Деееду! хихикал он. А что там черт будет делать?
Твой обед кушать! Дед поддавался игре и строил гримасы, изображая черта. Матвейка заливисто смеялся и продолжална этот раз уже фальшивозевать во весь рот
Матвей тряхнул головой, отгоняя детские воспоминания. Ему было стыдно признавать, но, при всем желании встретиться с дедом, он почему-то оттягивал этот момент. Он страшился увидеть того старым и немощным, возможно даже глуховатым и полуслепыми, самое страшное, не признающим внука. Матвею очень хотелось, чтобы дед остался в его памяти таким, как десять лет назад, бодрым, поджарым, подтянутым, могущим даже взобраться на дерево на высоту человеческого роста. Но он гнал от себя эти эгоистичные мыслив конце концов, может быть, и дед бы хотел, чтобы Матвей в его памяти был белобрысым крепким карапузом, а не худым и вялым парнем с сосульками жидких волос и вечно сонным выражением бледных голубых глаз. Эх, время никого не красит, да
Ладно, еще немного посидит у костраи пойдет. Только нужно хвороста подкинуть, а то минут пятьи тот окончательно потухнет, придется разводить заново.
Теоретически, конечно, костры в заповеднике были запрещены. Но на деле это касалось только шумных и малоадекватных псевдотуристических компаний, которые выпаливали кострище с метр в диаметре, а потом никак не могли его затушить. Смотрители чуяли таких товарищей за пару сотен метров, а то и больше. К одиночкам же навроде Матвея они относились достаточно лояльно.
Матвей очень удачно устроил привал возле рухнувшего старого дерева. Судя по обглоданной зайцами и косулями и источенной жучками коре, падение произошло год-два тому назад. Все, что могло сгнить, уже сгнило и ушло в землю, оставив звеняще сухой ствол. Правда, большинство веток уже растащиливероятно животные или птицы, но кое-что осталось, а многого Матвею и не нужно было.
Походный фонарик он грохнул, поскользнувшись на мокром перроне и неудачно приложившись именно тем карманом, в котором тот лежал. Стекло треснуло, батарейный отсек раскрошился, а батарейка так вообще куда-то делась, видимо завалившись за подкладку. Запасной был в телефонено включать его лишний раз Матвею не хотелось: аккумуляторы штука капризная, не хватало еще, чтобы в самый нужный момент телефон разрядился.
Так что за хворостом он отправился в темноту уже сгустившихся сумерек.
Сложного ничего не былостоило сухой ветке хрустнуть под ногой, как Матвей наклонялся и добавлял ее в охапку. Можно было уйти глубже в лестам виднелась целая арка из сломанных и покореженных деревьев, но Матвей отказался от этой мысли. Он решил посидеть еще лишь чуть-чуть, а не разводить столб до неба.
Правда, уже подкидывая набранный хворост в костер, он пожалел о своей лени. Ветки, которые в темноте на ощупь казались вполне приличными, на деле были тонкими, хрупкими, пустотелыми и больше трещали, нежели поддерживали огонь. По-хорошему, положение спас бы даже один крепкий сук, который и взял бы на себя все пламя. Матвей оглянулсябольше для проформы, нежели действительно в надежде на находку: он прекрасно помнил, что выгреб вокруг костра весь хворост подчистую.
И тут он увидел ее.
Прекрасная, просто чудеснаячуть изогнутая, со слегка отошедшей корой, с мелкими тонкими хрупкими веточками, на которых еще дрожали сухие листочкиона лежала на самой границе света и тени. Идеальнейшая веткасловно прямо сейчас в палату мер и весов.
«Как же он не заметил ее?» мелькнула в голове мысль. И тут же на смену ей пришел здравый смысл: да упала, скорее всего, пока он ходил за хворостом. Земля тут мягкая, перегной, старые листьяшуму-то могло никакого и не быть, да и он был чересчур уж увлечен треском у себя под ногами
Ветка шевельнулась.
Матвей прищурился. Он никогда не жаловался на плохое зрение, но мало ли что померещится в ночи. А вдруг не померещилосьи это змея?
Ветка снова шевельнулась.
Он привстал было, чтобы подойти и проверить, но тут же раздумала если это действительно змея? Демонстративно топнул, делая вид, что приближается, может быть, уползет? Но нет, ветка не двигалась.
