Дебрянский отправился в лечебницу пешком, она отстояла недалеко, захватив с собою посланного солдата. Это был человек пожилой, угрюмого вида, но разговорчивый. По дороге он посвятил Дебрянского во все хозяйственные тайны странного, замкнутого мирка лечебницы, настоящею королевою которойпо интимным отношениям к попечителю учрежденияоказывалась кастелянша, та самая Софья Ивановна Круг, что встретилась недавно Дебрянскому с ординатором в коридоре, у камеры Петрова. По словам солдата, весь медицинский персонал был в открытой войне с этою особою. «Только супротив нее и сам господин главный врач ничего не могут поделать, потому что десять лет у его сиятельства в экономках прожила и до сих пор от них подарки получает». Солдат защищал врачей, ругал Софью Ивановну ругательски и сожалел князя-попечителя.
И что он в ней, в немке, лестного для себя нашел? Никакой барственной деликатности! Рыжая, толстаяодно слово слон персидский!
Алексея Леонидовича словно ударили:
Что-о-о? протянул он, приостанавливаясь на ходу, ты говоришь: она рыжая, толстая?
Так точно-с. Гнедой мастисущая кобыла ногайская.
У Дебрянского сердце замерло и холод по спине побежал; значит, они встретили тогда не Софью Ивановну Круг, а кого-то другую, совсем на нее не похожую, и ординатор солгал Но зачем он солгал? Что за смысл был ему лгать?
Страшно смущенный и растерянный, он собрался с духом и спросил у солдата:
Скажи, брат, пожалуйста, как у вас в лечебнице думают о болезни моего приятеля Петрова?
Солдат сконфузился:
Что же нам думать? Мы не доктора.
Да что доктора-то говорят, я знаю. А вот вы, служители, не приметили ли чего-нибудь особенного?
Солдат помолчал немного и потом, залпом, решительно выпалил:
Я, ваше высокоблагородие, так полагаю, что им бы не доктора надо, а старца хорошего, чтобы по требнику отчитал.
И, почтительно приклоня рот свой к уху Дебрянского, зашептал:
Доктора им, по учености своей, не верят, говорят «воображение», а только они, при всей болезни своей, правы: ходит-с она к ним.
Кто ходит? болезненно спросил Дебрянский, чувствуя, как сердце его теснее и теснее жмут чьи-то ледяные пальцы.
Анна эта ихняя, застреленная-с
Бог знает что!
Дебрянский зашагал быстрее.
Ты видел? отрывисто спросил он на ходу, после короткого молчания.
Никак нет-с. Так чтобы фигуроюне случилось, а только имеем замечание, что ходит.
Какое же замечание?
Да вот хоть бы намедни, Карпов, товарищ мой, был дежурный по коридору. Дело к вечеру. Видит: лампы тускло горят. Стал заправлятьодну, другую только вот откуда-то его так и пробирает холодом, сыростью так и обдаетровно из погреба.
Ну-ну лихорадочно торопил его Дебрянский.
Пошел Карпов по коридору смотреть, где форточка открыта. Нет, все заперты. Только обернулся он и видит: у Петрова господина в номер дверь приотворилась и затворилась и опять мимо Карпова холодом понесло Карпову и взбрело на мысль: а ведь это не иначе, что больной стекло высадил да бежать хочет Пошел к господину Петрову, а тотбез чувствия, еле жив лежит Окно и все прочее цело Ну, тут Карпов догадался, что это у них Анна ихняя в гостях была, и обуял его такой страх, такой страх От службы пошел было отказываться, да господин главный врач на него как крикнет! Что, говорит, ты, мерзавец этакий, бредни врешь? Вот я самого тебя упрячу, чтобы тебе в глазах не мерещилось
Ему не мерещилось, с внезапным убеждением сказал Дебрянский.
Так точно, ваше высокоблагородие, человек трезвый, своими глазами видел. Да разве с господином главным врачом станешь спорить?
Петрова Алексей Леонидович застал в постели, крайне слабым, но вполне разумным. Говорил он тихим, упавшим голосом.
Вот что, брат Алексей Леонидович, шептал он, чувствую, что капут, разделка ну и того хотел проститься, сказать нечто
Э! Поживем еще! бодро стал было утешать его Дебрянский, но больной отрицательно покачал головою.
Нет, кончено, умираю. Съела она меня, съела Вы не гримасничайте, Степан Кузьмич, улыбнулся он в сторону ординатора, это я про болезнь говорю: съела, а не про другое что
Тот замахал руками:
Да Бог с вами! Я и не думал!
