Точно во сне, он был полностью поглощен загадкой, на которую набрел, и ни на минуту не вспомнил о своих заброшенных обязанностях, потеряв всякий счет времени, потраченного на спуск. Но неожиданно его факел потух под порывом горячего ветра, налетевшего на него, как выдох шаловливого демона.
Чувствуя приступ жестокой паники, Цитра беспомощно топтался в темноте, стараясь найти безопасную опору для ног на этом опасном склоне. Но еще прежде, чем юноша успел вновь зажечь свой факел, он понял, что ночь, окружавшая его, была не абсолютной, заметив в простирающейся под ним бездне тусклое сияние. Забыв свою тревогу, заинтересованный этим новым чудом, он стал спускаться к таинственным огням.
В конце длинного склона юноша протиснулся сквозь низкий лаз и вышел в яркое, точно солнечный свет, сияние. Ослепленный и ошеломленный, на мгновение он решил, что его подземные блуждания вывели его назад, на свет, в какую то неизвестную страну, лежащую между Микразианскими холмами. Но расстилавшаяся перед ним земля явно не была частью выжженного солнцем Синкора, ибо он не видел ни холмов, ни гор, ни темно сапфирового неба, с которого стареющее, но все еще деспотичное солнце с неутолимой жаждой взирало на царства Зотика.
Он стоял на пороге плодородной равнины, простиравшейся без конца и края до необъятного свода золотистого горизонта. Далеко-далеко сквозь сияющую дымку смутно проглядывали нагромождения чего-то непонятного, что могло бы быть куполами, шпилями или бастионами. Под его ногами лежал ровный луг, густо поросший курчавой травой, зеленой, словно старая медная монета. Дерн был усеян странными цветами, которые поворачивались и шевелились, будто глаза живого существа. Неподалеку, за лугом, виднелась похожая на сад густая роща фруктовых деревьев, сквозь буйную листву, точно бесчисленные огоньки, проглядывали аппетитные темно-красные плоды. Равнина, по всей видимости, была совершенно безлюдна, и ни одной птицы не летало в огненно-рыжем воздухе и не сидело на нагруженных плодами ветках. Ни один звук не нарушал тишину, лишь шорох листьев, напоминавший шипение множества невидимых змеек.
Мальчику из выжженной горной страны это царство показалось райскими кущами неизведанных наслаждений. Лишь на короткий миг его остановила странность всего происходящего и ощущение потусторонней сверхъестественной жизни, наполнявшей весь пейзаж.
Казалось, огненные снежинки падали с небес и таяли в зыбком воздухе, трава отвратительно шевелилась, цветы-глаза точно отвечали в ответ на его взгляд, деревья трепетали, как будто в них тек не древесный сок, а алая сукровица, и хор гадючьих голосков в листве становился все более пронзительным и громким.
Цитру, однако, отпугивала лишь мысль, что такая прекрасная и плодородная земля должна принадлежать бдительному хозяину, который наверняка будет возмущен его вторжением. Он настороженно осмотрел безлюдную равнину и, решив, что его никто не видит, поддался искушению сорвать манящий красный плод.
Почва упруго прогибалась под его ногами, словно живая, пока он бежал к ближайшему дереву, чьи ветви клонились к земле, сгибаясь под тяжестью великолепных плодов. Он сорвал несколько самых крупных и бережно спрятал их за пазухой своей ветхой туники. Потом, не в силах сдерживаться, юноша начал поглощать один из них. Нежная кожица лопнула под его зубами, и словно поистине королевское вино, сладкое и терпкое, брызнуло ему в рот из переполненной чаши. Он почувствовал в горле и груди сладкое тепло, чуть было не задушившее его. В ушах странно звенело, а все чувства охватила какая то неведомая лихорадка. Но это быстро прошло, и Цитра вздрогнул от изумления, услышав звук голосов, доносящихся как будто с небесных высот.
Он мгновенно понял, что голоса принадлежали не людям. Они наполняли его слух грохотом зловещих барабанов, отражающимся грозным эхом, но казалось, что они произносили вполне отчетливые слова, хотя и на чужом языке. Взглянув вверх сквозь густые ветви, он увидел зрелище, наполнившее его душу ужасом. Два огромных существа, высоких, как сторожевые башни горцев, возвышались над деревьями, и те доставали им лишь до пояса! Казалось, что они как по волшебству появились из зеленеющей земли или сошли с золотых небес, ибо заросли деревьев, в соседстве с ними казавшихся не более чем кустами, ни за что не смогли бы скрыть их от глаз Цитры.