Он пожал плечами. Померещилось. Если бы это было живое существо, то оно бы отреагировало на его действия. Убежало быили, наоборот, кинулось навстречу
И тут ветка двинулась. Вперед, к свету, медленно и как-то рвано, словно кто-то подталкивал ее.
Матвей вздрогнул.
Осторожно, на этот раз стараясь не привлекать внимания, он протянул руку к карману, в котором лежал телефон. На ощупьэто была хорошая кнопочная туристическая модель, практически неубиваемая и вечнаянашел включение фонарика.
И резким движением выбросил руку вперед, одновременно остервенело давя на кнопку.
Луч света ударил, рассеяв тьму.
И озарил что-то приземистое, темноеи шевелящееся.
Матвей пискнул и вскочил на ноги.
Телефон дрожал в его руках, луч метался, выхватывая то кусты, то стволы деревьеви существо, которое корчилось на земле, перебирая тонкими длинными пальцами, вращало белыми беззрачковыми, словно слепыми, глазами и разевало черный провал пасти, вытягивая челюсть до грудитак, как она не вытягивается ни у одного живого существа. Ветку оно так и не выпустило, продолжая тыкать ею вперед.
Матвей заорал, замахнувшись телефоном, как оружием. Луч фонарика ушел вверх, в небоа когда вернулся обратно, ничего уже не земле не было.
Лишь чуть покачивалась, шурша листочками, идеальная ветка.
Сердце гулко стучало, гоняя вязкую кровь. Во рту пересохло, ноги тряслись.
Матвей тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Это просто галлюцинация. Игра света и тени. Наверное, какой-нибудь енот просто хотел поиграть. Он не помнил, водились ли здесь енотыда и вообще, водятся ли они в подобных природных условиях, но почему бы и нет?
У меня есть нож, сказал он в темноту. И топор, соврал для весу.
Лес молчал.
Лишь где-то наверху, над головой, легкий ветер шевелил кроны деревьев. Они чуть шуршали, убаюкивая привычным с детства напевом. И на душе постепенно становилось спокойноэто всего лишь галлюцинация, тень мотылька, приблизившегося к фонарику, пролетевшая паутинка с пауком, ком листьев, в которых копошился еж, что угодно, но только не опасность. Здесь не может быть опасности. Ее не может быть там, где так привычно и нежно шепчутся деревья, где так легко и свободно дышится и где тебя ждет твой родной дедушка
Матвей закидал землей костер, протоптался, сплясав какой-то дикий танец, ему уже самому стало смешно от страха, что он испытал перед миражом.
Матвей-Матвей, поддразнил он себя, подражая деду, боится гусей. Мышь увидалзаикой стал.
Подхватил рюкзак, потянулся еще рази уверенно, лишь изредка подсвечивая себе путь, направился на юго-восток.
Скырлы-скырлы, донеслось ему в спину.
То, что он приближается к дедовой сторожке, Матвей понял уже издалека. Он хорошо помнил этот пень, вырезанный в виде маленького трона, каменное Идолище Поганоеони собирали его с дедом вместе, в то лето, когда в городе от жары плавился асфальт и замертво падали голуби, а здесь, в лесу, по утрам на траве дрожала сладкая на вкус роса, и многие другие милые мальчишескому сердцу мелочи, от которых у него ноюще щемило в груди и почему-то подрагивали руки.
Через пять минут он вышел на полянку.
Конечно, в детстве и трава зеленее, и небо голубее, и мир большено он не ожидал, что настолько. Сторожка, которая помнилась ему полноценной деревенской избой, оказалась просевшим в землю чуть ли не до ставен хлипким домишком. На фоне ночного неба чернел седловидный провал крыши, стены накренились и разошлись, во дворе буйно колосились разлапистые, в темноте похожие на лопаты лопухи.
Но в окошке тускло горел свет.
Матвей подошел к дверикрыльцо вошло в землю так, что он скорее вспомнил, что оно тут когда-то находилось, нежели ощутил ногами, и постучал.
Никто не ответил.
Он постучал сильнееа потом пятерней толкнул дверь.
Та скрипнула и отворилась.
Матвей сделал было шаг в темнотуно тут же ему в грудь ткнулось что-то острое и твердое, выпихнув обратно.
Сгинь, свистяще прошипели. Я тебя не приглашала.
