Пит помял края шляпы.
Хорошо хоть, мы взяли парня, который утворил это.
Айлин нагнулась над серебряной сигаретницей на коктейльном столике.
Он сознался?
Куда ему деваться? сказал я. Уж мы позаботимся об этом.
Айлин села на кушетку.
Что он собой представляет?
Я пожал плечами:
Не знаю. Я не его лечащий психиатр.
Он слабоволен, сказал Пит, но ему нравится чувствовать себя значительным. И еще его привлекает сама мысль о том, что напуган целый город.
Айлин посидела в раздумье, потом попросила Пита:
Принеси нам что-нибудь выпить, Пит. Мне это сейчас необходимо.
Мой напарник удалился на кухню.
Мы взяли того, кого нужно, Айлин, вполголоса проговорил я. У нас есть все для доказательства его вины.
Она слегка улыбнулась.
Повезло?
Да Немного.
Вернулся Пит с напитками для меня и Айлин. Себе он открыл бутылку пива.
Пива в холодильнике не было, поэтому я спустился в подвал и взял из ящика Я правильно сделал, Айлин? Джерри всегда предлагал мне так делать, если в холодильнике было пусто.
Он осторожно налил себе пива.
Мне кажется, Джерри по-настоящему любил свою работу. Я имею в виду работу с бомбами.
Айлин посмотрела на него:
Да, наверно.
Пока я ходил за пивом, я заметил, что он устроил что-то вроде мастерской внизу. Похоже, он много возился на дому с этими бомбами. Пит улыбнулся. Ты не боялась, что он мог однажды взорвать весь дом?
Айлин отрицательно покачала головой:
Он никогда не приносил домой порох или динамит. Он только изучал механику бомб.
Мы с Питом побыли у Айлин еще с полчаса и распрощались.
Пит сел за руль нашей машины и включил зажигание.
Они давно были женаты, Фред?
Два года. Ты это знаешь не хуже меня.
Он кивнул.
Ты никогда не задумывался, что большую часть времени видишь людей только тогда, когда на них надето праздничное платье? Никогда не знаешь, что на них надето, когда тебя нет рядом.
Они ладили друг с другом, ответил я. Если бы было наоборот, они всегда могли развестись.
Пит влился в поток на Восьмой улице.
Там в подвале валяются груды всевозможных схем.
Он остановился у светофора.
Ужасно все это, Фред. Но, по крайней мере, ОБрайен был практичным человеком. Он как-то говорил мне, что застрахован под завязку. Вроде тысяч на пятнадцать.
Я выбросил сигарету в окно.
Давай побыстрее вернемся, пока Стюарт не встретился с адвокатом.
Стюарт располагал временем подумать, но, видно, мысли его не были чересчур радостными. Он вздрогнул, когда мы с Питом вошли в комнату.
Пит снял свой пиджак и повесил его на спинку стула. Ну, Стюарт, вот и я. Ты вспомнил меня? Стюарт резко дернул головой:
Я повторяю, что ничего не знаю обо всех этих взрывах.
Пит вплотную приблизил свое лицо к лицу Стюарта:
У тебя никогда не выходило ничего крупного прежде. Так, несколько увечных. Сейчас ты стал большой птицей. Все будут читать о тебе в газетах.
В глазах Стюарта что-то промелькнуло.
Мистер Стюарт, вкрадчиво сказал я. Все, что мы добиваемся от васэто простого заявления. А после можете разговаривать с репортерами, если пожелаете. Я уверен, что вы не сойдете с первых полос в течение многих месяцев.
Он облизнул губы.
Нет, выдавил он, наконец, из себя. Мне нечего вам сообщить.
Мистер Стюарт, терпеливо продолжил я. Мы же не выдергивали вас из толпы наугад. Мы и раньше видели вас. Например, возле книжного киоска на прошлой неделе.
Пит три-четыре раза легонько похлопал его по плечу.
Ты убийца полисменов, малыш. Прими это к сведению и перестань брыкаться.
Мистер Стюарт, вмешался я. Мы здесь не для того, чтобы судить вас. Возможно, вы имели повод для обиды. Так это или нет?
Он почти заговорил, но Что-то удержало его.
Пит прервал затянувшееся молчание:
Ты знаешь, что тебя ждет, Стюарт? Ты знаешь, как поступают с убийцами в нашем штате?
Лицо Стюарта побелело.
Я стал там, где он не мог видеть меня, посмотрел на Пита и предупреждающе покачал головой.