Так вот, любезный друг, Алексей Леонидович, продолжал Петров, во-первых, позволь тебя поблагодарить за все участие, которое ты мне оказал в недуге моем Один, ведь, не бросил меня околевать, как собаку.
Ну, что там стоит ли? пробормотал Дебрянский.
Затемуж будь благодетелем до конца. Болезнь эта так внезапно нахлынула, дела остались неразобранными, в хаосе Ну, клиентурою-то совет распорядится, а вот по части личного моего благосостояния, просто уж и ума не приложу, что делать. Прямых наследников у меня, как ты знаешь, нету. Завещания не могу уже сделать: родственники оспаривать будут дееспособность и, конечно, выиграют Между тем хотелось бы, чтобы деньги пошли на что-нибудь путное Да о чем бишь я?
Глаза его помутились было и утратили разумное выражение, но он справился с собою и продолжал:
Так вот завещания-то я не могу сделать, а между тем мне бы хотелось и тебе что-нибудь оставить на память на память, чтобы не забыл Дрянь у меня родня, ничего не дадут на память, чтобы не забыл Анне-бедняжке памятник следовало бы Мертвенькая она у меня памятник, чтобы не забыл
Он страшно слабел и путал слова. Ординатор заглянул ему в лицо и махнул рукою.
Защелкнуло! сказал он с досадою. Теперь вы больше толку от него не добьетесь! Он уже опять бредит.
Больной тупо посмотрел на него.
Ан не брежу! хитро и глупо сказал он, завещание! Вот что!.. Дебрянскомучтобы не забыл! Что? Брежу? Только завещатьтю-тю! Нечего! Вот тебе ичтобы не забыл. А выбрежу! Как можно? Завещание Анна съела хе-хе! Глупану, и съела! Ну, и шиш тебе, Алексей Леонидович! Шиш с маслом!
И он стал смеяться тихим, бессмысленным смехом. Потом, как бы пораженный внезапною мыслью, уставился на Дебрянского и долго рассматривал его пристально и серьезно. Потом сказал медленно и важно:
А знаешь что, Алексей Леонидович? Завещаю-ка я тебе свою Анну?
Угостил! улыбнулся ординатор, а Дебрянский так и встрепенулся, как подстреленная птица:
Господи! Василий Яковлевич! Что ты только говоришь?
Больной снисходительно замахал руками:
Не благодари, не благодари не стоит! Аннутебе, твоя Анна ни-ни! Кончено! Бери, не отнекивайся!.. Твоя! Уступаю!.. Только ты с нею строго, строго, а то онау-у-у, какая! Меня съела и тебя съест. Бедовая! Чувства гасит, сердце высушивает, мозги помрачает, вытягивает кровь из жил. Когда я умру, вели меня анатомировать. Увидишь, что у меня вместо кровиодна вода и белые шарики как бишь их там?.. Хоть под микроскоп! Ха-ха-ха! И с тобою то же будет, друг, Алексей Леонидович, и с тобой! Она, брат, молода: жить хочет, любить. Ей нужна жизнь многих, многих
Дебрянский слушал этот хаос слов с каким-то глухим отчаянием.
Да что вы! шептал ему ординатор, на вас лица нету Опомнитесь! Ведь это же бред сумасшедшего
А Петров лепетал:
Я давно ее умоляю, чтобы она перестала меня истязать. Что, мол, тебе во мне? Ты меня всего иссушила. Явыеденное яйцо, скорлупа без ореха. Дай мне хоть умереть спокойно, уйди. Она говорит: уйду, но дай мне, взамен себя, другого. Сказываю тебе: молода, не дожила свое и не долюбила. Ну что ж? Ты приятель мой, друг, я тебе благодарен вот ты ее и возьми, приюти, пусть тебя любит ты стоишь возьми, возьми!
Уйдем! Это слишком тяжело! пробормотал Дебрянский, потянув ординатора за рукав.
Да, невесело! согласился тот.
Они вышли.
И, покончив с ним,
Я пойду к другим,
Я должна, должна идти за жизнью вновь
летела им вслед безумная декламация и хохот Петрова.
Очутясь в коридоре, Дебрянский огляделся, как после тяжелого сна, и, вспомнив нечто, взял ординатора за руку.
Степан Кузьмич! сказал он дружеским и печальным голосом, зачем вы мне тогда солгали?
Прядильников вытаращил на него глаза:
Когда?!
