Что зубы?! задохнулась Капа. Что, вашу мать, про зубы, что?
Ну ты писала в дневнике про зубы, писала же про зубы, прости, я же помню, как я могу скрывать, что я помню про зубы, что ты
Господи, мама! завыла Капа, зажимая уши жуткими своими пальцами, ты можешь больше не говорить про это, я сейчас взорвусь, как можно это цитировать, это личное, личное, личное!
Почему ты хотела их испортить? Или что, каксломать? Надломить? Я не поняла, что сделать?
Перестань! Перестань! Капа старалась не расплакаться, это я папе! Чтобы у него не было ощущения, что он все зря. И еще я хотела попробовать. Как это, лечить зубы. Сверлить. Не узнаю даже, как это. Ну это как секс и кокаин.
Ты перестанешь когда-нибудь? взвизгнула мама. Вот пойдешь на операцию, и будет тебе потом, когда вырастешь, и секс, и кокаин! Боже, сама себе не верю, зачем я такое говорю, ты же мой ребенок, моя часть, моя жизнь?!
Будет, ответила Капа. Но не мне же, понимаешь? А мне хочется, чтобы это со мной все случилось.
Ситуация накалялась. Капе становилось все хуже. В какой-то момент она, посоветовавшись с отцом, приняла решение согласиться на пересадку. Отец сказал, что побаивается этого и не может гарантировать, что будет любить ее по-прежнему, но, с другой стороны, он точно знает, что его отношения с мамой в противном случае будут безнадежно испорчены навсегда.
Ты ее любишь? спросила Капа.
Отец тихо кивнул.
Капе было жалко отца. После этого разговора она безропотно согласилась делать все, что скажет мама. Перечитала свои дневники: совершенно пустые, беспомощные тексты обычного подростка. Никакой мудрости, никакого просветления, нечего и жалеть. Капа решила сжечь их перед операцией. Вдруг ее новая, мудрая душа богатой старухи будет смеяться, все это перечитывая. Этого ее несчастное юное тело не переживет, точно свалится с гипертонией или депрессией, а денег на лечение нет и не будет. Нет уж, сжечь, все сжечь.
Макс, главный и навязчивый герой Капиных дневников, ничего о серьезности ее мнимой предастмы не подозревал. Прежде холодновато-насмешливая и робкая Капа вдруг стала к нему удивительно агрессивно нежна; когда они возвращались из школы, она часто забирала у него сумку с учебниками и, надрываясь от кашля и хохоча, объявляла, что врачи прописали ей бессмысленную изнуряющую заботу о тех, кто может сам о себе позаботиться, Макса это пугало и смущало, но он исправно позволял Капе провожать себя до самой двери, где она огненно и искристо целовала его в нос и, хохоча, убегала вверх по улице, словно и не было этой одышки. Ну, прописали и прописали. Сейчас что только не прописывают, вот Маркусу из параллельного на полном серьезе прописали дышать котами и пришлось арендовать гипераллергенных котов в специальной клиникечтобы Маркус что-то там из себя через бронхоспазм вытолкнул и освободился от всего, что мешает ему улыбаться (никто никогда не видел его улыбающимся). Капа улыбалась почти все время, особенно последнее время, особенно свое последнее время, которым она решила распорядиться по максимуму, кроме кокаина, зачем подставлять полную надежды старушку. Тем более, что перед пересадкой делали обязательный тест на всякие вещества.
Вот видишь, какая ты молодец, улыбалась мама, замечая, какой спокойной вдруг стала Капа, и правда ведь, что тут страшного? Ты просто заснешь и проснешься здоровой. И будешь знать, что твоя душа родилась каким-то хорошим новым человеком. Это же как две жизни вместо одной. Такой подарок.
Капа уже знала, что вся ее жизньэто какое-то бесконечное тягостное Рождество, где всюду сияют и маячат кровавыми разрывами подарки, которыми она является со всех сторон и поэтому сама ни на какие подарки рассчитывать не может, словно ее не существует. Нечего жалеть, нечего.
Когда Капа первый раз увидела эти золотые окна, она подумала: ну вот, начинается наконец-то что-то интересное, наконец-то что-то, похожее на жизнь и судьбу.
* * *
Когда у нее взяли все анализы и подробно объяснили, как будет проходить пересадка, выяснилось, что вначале необходимо познакомиться, установить контакт. Иначе не работает, когда нет близостиважно, чтобы была.