Мистер Стюарт, мягко сказал я. Нет никакой опасности, что вы попадете на электрический стул. Это совершенно ясно. У вас есть определенные психические отклонения, и судебные власти штата обязаны признать вас больным. Самое худшее, что может произойти, вы проведете несколько лет в лечебном заведении.
Мы дали Стюарту целую минуту на размышление, но он упрямо помотал головой:
Нет. Я отказываюсь что-либо говорить.
Пит подошел и, схватив Стюарта за рубашку, с силой влепил ему затрещину. Он только так и мог работать.
Ну, Пит, пожурил я его. Ты же знаешь, что нам нельзя позволять себе ничего подобного.
Пит вытер ладонь.
Почему бы тебе не спуститься вниз и не выпить чашечку кофе, Фред? Вернешься через пятнадцать минут.
Я покачал головой:
Нет, Пит, и посмотрел на Стюарта:Ваш альбом производит впечатление. По-видимому, бомбы были излюбленным объектом ваших исследований.
Пит усмехнулся:
Но альбомчик не полон, Стюарт. Не хватает твоей карточки.
Я по-настоящему восхищаюсь вами, мистер Стюарт, сказал д.
Вы сумели не попасться в течение стольких лет!
Мне показалось, что на миг его глаза самодовольно вспыхнули.
Вы будете удивлены, узнав, сколь много мы уже имеем признаний. Как раз сейчас внизу сидят три человека, которые буквально требуют, чтобы их фотографии поместили в газетах. Они хотят взять на себя этот взрыв и все предшествующие.
По всей вероятности, причиной того, что он покраснел, было его возмущение.
Вот так, мистер Стюарт, подытожил я. И еще. Я ведь не всегда буду здесь находиться. И тогда Пит зайдет пообщаться с вами, а он добивается того, что ему нужно, не совсем нежными способами. И я ничем не смогу помочь, пока вы не сделаете мне заявление.
Я прикурил сигарету и дал Стюарту время подумать.
Я видел, как его мысли находили отражение на лице, как он переваривал сообщение о том, что кто-то другой хочет урвать его славу, как он обмозговывал перспективу остаться наедине с Питом.
Стюарт потер руками о брюки и уставился в пол. Наконец он вздохнул:
Хорошо. Я все вам расскажу.
Пит жестко улыбнулся:
Я особо хотел бы услышать о последней бомбе.
Стюарт вспылил:
Я не произнесу ни слова в вашем присутствии. Я буду разговаривать только с ним.
Он указал в мою сторону.
Пит посмотрел на меня и передернул плечами. Он вышел и прислал стенографистку.
Когда Стюарт кончил рассказывать о тринадцатом взрыве, я закурил новую сигарету.
Касаясь последней, четырнадцатой бомбы. Что заставило вас использовать три шашки вместо одной? Явилось ли это следствием того, что вы не были удовлетворены действенностью других бомб?
Он хитро глянул на меня:
Да. Именно поэтому.
Я пустил дым через нос.
На этот раз вы не использовали устройство замедленного действия. Вы отладили механизм так, чтобы коробка взорвалась, когда ее поднимут. Я полагаю, вы вряд ли сможете объяснить это?
Он ненадолго сдвинул брови:
Я решил, что это даст больший эффект.
Когда стенографистка вернулась с отпечатанной расшифровкой, Стюарт внимательно прочел текст и подписал все копии.
После этого мы снова остались вдвоем.
Я подошел к окну, распахнул его и, высунувшись наружу, вдохнул свежий воздух раннего вечера.
Стюарт стал рядом со мной.
Допустим, я скажу, что солгал, когда делал признание. Я могу так сказать?
Да. Думаю, что можете.
Убиты двое полицейских, с удовольствием рассуждал он. Моя фотография появится на первых полосах всех газет страны.
Я согласно кивнул.
Нотка лукавства обозначилась на его лице.
Если я буду отрицать этот последний взрыв? Допустим, я сознаюсь во всех остальных, но откажусь от этого? Моя фотография все равно попадет в газеты?
Я ткнул пальцем вниз:
Чтоб мне провалиться! Вы когда-нибудь видели подобное?
Он перегнулся через карниз и прищурился.
Дальнейшее не заняло у меня и секунды.
Стюарт кричал до самой земли
Пит присел на высокий стул у стойки бара и заказал чашку кофе.
Каждый день чему-нибудь учишься. Я мог бы поклясться, что Стюарт не такой человек, чтобы выпрыгнуть из окна.