А помните, вот на этом самом месте мы встретили
Софью Ивановну Круг. Помню, потому что вам тогда что-то почудилось и вы чуть не упали в обморок.
Это не Софья Ивановна была, Степан Кузьмич.
Ординатор пристально взглянул ему в лицо.
Извините меня, голубчик, но вам нервочки подтянуть надобно! мягко сказал он. Как не Софья Ивановна? Да хотите, мы позовем ее сейчас, самое спросим.
И он толкнул Дебрянского в боковую дверь, за которою помещалась амбулаторная приемная.
Софья Ивановна! крикнул он, отворяя еще какую-то дверь, благоволите пожаловать сюда.
Gleich!
Выплыла огромная, казенного образца немка aus Riga, с молочно-голубыми глазами и двойным подбородком.
Вот-с показал в ее сторону всей рукою ординатор, Софья Ивановна! Голубушка! Вы помните, как, с неделю тому назад, встретили меня вот с этим господином возле нумера господина Петрова.
Oh, ja! протянула немка голосом сырым и сдобным. Я ошень помниль. Потому что каспадин был ошень bleich, и я ошень себе много удивлений даваль, зашем такой braver Herr есть так много ошень bleich
Ну-с? Вы слышали? засмеялся ординатор.
Дебрянский был поражен до исступления. Свидетельство немки непременно доказывало, что Степан Кузьмич его не морочил, а между тем он присягнуть был готов, что у встреченной тогда дамы был другой овал лица, другие стан, рост
Да не столковались же они, наконец, нарочно мистифицировать меня! подумал он с тоскою, когда им было, и зачем.
И, вежливо улыбнувшись, он обратился к Софье Ивановне:
Извините, пожалуйста. Я вот спорил со Степаном Кузьмичом. Мне тогда вы показались совсем не такою.
О! Я из бань шел, получил он прозаический и добродушный ответ. Из бань шеловек hat immer разный лизо, и я имел лизо весьма ошень разный
Глупая немка, «с весьма очень разным лицом», своим комическим вмешательством в фантастическую трагедию жизни Петрова, так ошеломила и успокоила Дебрянского, что он вышел из лечебницы с легким сердцем, хохоча над своим легковерием, как ребенок. По пути из лечебницы он, пересекая Пречистенский бульвар, встретил сановника-оккультиста. Старичок совершал предобеденную прогулку и заглядывал под шляпки гувернанток и платочки молоденьких нянь, вечно гуляющих с детьми по этому бульвару, решительно без всякого опасения нарваться на какую-нибудь эмпузу или ламию. Дебрянский прошел вместе с ним всю бульварную линию.
О! сказал старый чудак, когда Дебрянский, смеясь, рассказал, какую штуку сыграли с ним расстроенные нервы. О! Вы совершенно напрасно так легко разуверились. Меня эта история только убеждает в моем первом предположениичто вы имеете дело с ламией. Они ужасные бестии, эти ламии, могут принимать какой угодно вид и форму, когда на них смотрят живые люди Да! Так что вы, молодой друг мой, несомненно видели не эту толстомясую немкукоторая, впрочем, столь аппетитна, что, я надеюсь, вы не откажете сообщить мне ее адрес! но ламию, самую настоящую ламию, в настоящем ее виде. А господину ординарцу она представилась немкою еще раз очень прошу вас: дайте мне ее адрес.
На мгновение Дебрянского как бы ожгло.
Глупости! с досадою сказал он про себя, довольно дурить! Пора взять себя в руки! Что ясемидесятилетний рамолик, что ли, выживший из ума?
И, расхохотавшись, он завел с генералом фривольный разговор о ламиях, немках и встречаемых гуляющих дамах.
В контору свою Дебрянский уже не пошел. Он очень весело провел день, был в театре, потом поужинал с знакомым в «Эрмитаже» и вернулся домой часу в третьем утра. Уютная холостая квартирка встретила его теплом и комфортом. В спальне, ласково грея, тлел камин. У Дебрянского была привычкаперед сном выкуривать папиросу около огонька. Он разделся и, в одном белье, сел в кресло у камина, подбросив в него еще два полена дров. Огонь вспыхнул, ярко озарил всю комнату красным шатающимся светом. Алексей Леонидович сидел, курил и чувствовал себя очень в духе Он вспоминал только что виденную веселую оперетку, с примадонною, такою же толстою, как утром немка в лечебнице, с ее очень разным лицом, вспомнил, как глупо мешала она немецкие слова с русскими
Уж не умеешь говорить по-русски, качаясь в кресле, рассуждал он незаметно засыпающим умом, так говори по-иностранному иностранные слова Да!.. цивилизация, поэзия, абрикотин Тьфу! Что это я?! опамятовался он и, встрепенувшись от дремы, подобрал выпавшую было изо рта на колени папиросу, но сейчас же уронил ее снова и заклевал носом.