Фигуры были закованы в черную броню, тусклую и мрачную, какую могли бы носить демоны, служащие Тасайдону, повелителю бездонной преисподней. Цитра был уверен, что его заметили и, возможно, их неразборчивый разговор касался незваного гостя. Он задрожал, решив, что забрался в сад к джиннам. Испуганно выглядывая из своего убежища, он не мог различить черты лица под забралами их черных шлемов, склоненных над ним. Огненные желтовато-красные глаза-точки, беспокойные, словно болотные огни, двигались туда-сюда в пустом мраке, где должны были находиться лица.
Цитре показалось, что густая листва не сможет укрыть его от пристального взгляда этих созданий, стражей земли, куда он так опрометчиво вторгся. Он был переполнен чувством вины, и все: шипящие листья, барабанные голоса гигантов, цветы-глаза, обвиняли его в посягательстве на их покой. В то же время он был смущен подозрительной и необычной неопределенностью собственной личности: каким то образом она принадлежала не козопасу Цитре, а кому-то другому, кто нашел сверкающее королевство-сад и отведал кроваво-красный плод. У этого чуждого ему «я» не было ни имени, ни отчетливых воспоминаний, но в его мозгу мерцали беспорядочные огни, и раздавался шепот неразличимых голосов, путаясь с перемешавшимися призраками его собственного разума. Он снова почувствовал зловещее тепло и мгновенную лихорадку, которые охватили его после того, как он попробовал злополучный плод.
Багрово-синяя вспышка света, пробившаяся сквозь ветки, заставила его очнуться. Юноша никогда потом не мог с уверенностью сказать, был ли это удар молнии с ясного неба или один из вооруженных колоссов взмахнул огромным мечом. Свет обжег глаза, он ощутил неконтролируемый страх и понесся, полуослепленный, по мягкой земле. Сквозь вспыхивающие цветные молнии впереди маячил высокий отвесный утес, и в нем был виден лаз в пещеру, через который Цитра пробрался в колдовской сад. За спиной он слышал долгие раскаты летнего грома или то был смех великанов?
Не остановившись, чтобы подхватить все еще горящий факел, оставленный им на выходе, юноша отчаянно нырнул в темную пещеру, ухитрившись в этой адской темноте ощупью отыскать путь наверх по крутому склону. Шатаясь, спотыкаясь и ударяясь обо что-то на каждом повороте, он, наконец, выбрался к внешнему выходу, в укромную долину за холмами в Синкоре.
К его удивлению, за время его отсутствия на внешний мир опустились сумерки. Звезды зажглись над угрюмыми утесами, ограждавшими долину, и небеса цвета выгоревшего пурпура пронзил острый рог янтарного месяца. Все еще опасаясь преследования великанских стражей и предчувствуя гнев дядюшки Парноса, Цитра поспешил назад, к маленькому горному озерцу, собрал стадо и погнал его домой по необозримым темным холмам. Во время пути лихорадка то настигала, то вновь отпускала его, принося с собой причудливые видения. Он забыл свой страх перед Пар-носом. Более того, забыл, что он Цитра, скромный и незаметный пастух. Он возвращался не в жалкую хижину Парноса, выстроенную из глины и хвороста, а в другое жилище. В городе с высокими куполами перед ним распахнутся ворота из полированного металла; кроваво красные знамена будут реять в душистом воздухе; серебряные трубы, голоса белокурых одалисок и черных дворецких встретят его, короля, в тысячеколонном зале. Древняя роскошь королевской власти, привычная, как воздух и свет, вновь окружит его, и он, король Амеро, недавно взошедший на трон, будет править, как правили его отцы, над всем королевством Калица на берегу восточного моря. Жестокие кочевники будут приезжать на косматых верблюдах в его столицу и привозить пошлинубурдюки с финиковым вином и добытые в пустыне сапфиры, а галеры с утренних островов станут выгружать в его портах полугодовую дань специй и причудливо окрашенных материй.
Возникая и исчезая, точно приступы бреда, но с четкостью повседневных воспоминаний, безумие приходило и уходило, и он снова становился племянником Парноса, в сумерках возвращавшимся домой со своим стадом.