Я пожал плечами:
Давай не будем плакаться. Мы получили признание, и этого достаточно. Он сэкономил штату деньги.
Бармен принес кофе. Пит продолжил:
Знаешь, Фред, все то время, что я обрабатывал Стюарта, у меня были другие соображения насчет последнего взрыва. Они остались при мне, и я еще разберусь в этом делепросто, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Напрасная трата времени, Пит.
Это мое время, Фред. Я не выставлю счет управлению. Он налил в кофе сливки. Я не говорю, что Стюарт был невиновен. Слишком многое свидетельствует против него. Но я чувствую, что он не был повинен во всех грехах.
Пит подавил зевок и взглянул на стенные часы.
Ничего бы не хотел больше, чем оказаться сейчас в своей маленькой старой квартирке, снять обувь и прилечь, да, я обещал своим ребятам, что забегу к ним на пару часиков.
Он допил кофе.
Но уж будьте уверены: к десяти я премиленько устроюсь в постели.
Было девять часов вечера, когда я добрался до дома Айлин.
Ее переполняло нетерпение:
Ну, как это прошло?
Мы добились признания, сказал я. По всем четырнадцати взрывам.
Айлин расплылась в улыбке:
Ты, наверное, был более чем убедителен.
Я кинул шляпу на кушетку.
Стюарт выпрыгнул из окна немного погодя после того, как он подписал признание. Я был единственным, кто это видел.
Она обрадовалась, но через мгновение нахмурилась:
Возможно, не все еще кончено. Есть Пит. Я не думаю, что он удовольствуется достигнутым. Он любит совать нос в чужие дела. Один из тех, кому нужны точные ответы.
Я обнял ее.
Не тревожься, радость моя.
Она посмотрела мне в глаза:
А?..
Я приготовил еще один пакет. И в отсутствие Пита проник в его квартиру. Первый же телефонный звоноки его разнесет в клочья.
В одиннадцать вечера я набрал номер Пита.
Просто, чтобы проверить.
Эван ХАНТЕРКогда кому-то смешно
Он ненавидел директора.
Вчера он понял это. А сегодня утром, когда он вошел в универмаг с «люгером» за поясом брюк, его ненависть к директору разрослась настолько, что подавила все остальные чувства. Он был уверен, что директор знал об этом. И именно это знание, смодовольное насмешливое знание, с привкусом снисходительности, питало его ненависть, лелеяло ее, заставляло ее подниматься, как какую-то темную дрожжевую массу, пузырящуюся, клокочущую и убегающую через край.
«Люгер», прижатый к животу, передавал свое металлическое спокойствие.
Пистолет ему подарил в добрые старые дни, в Вене, поклонник. В добрые старые дни было много поклонников и много подарков. Он помнил эти дни. Они иногда возвращались к нему с приступами жестокой и сладкой ностальгии, накатывавшейся на него валами болезненных воспоминаний. Он помнил огни рампы, аплодисменты и
Доброе утро, Ник.
Голос, ненавистный голос
Он резко остановился.
Доброе утро, мистер Эткинс.
Эткинс улыбался. Улыбка на его продолговатом лице воспринималась узкой кривой линией, да, узкой бескровной линией, прятавшейся под смехотворно жидкой бородкой на раздваивающейся оконечности этого кувшинного рыла. Волосы у директора были черными и искусно причесанными для сокрытия расширяющейся плеши. Одет он был в серый костюм в тонкую полоску. Соответственно карикатурным изображениям всех заведующих магазинами, в петлице торчала гвоздичка. Он продолжал улыбаться. Улыбка приводила в бешенство.
Ну что, готов к последнему акту? спросил он.
Да, мистер Эткинс.
Это последний акт, верно, Ник? Эткинс не переставал улыбаться. Сегодня занавес опускается, да? С завтрашнего дня все кончено. С завтрашнего дня все возвращается к обычной жизни.
Да, мистер Эткинс. Сегодня последний акт.
Но без выхода на поклон, а, Ник?
Его звали не Ник. Его имя было Рэндольф Блэйр, имя, которое блистало на театральных вывесках в странах четырех континентов. Эткинс знал это и, возможно, знал еще в тот день, когда нанимал его.
Он знал это, и поэтому кличка «Ник» выступала в качестве дополнительного шипа-напоминания нынешнего положения Блэйра, в качестве телячьей изысканности, кричащей на всехуглах: «Ха, посмотрите, как пали великие!»
Я не Ник, решительно сказал он.