А многие есть и образованные, продолжало качать его, не знают говорить иностранные слова, да цивилизация, Стэнли, апельсин иностранные А поэзия это особо Вавилов, музыкант, «дуэт» не может выговорить, все на первый слог ударяет Образованный, иностранный, а не может дует Глинки, дует Стэнли, апельсинизация Дует, дует, откуда, зачем дует?.. В коридоре дует ужасно скверно, когда дует
Дебрянский недовольно повернулся в кресле, потому что на него в самом деле потянуло холодком, и слева, откуда дуло, он услыхал, над самым своим ухом, будто кто-то греет руки: ладонь зашуршала о ладонь Он лениво взглянул в ту сторону. На ручке ближайшего креслачуть видная в багряном отблеске потухающего каминасидела маленькая, худенькая женщина в черном и, покачиваясь, терла, будто с холоду, рука об руку.
Это та! Немка из лечебницы! спокойно подумал Дебрянский, ишь, как иззябла да, дует, дует иностранная немка, с весьма очень разным лицом.
Черненькая женщина все грелась и мыла руки, не обращая на Алексея Леонидовича никакого внимания Наконец она повернула к нему лицобледное лицо, с огромными глазами, бездонными, как омут, темными, как ночь И бледные губки ее дрогнули, и странно сверкнули в полумраке ровные, белые, как кипень, зубы и раздался голос, тихий, ровный и низкий, точно из-за глухой стены:
Анною звать-то меня Аннушка я мы перемышльские
19001901 СменцевоСпб.
Александр АмфитеатровКИММЕРИЙСКАЯ БОЛЕЗНЬ
Земля, как и вода, содержит газы
И это были пузыри земли
О, покончив с ним,
Я пойду к другим
Я должна идти за жизнью вновь.
Милый Саша!
Ты конечно, очень изумишься, узнав, что я в Корфу, а не на Плющихе. Корфу это действительно, как-то мне не к лицу. Я человек самый московский: сытый, облененный легкою службою и холостым комфортом, сидячий, постоянный и не мечтающий. И смолоду пылок не был, а к тридцати пяти годам вовсе разучился понимать вас, беспокойных шатунов по белому свету, охотников до сильных ощущений, новостей и необыкновенностей. Взамен бушующих морей, гордых альпийских вершин, классических развалин и мраморных богов, русскому интеллигенту отпущены: мягкая кушетка, пылающий камин, интересная книга и восприимчивое воображение.
Я не отрицаю потребности в сильных ощущениях; но нет надобности испытывать их лично, если возможно их воображать, не выходя ни из душевного равновесия, ни из комнаты, и притом вчуже ну, хоть по Пьеру Лоти или Гюи де-Мопассану. Подставлять же необыкновенностям свою собственную шкуру, скучать без них, напрашиваться на них, как делаешь ты и тебе подобные, страсть, для меня не понятная.
Онаизвини за вульгарность! напоминает мне старую мою приятельницу, калужскую купчиху-дворничиху, которая скучала, когда ее не кусали блохи. Я не переменил своего мнения и теперь, так неожиданно свалившись с серой Плющихи на сверкающий Корфу, где вечно синее небо, как опрокинутая чаша, переливается в вечно синее море. Красиво; но воображение создает красоту не лучше, акак бы тебе сказать? уютнее, что ли, чем действительность. Я глубоко сожалею о своем московском кабинете, камине, кушетке, о службе, о моих книгах и друзьях, обо всем, во что сливается для меня север. В гостях хорошо, а дома лучше, и, если бы я мог, я бы сейчас вернулся. Но я не могу, и мне никогда уже не быть дома Никогда, никогда!
Я уехал из Москвы ни с кем не простясь, безрасчетно порвав с выгодною службой, бросив оплаченную за год вперед квартиру, не устроив своих дел Ты видишь, что этоне путешествие, но бегство. Да, я бежал. Не от врагов и не от самого себя: первых у меня нет, совесть же моякак у всякого среднего человека; ей нечем ни похвалиться, ни мучиться. Бежал потому, что там у себя на Плющихе, невзначай заглянул в великую тайну, которой не знал и знать не хотел боялся знать.