, вспоминаю худого да задумываться начинаю, что на свете не только сила нечистая есть, но и чудеса да существа добрые быть могут, нам не ведомые.
За такие мысли только скомороху сошло бы.
Ну и пусть.
Может и есть в твоих словах доля правды, вздохнул Третьяк. Видел я, как коты огромные к хозяйке нашей ластились; запрягала она их в телегу да по двору каталась. Распрягла, погладила каждого да в лес обратно отпустила. Чёрные как смоль; я решил сперва, что черти это, да пригляделсякоты.
Чудеса.
Шептались ушкуйники в печи да парились, обсуждая, что с ними за два дня произошло, думая, что им делать дальше. Вымылись, на улицу выскочили, водой облились. А одежда их уже сухая, да как новая. Голбешником броня начищена, сабля наточена. Вспомнил Третьяк про подарок его, задумался. Рассуждать снова принялся: стоит ли ножик брать, хоть и есть монета для выкупа. Присмотрелся ушкуйник к мохнатому и решился. Изъявил он готовность подарок его принять, извинился за недоверие. Разурчалось существо, разулыбалось, полезло к себе в чулан. Принёс голбешник что-то, в тряпочку чистую завёрнутое да верёвочкой перевязанное, положил перед Третьяком. Достал ушкуйник из кошеля монету побольше да перед дарителем положил. Так был рад голбешник, что монету взял да из лап её не выпускал. Вскоре де́вицы пришли. Посмотрела Яська на Елисея строго.
Отчего ты два ведра выпить дал?
Жалко стало мне его.
Рассказала мне Руска, что сжалился. Не виню тебя. Да и K°́ски сам за тебя слово молвил. Попросил не ругать. Заступился. Впредь не делай так.
Извинился Елисей, пообещал слушаться. Хоть и была хозяйка мала с виду, да разговор вела, будто зрелая.
Веселил их голбешник до самого вечера. Так и не выпустил из лап монетку обменную, а как стемнело, да спать собрались, на полати к ушкуйникам влез и между ними устроился. Снова чудился воинам жуткой бури стон, плеск ручья с шуршаньем стрекозовым. И приснился им сон, что, как встарь, они всей ватагой на лодке под парусомда на Волге-Матушке; подвиги снились им ратные, да походы их снились кровавые, что добычей были богатые, да во славу Великого Новгорода; как торговлю вели серебром и пушниною; дом родной, люди близкие, да ватаман с побратимами. Неспокойно спали ушкуйники ночь вторую, всё время ворочались да вздыхали горестно.
* * *
Рано поутру разбудил их звон. За столом сидят Яська сонная, Руска грустная, а на лавке у стеныхудой юноша. Монетку пальцами подбрасывает, а голбешник юркой кошкой носится, на лету её схватывает, да не всегда получается. Умылись ушкуйники водой родниковой, за стол сели. Всё гадал Третьяк, как смогла девонька, пока спали они с Елисеем, печь натопить, яств таких наготовить, пирог испечь, да их двоих не разбудить.
Было утром иным угощение, не то, что в дни предыдущие. Всё хвалили де́вицы воинов да приговаривали, что во граде любом цены бы им не было. После трапезы из избы вышли. Яська с худым к озеру пошла, Руска с Елисеем во двор вышла, а Третьяк с голбешником в доме остались.
Смотрит молодой ушкуйник, а за избой полянка-то красивая, вся в цветах да сверкающей травушке.
Отчего же туда вы не ходите? вопросил Елисей, поднимаясь. До чего же место глазу приятное.
Не ходи туда, Руся ответила. Не поляна то, болото бездонное. Много жителей славного города в этой топи погибло безвременно.
Вновь опечалилась де́вица, глаза свои серые в сторону отводя.
Коль узнал бы ты что-то страшное, ты бы дальше со мной разговаривал? Ты ходил бы со мной снова по воду, как вчера ты бы бросился в озеро?
Взглянул на Русю Елисей, промолчал да и высказался:
Думал раньше я, что русалка ты. Только если бы так и сталось, может, врут они, сказки старые, что изводят духи нечистые. Если б было так, ты меня вчера утащила бы, утопила, и не видел бы я света Божьего.
Улыбнулась Руска загадочно, но в ответ ни слова не молвила. Опустила глаза свои серые да по плечам рассыпала волосы.
Разговор их ушкуйник подслушивал под голбешника взгляд подозрительный. Помотал тот головой, потопал неодобрительно да так Третьяка по пятке и пнул. Заскакал старый на одной ноге, чуть локтём не ударивши лестницу, а голбешник фырчит, издевается. Стал он выть, неуклюже подпрыгивать, будто тоже от боли корячится. Разозлиться хотел Третьяк, да остыл, засмеялся незлобно.
Проучил ты меня. Поделом же.
Успокоился голбешник, подошёл к ушкуйнику, об ногу потёрся, пожалел, стало быть, но коготком погрозил.
* * *
Возвратились худой и Яська с озера, вновь на стол накрыли. Сели вместе Руска с Елисеем. Улыбаются, шепчутся, а голбешник к Третьяку поближе прижимается да монетку разменную поглаживает, всё урчит.
И как только трапеза кончилась, встала хозяюшка да к ушкуйникам обратилась:
Одевайте-ка, воины храбрые, вы кольчуги свои да шеломыразговор у нас будет. А пока тебе, Елисей, да за доброту твою от Коски дар.
Вышел худой из избы, за дверью спрятался и вернулся, в плащ красный запахнутый, протянул молодому ушкуйнику саблю новую в ножнах белых, серебром богато украшенных. А на ножнах тех, кроме серебра, самоцветных камней россыпи.