Эткинс в ложном отчаянии сцепил пальцы.
Да. Правильной забыл. Так как там? Рэндольф Что? Клэйр? Флэйр? Шмэйр? Как тебя зовут, Ник?
Мое имяРэндольф Блэйр!
Он представлял, что произнес его с большим достоинством. Он представлял, что произнес это так, как Гамлет возвестил бы, что он принц Датский. Он помнил добрые старые дни, когда имя Рэндольф Блэйр являлось магическим ключом к воротам тысяч городов. Он помнил служащих гостиниц с их суетливыми движениями, метрдотелей, вертящихся вокруг, молоденьких девиц, дергающих его за одежду, помнил даже телефонисток, преисполнявшихся уважением при упоминании его имени. Рэндольф Блэйр! В его мозгу имя светилось огнями. Рэндольф Блэйр! Вдруг огоньки замигали и погасли. Он ощутил стальной рельеф «люгера», вжавшегося в живот. Легкая усмешка тронула губы.
Вы ведь знаете мое имя, мистер Эткинс.
Да, я знаю твое имя. Я иногда слышу его.
Неожиданное заявление возбудило в нем интерес.
Неужели?
Да. Я слышу, как люди время от времени спрашивают: «Скажите, что там случилось с Рэндольфом Блэйром?» Я знаю твое имя.
Он почувствовал, как жало, допущенное Эткинсом, вонзилось ему в горло, почувствовал, как яд растекается в крови. «Что там случилось с Рэндольфом Блэйром?» Не далее как две недели назад какой-то комедиант использовал эту фразу на телевидении, сорвав аплодисменты публики. Рэндольф Блэйр, «знаменитый на все времена» Рэндольф Блэйр. Кто ты сейчас? Никто и ничто, предмет шуток для телекомика. Забытое имя, забытое лицо. Но Эткинс запомнит. Он навечно запомнит и имя, и лицо Рэндольфа Блэйра, и его ужасную силу.
Не начал он и внезапно остановился.
Что «не»?
Не заводите меня слишком далеко, мистер Эткинс.
Заводить тебя далеко, Ник? с невинным видом поинтересовался Эткинс.
Прекратите обзывать меня Ником!
Извините, мистер Блэйр. Извините меня. Я забыл, с кем я разговариваю. Я думал, что разговариваю со старым пьяницей, который умудрился получить временную работу
Прекратите!
на несколько недель. Оказывается, я забыл, что разговариваю с Рэндольфом Блэйром, уважаемым Рэндольфом Блэйром, величайшим выпивохой в
Я не пьяница! закричал он.
Ты пьяница, пьяница, убежденно сказал Эткинс. Не тебе говорить мне о пьяницах. Мой отец был таким же падшим пьяницей. Таким же кричащим, истеричным пьяницей. Я вырос с этим, Ник. Я видел, как этот старик воевал с воображаемыми чудовищами, шаг за шагом убывая мою мать. Так что не говори мне о пьяницах. Даже если бы газеты не объявили о твоем пьянстве на весь свет, я бы разглядел в тебе пропойцу.
Зачем тогда вы наняли меня? спросил он.
Была вакансия, и я подумал, что ты сможешь заполнить ее.
Вы наняли меня чтобы издеваться.
Не будь смешным, ответил Эткинс.
Вы совершили ошибку. Вы дразните не того человека.
Да? мягко вопросил Эткинс. Так ты из крутых пьяниц? Агрессивный? Поначалу и мой отец был крутым пьяницей. Он мог выпить кровь из любого человека в доме. Единственное, чего он не смог вылакать, была бутылка. А потом, когда со стен на него начинали ползти непонятные тени, он менялся. Он становился визжащим, плачущим ребенком, бегущим под защиту моей матери.
Так ты крутой пьяница, Ник?
Я не пьяница! еще раз возразил он. Я не выпил ни капли с тех пор, как получил у вас работу. Вы прекрасно знаете!
А почему? Боишься, что это помешает твоему представлению? Эткинс грубо рассмеялся. Вроде, это никогда не беспокоило тебя в старые времена.
Времена поменялись, сказал он. Я хочу я хочу возвратиться. Я я пришел к вам, потому что я снова захотел ощутить это чувство, чувство работы. Вы не должны дразнить меня. Вы не осознаете, что делаете.
Мне дразнить тебя? Ну, Ник, не глупи. Я дал тебе эту работу, я. И из всех претендентов я выбрал тебя. Так зачем мне дразнить тебя? Это глупо, Ник.