Откуда-то появился и качнулся слабый свети в неровном пламени свечи Матвей разглядел стоявшую перед ним старуху. Ее седые волосы были распущены, свисая неопрятными космами, белая ночная рубаха не скрывала костлявого изможденного тела, а длинный артритный палец упирался в грудь Матвею прямо напротив сердца.
Вы кто? опешив, спросил он и оттолкнул ее руку. И где дед?
Старуха молчала, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Зато пальцы на ее левой руке, казалось, жили своей особой жизньюони тряслись и сжимались, складываясь в какие-то замысловатые и подчас даже неприличные фигуры.
Где дед? повторил Матвей. Ефим Иваныч, лесник бывший. Я Матвей, внук его, неделю назад писал, что приеду.
Сердце сжалось. Неужели дед умер? Или попал в больницу? Но что тогда здесь делает эта старуха?
Дед? Бабка пожевала сморщенными губами. Нет здесь никакого деда.
Умер? пискнул Матвей.
Умер, сухо сказала та, закрывая дверь.
Эй, так не пойдет! Матвей рывком подставил ногу в уменьшающуюся щель.
Погодите, быстро забормотал он. А когда он умер?
С месяц как, процедила старуха, дергая дверь.
Погодите-погодите, Матвей взялся за край и медленно, но упорно потянул дверь на себя. Как с месяц? Он мне десять дней назад писал, что все в порядке. И это был его почеркя-то знаю. Так когда он умер? Или вы мне врете?
Пошел прочь! Старуха дернула дверь с остервенением. Я тебя не приглашала!
Матвей разозлился.
Значит, так, бабуля, отчеканил он. Мне плевать, кто вы, но я отсюда не уйду. Так-то по закону эта жилплощадь мне перейти должна. Так что если дед умер, то я тут хозяин.
Старуха затихла, перестав тянуть дверь.
И если не умер, намекнул Матвей, то я тоже имею на нее некоторые права. И думаю, побольше, чем вы. Так что я не уйду. Как минимум, до утра.
Дверь приоткрыласьровно настолько, чтобы туда мог прошмыгнуть человек. Старуха выглянула, обвела быстрым и внимательным взглядом ночной лес за спиной Матвея, скользнула по его лицу, скривилась и буркнула:
Заходи. Но только до утра.
Сам решу, в тон ей ответил Матвей, перешагивая порог.
Внутри избушка лишь отдаленно напоминала домик из его детства. Стены почернели и покосились, земляной пол кое-где вздулся горбом, приподняв лавки, печь вся потрескалась и покрылась темными потеками. Под потолком висела бурая паутина, в которой что-то трепыхалось, там же сушились терпко пахнувшие пучки трав и кореньев. Все это освещалось одной-единственной масляной лампой, которая покачивалась в углу, рождая на стенах, полу и потолке причудливые исковерканные тени. Это был не тот дедов дом, который он помнил, совсем не тот.
Ваше? деловито кивнул Матвей на травы и паутину. Что ж вы так запустили-то? Придется убрать. Да и самим тоже
Он хотел сказать «выметаться», но наткнулся взглядом на старуху, и слова комом застряли в горле. Та смотрела на него с ненавистью, верхняя губа приподнялась, обнажив острые желтые зубы. Левый клык был сломан, и в темноте провала пузырилась белесая слюна.
«Больная какая-то? мелькнуло в голове. Психическая? Бомжиха? Лучше не связываться. Вдруг бешеная. А потом из города врача привезти. Ну и полицию, чтоб выяснили, кто это». Он уже твердо решил забрать этот дом себе. Просто из принципа, чтобы не доставался ненормальной бабке.
в общем, разберемся, хрипло сказал он, отводя взгляд.
Бабка сморщилась. Изо рта высунулся острый кончик языка и хищным движением облизнул губы. Она сделала несколько странных пассов руками, сжимая и разжимая пальцы, словно то ли душила что-то, то ли сворачивала шею, то ли просто давила и мяла, а потом пошаркала куда-то в темноту.
Матвей облегченно вздохнул и снова осмотрелся по сторонам.
Картинки детства встали перед его глазами. Когда-то за этим замызганныма тогда тщательно выскобленным до желтизныстолом Матвей, высунув от напряжения язык, старательно выводил каракули, подражая дедовым письменам. А вот на этой лавкекоторая тогда доходила ему до пояса, а не как сейчас, чуть выше коленаон устраивал целые баталии с участием вырезанных дедом из липы солдатиков. А вон там
Вот твой дед, угрюмо раздалось у него за спиной, и Матвей оглянулся.