А как после операции-то жить, когда помнишь эту свою, гм, бабку-благодетеля? спросила она у доктора.
Нормально, ответила доктор. Мы на память про донора ставим что-то вроде защитыдоступ есть, а страдания нет. Потому что никто не должен страдать.
А разве я не донор?! удивилась Капа.
Нет, ты реципиент, объяснила доктор, тело пересаживать наука еще не научилась.
Ну что ж, рассудила Капа, придется пару недель пересказывать всю свою никчемную жизнь выжившей из ума старухе в сияющем платиной парике, в котором, как вши, копошатся мелкие бриллианты. Тоже своего рода событие.
Капу прямо из больничного офиса, где с ней подписали увесистый кирпичный домик договоров, привели в угрюмое бесконечное строение с библиотекой на первом этаже, прошли с ней через лабиринт пестрых стеллажей, потом долго везли вверх и куда-то вбок, будто во сне, в стеклянном непрозрачном лифте.
Провели через несколько комнат, указали на дверьтам, иди, теперь сама.
Капа толкнула дверь, вошла и остолбенела.
Здравствуйте, сказала она. А кто тут должен менято есть, не меня, а с кем мы будемну, это.
Это я, очень приятно, сказал старик и протянул Капе морщинистую желтоватую руку. Привет. Как тебя зовут?
Капа молчала. Ей вдруг резко захотелось то ли спать, то ли заплакать.
Старик представился и снова спросил, как ее зовут.
Капа, в ужасе ответила она, понимая, что ей придется вынашивать в себе, так и не ощутившей счастья сияющей женской тяжести, этого морщинистого худого старика в серебряной пижаме.
Это индейское имя, сказал старик, взял со стола электронную трубку и закурил, оно обозначает что-то, связанное с бобрами. Царь-бобер, что-то такое. Твои предкисевероамериканские индейцы?
Капу как током ударило.
Да нет, мрачно сказала она, облегченно усаживаясь на диван. Вообще фигня на самом деле, это я одноклассникам про индейцев рассказывала. На самом деле позор какой-то. Короче, когда мама приезжала сюда в студенчестве работать на рыболовном трейлере на островах, она по дороге обратно заблудилась, они с друзьями там были, однокурсниками. Приехали почему-то к Капитолию, случайно. И мама начала прикалываться и кричать: о Капитолий, я хочу жить здесь, о подари мне паспорт и вид на жительство, я никогда не вернусь! Дочку назову в честь тебя Капитолиной, клянусь!
И что? Подарил? удивился старик.
Да, мама потом в лотерею выиграла, а потом я родилась. И с папой она тогда же познакомилась, он тоже там работал, на островах. Но я про это никому не рассказываю. Идиотская история. И имя дурацкое. Может, следующее будет лучше.
Следующего не будет, сказал старик. Вообще никогда не надо думать про следующее, это вредно. Что тебе нравится читать?
Капа задумалась. Никто никогда не спрашивал у нее, что ей нравится.
Капа хорошо помнила все визиты к старику. На протяжении месяца они виделись практически каждый деньоказалось, к старику нужно ходить, как на работу, минимум двадцать часов в неделю, чтобы все хорошо прошло. Беседы со стариком ей нравилисьон что-то рассказывал про свою жизнь, что-то рассказывал про творчество и про какие-то прекрасные занятия, все это было безумно интересно и Капа вначале комплексовала, что ее собственная крошечная птичья жизнь, полная глупых рефлексий о сотнях умных книжек и цитат из каких-то песен, старику покажется никчемной и стыдной. Но он внимательно слушал, напряженно приподнимаясь над подушками (он был совсем болен и иногда не мог говоритьпросто судорожно кивал и писал Капе вопросы на клочках салфеток, «как Хантер Томпсон» это он тоже написал на салфетке, чтобы сделать ей приятно) оказалось, что он читал в юности все книжки, которые нравились Капе и о которых ей было фактически не с кем поговоритьона пыталась, конечно, говорить о них с Максом, но ему нравилось только то, где было про бокс и мотоциклы, а не про нейрофизиологию и расставания, хотя большинство Капиных любимых книг были именно что про бокс, мотоциклы, нейрофизиологию и расставания одновременно. Дурацкий вкус, дурацкий.