Точно разящий клинок, красная луна опустилась на мрачные холмы, когда Цитра достиг грубого деревянного загона, в котором дядюшка Пар-нос держал своих коз. Как Цитра и думал, старик поджидал его у ворот, держа в одной руке глиняный фонарь, а в другой колючую хворостину. Он начал бранить мальчика со старческой брюзгливостью, размахивая хворостиной и обещая выпороть его за опоздание.
Цитра даже не вздрогнул перед этой угрозой. В своем видении он снова был Амеро, юным королем Калица. Пораженный и изумленный, он видел перед собой в колеблющемся свете фонаря грязного и дурно пахнущего старца, которого он не знал. Он едва мог понять речь Парноса, его гнев удивлял, но не пугал юношу, а козий дух оскорблял его обоняние, привыкшее только к изысканным ароматам. Как будто впервые в жизни, он услышал блеяние усталого стада и в изумлении воззрился на плетеный загон и стоявшую за ним хижину.
Так-то ты платишь мне за мое добро? кричал Парнос. И это после того, как я, выбиваясь из сил, вырастил тебя, словно своего сына! Треклятый идиот! Неблагодарное отродье! Если ты потерял хоть одну дойную козу или козленка, я шкуру с тебя спущу!
И, приняв молчание юноши за простое проявление непокорности, он начал хлестать его хворостиной. После первого же удара яркое облако, затмившее разум Цитры, растаяло и, проворно уворачиваясь от розги, он попытался рассказать дяде о новом пастбище, которое нашел среди холмов. При этих словах старик перестал бить его, и юноша продолжил свой рассказ о странной пещере, которая привела его в неведомый сад. В подтверждение своей истории он полез за пазуху туники в поисках украденных кроваво-красных плодов, но они исчезли, и непонятно было, потерялись ли они в темноте или же исчезли посредством колдовских чар.
Парнос, прерывая племянника частыми ругательствами, сначала слушал его с явным недоверием. Но по мере того, как Цитра рассказывал, он умолк, а когда рассказ подошел к концу, вскричал дрожащим голосом:
Будь проклят этот злосчастный день, ибо ты блуждал в заколдованном краю. Поистине, среди холмов нет такого озера, как ты описал, и в это время года ни один пастух не смог бы найти такое пастбище. Все это были видения, предназначенные для того, чтобы ввести тебя в заблуждение, и бьюсь об заклад, что это была не простая пещера, а врата ада. Я слышал, как мой отец рассказывал, что сады Тасайдона, повелителя семи преисподних, в нашем краю лежат близко к поверхности земли, и пещеры уже открылись, и смертные, не подозревая об этом, входят в проклятые сады и, прельщенные адскими плодами, вкушают их. И настигает их безумие, и многие печали, и вечные муки, ибо говорят, что Демон не забывает ни об одном украденном яблоке и, в конце концов, взимает свою плату. О горе, горе! Козье молоко целый месяц будет кислым от травы с колдовского пастбища, и после того, как я столько лет тебя кормил и заботился о тебе, мне придется взять другого отрока пасти мое стадо.
И снова обжигающее облако окутало Цитру, пока он слушал слова дяди.
Старик, я тебя не знаю, сказал он недоуменно, а потом продолжил, используя вежливые слова придворной речи, половина из которых была непонятна Парносу. Мне кажется, будто я заблудился. Позвольте осведомиться, где находится королевство Калиц? Я его король, недавно коронованный на царство в великом городе Шатайре, где тысячелетиями правили мои отцы.
Аи! Аи! запричитал Парнос. Мальчишка обезумел. Это все потому, что он попробовал дьявольское яблоко. Сейчас же прекрати бормотать и помоги мне подоить коз. Ты не кто иной, как сын моей сестры Аскли, родившийся девятнадцать лет назад, после того как ее муж умер от дизентерии. Она ненадолго его пережила, и я, Парнос, вырастил тебя, как сына, а козы выкормили тебя своим молоком.
Я должен отыскать мое королевство, упорствовал Цитра. Я заблудился в темноте, в этих незнакомых местах, и не помню, как пришел сюда. Старик, ты дашь мне кров и пищу на эту ночь, а на рассвете я отправлюсь в Шатайр, к восточному морю.