Дедууу, простонал он. Сердце сжалось. В его памяти дед всегда был хоть и сухощавым, но крепким и жизнерадостным, а сейчас же, сутулый и сморщенный, он походил на маленького щуплого воробышка.
Он бросился было обнять старикано бабка резким и сильным ударом оттолкнула его.
Не замай, прошипела она, сгорбившись и наклонившись вперед.
Матвей отступил.
Дед стоял, чуть покачиваясь, руки безжизненно висели вдоль тела, а глаза были пусты. От него терпко пахло свежей землей, в свалявшихся волосах запутались какие-то веточки.
Его в больницу надо, сказал Матвей.
Бабка ничего не ответилалишь снова оскалилась и шумно втянула в себя воздух.
В больницу, повторил он.
Все в порядке, хрипло сказала бабка. Все идет как надо. Он мой, я сама решу.
И как бы в подтверждение своих слов она развернула деда и легонько хлопнула его по плечу. На негнущихся ногах старик вышел из дома.
Старуха бросала на Матвея косые взгляды. Ее длинные сухие пальцы резво сновали, суча грубую неровную нить из черного комка шерсти, что лежал на прялке.
Прялки раньше в доме у деда не водилось. Родители Матвея когда-то дарили ему швейную машинкуно старик лишь весело махнул рукой, мол, женское это баловство. Для лесниковой одежды ихние нити на один шажок, а для сурового вервия и иглы должны быть с палецсказал он тогда. Машинку пришлось отвезти обратно в город.
Матвей вздохнул. Ну что же, если это теперь типа жена деда, но она ему как бы типа бабушка, так? Свою настоящую бабушку он не помнил, та умерла еще до его рожденияно и называть таковой постороннюю старуху он не собирался.
«Ну что ж ты так, кольнул стыд. Может быть, эта бабка вообще-то неплохая. Дед бы всякую падаль не подобрал. Ну а что неприветливая ну так ты незнамо кто, да еще и заперся посреди ночи. Понятно, что она не пылает к тебе любовью. Давай познакомься с ней, поболтай»
Доброй ночи, сказал он как можно более приветливо, подсаживаясь к ней.
Старуха не ответила. Пальцы бегали туда-сюда, приминая жесткие шерстинкино те все равно торчали из нити во все стороны, превращая ту в подобие колючей проволоки.
Меня зовут Матвей начал он.
Говорил уже, сухо сказала старуха.
Шерстинки забились ей под желтые, неровно обгрызенные ногти, ссыпались на подол ночной рубашкиона то и дело небрежным движением загребала их и вбивала обратно в ком.
Ну да, делано рассмеялся он. Запамятовал, да. Я внук Ефима Ивановича
И это говорил, напомнила старуха.
Прялка мерно стучала, пальцы ходили по нити с легким шорохомвсе это зачаровывало, убаюкивало и усыпляло. Матвей уже с трудом удерживался от того, чтобы не зевнуть во весь рот, напрягал сжатые челюсти и втягивал через нос воздух.
Да, кивнул он. И
Зачем явился-то? грубо перебила она.
Деда повидать опешил Матвей. От неожиданности сон как рукой сняло.
Повидал? Теперь убирайся.
Он хотел нагрубить, но сдержался.
Ночь же, миролюбиво сказал. Куда я пойду? В лесу сейчас всякое
А мне что с того? Прялка истерично взвизгнула.
Ты, бабуля, пошутил Матвей, сначала накорми-напои да спать уложи. А потом уж расспрашивай да выведывай
Старуха зыркнула на него. Ее ноздри зашевелилиськак у принюхивающегося животного. Матвея продрал озноб.
Ладно, с неохотой сказала она. Накормлю. И напою. И спать уж точно уложу.
Каша была холодной, склизкой и комковатой, от нее пахло болотной тиной и гнилой картошкой. Видимо, старуха поленилась разогревать ужинесли это вообще был ужин, а не вчерашние-позавчерашние объедки. Матвей вяло ковырялся в миске, жалея, что вообще заговорил о едеу него в рюкзаке лежала нераспечатанная пачка галет, так что в любом случае голодным бы не остался, но обижать бабку не хотелось. Он был уверен, что готовила именно бабка, от стряпни деда у него остались гораздо более радужные воспоминания.