Парнос, дрожа и испуганно бормоча, поднес свой глиняный фонарь к лицу мальчика. Перед ним стоял незнакомец, в чьих широко раскрытых удивленных глазах отражалось пламя золотистых ламп. В поведении Цитры не было безумия, только какая-то благородная гордость и отрешенность, и он носил свою ветхую тунику с неизъяснимой грацией. Его манеры и речь звучали совершенно немыслимо. Старик, шепча что то себе под нос, больше не принуждал мальчика помогать и принялся за дойку.
Цитра встал рано на рассвете и в изумлении вгляделся в заляпанные грязью стены лачуги, в которой жил с рождения. Все было ему чуждо и удивительно, особенно его тревожила собственная обожженная солнцем смуглая кожа, ибо это вряд ли пристало молодому королю Амеро, кем он себя считал. Его положение казалось в высшей степени необъяснимым, и он чувствовал настоятельную необходимость как можно быстрее отправиться домой.
Юноша тихонько поднялся с подстилки из сухой травы, служившей ему ложем. Парнос, лежащий в противоположном углу, все еще спал, и Цитра постарался не разбудить незнакомца. Его одновременно озадачивал и отталкивал этот омерзительный старик, накануне вечером накормивший его грубой просяной лепешкой с густым козьим молоком и сыром и приютивший в зловонной хижине. Он обратил не слишком много внимания на бормотание и брань Парноса, но было очевидно, что старик сомневался в его королевском ранге, и даже более того, был одержим каким то странным заблуждением относительно его личности.
Покинув убогую лачугу, Цитра направился по тропинке, вьющейся в восточном направлении между каменистыми холмами. Он не знал, куда она ведет, но рассудил, что Калиц, самое восточное королевство Зотика, должен быть где то там, откуда вставало солнце. Перед ним в видениях, словно прекрасный мираж, реяли зеленеющие долины его королевства, и вздымающиеся купола Шатайра громоздились, подобно утренним облакам, на востоке.
Все это казалось ему воспоминаниями вчерашнего дня. Он не мог восстановить в памяти обстоятельства своего отъезда и отсутствия, но, несомненно, страна, которой он правил, была недалеко.
Тропинка петляла между невысокими холмами, и Цитра вышел к небольшой деревушке Сит, жители которой его знали. Сейчас это место казалось ему абсолютно незнакомым, всего лишь кучкой жалких лачуг, вонючих и полусгнивших. Люди окружили его, называя по имени, но лишь таращили глаза или глупо хихикали, когда он спросил о дороге к Калицу. Казалось, никто из них даже не слышал об этом королевстве или о городе Шатайре. Заметив странности в поведении Цитры и решив, что он повредился умом, жители стали насмехаться. Дети швыряли в него комьями земли и камнями, гоня его прочь из Сита, и он пошел дальше на восток по дороге, которая вела из Синкора в соседние долины страны Жель.
Поддерживаемый только мечтой о своем потерянном королевстве, юноша многие месяцы брел по дорогам Зотика. Люди высмеивали его, когда он заговаривал о своем королевском ранге или спрашивал о Калице, но многие, считая безумие печатью святости, давали ему кров и пищу. Через необозримые виноградники Жели и по улицам шумного города Истанама, через высокие перевалы Иморта, где снег лежит до начала осени, и по соленой пустыне Дхир Цитра следовал за этой яркой величественной мечтой, которая сейчас превратилась лишь в его воспоминание. Он шел и шел на восток, иногда путешествуя с караванами, чьи предводители надеялись, что присутствие юродивого принесет им удачу, но чаще шагал, как одинокий бродяга.
Иногда на короткий миг наваждение покидало его, и он снова превращался в простого пастуха, заплутавшего в незнакомых королевствах и тосковавшего по голым холмам Синкора. Затем он вновь вспоминал свое царствование, пышные сады Шатайра и его великолепные дворцы, имена и лица тех, кто служил ему после смерти отца, короля Эльдамака, и его собственное воцарение на троне.
В середине зимы, в дальнем городе Ша Караге, Цитра встретил нескольких торговцев амулетами из Устейма, странно усмехнувшихся в ответ на его вопрос, не могут ли они указать ему дорогу в Калиц. Перемигиваясь, когда он говорил о своем королевском ранге, купцы сказали, что Калиц находится в нескольких сотнях лиг к востоку от Ша Карага.
Славься, о король! с глумливыми почестями прокричали они. Царствуй долго и радостно в Шатайре.