Без четверти семь!
Лоури опять затрясло, и зубы выбили быструю дробь, но он остановил ее, расслабив челюсти. Он потянулся к шляпе, но ее не было; он пришел в ужас оттого, что потерял шляпу, и начал судорожно озираться по сторонам в надежде обнаружить ее где-нибудь поблизости.
Мимо прошла группа студентов: девушка в окружении трех кавалеров, довольная их шуточками; один из них почтительно раскланялся с Лоури.
Без четверти три.
Без четверти семь.
Четыре часа!
Где он был все это время?
У Томми, конечно. У Томми. Но он ушел оттуда без четверти три. А сейчас без четверти семь.
Четыре часа!
За всю свою жизнь он ни разу по-настоящему не напился, хотя знал, что если здорово надраться, то потом будет тяжелая голова и неприятные ощущения в животе. Насколько он мог припомнить, у Томми он выпил всего одну рюмку. И уж, конечно, от одного стакана рассудок не затуманится.
Ужаснопотерять четыре часа, однако что в этом ужасного, он толком не знал.
Где он был?
Встречался с кем-то или нет?
А что если завтра кто-нибудь подойдет к нему и скажет:
«Вы замечательно выступили в клубе, профессор Лоури!»
Малярия тут ни при чем. Настоящая малярия может вышибить человека из седла, но даже в бреду он сообразит, где находится, а тут признаков бреда и в помине не было. Нет, это не опьянение и не малярия.
Он быстро зашагал к дому. Внутри у него сидела тупая боль, но он не мог определить ее происхождение; его преследовало то противное полу воспоминание, которое вертится в голове, но не желает сложиться в слова, стоит ему еще немного напрячься, и он вспомнит, где был.
В вечерней тьме таилось что-то зловещее, он изо всех сил старался сохранить спокойствие; казалось, каждое дерево и куст подкарауливают его, чтобы в любой момент превратиться в.., в... Боже правый, что это с ним? Неужели он боится темноты?
Он нетерпеливо свернул на дорожку, ведущую к дому, и увидел, что старинный особняк спит, объятый темными тенями, теснившимися вокруг него, словно воспоминания об утраченной юности.
Лоури с минуту постоял у крыльца, недоумевая, почему это над дверью не горит свет, вполне возможно, Мэри беспокоилась из-за того, что он задерживается, и отправилась к нему в колледж, нет, она бы позвонила. В нем нарастала тревога.
Внезапно из темноты донесся резкий крик:
Джим! О Господи! Джим!
Он взлетел по ступенькам и чуть не выломал дверь; в нерешительности он на мгновение остановился в холле, дико озираясь по сторонам и напрягая слух в надежде еще раз услышать голос Мэри.
Но дом безмолвствовалтолько молчание и воспоминания.
По широкой лестнице он взбежал на второй этаж, на ходу нажимая нетерпеливыми пальцами на кнопки выключателей. Он заглянул во все комнаты на втором этажебезрезультатно, тогда по узкой, усыпанной мелким мусором лестнице он взлетел на чердак. Здесь было темно, ветер завывал в старой башенке, а сундуки притаились в потемках, словно темные силуэты зверей, он чиркнул спичкой и успокоилсявокруг него возникли старые, знакомые очертания вещей. Ее здесь не было!
Дрожа он спустился на второй этаж, чтобы еще раз осмотреть комнаты. Лоури почувствовал тошноту и боль в животе, а кровь, словно два кузнечных молота, ударяла в виски. По пути наверх он включил все лампы, но свет резал ему глаза и казался недобрым, освещая пустой дом.
Может, она вышла к соседям?
Или их пригласили на ужин, и ей пришлось пойти без него? Да, скорее всего, именно так. Где-нибудь, вероятно, рядом с его стулом должна лежать записка: быстро собирайсяперед людьми неудобно.
Он принялся лихорадочно искать записку: на первом этаже около своего стула, на обеденном столе в кухне, на письменном столе в кабинете, на камине... Нет, записки не было.
Опустившись на диван в кабинете, он закрыл лицо рукамипопытался сохранить хладнокровие, унять дрожь и подавить тошноту, которая, несомненно, была результатом испуга. Почему он позволяет себе так раскисать? Наверняка она где-то неподалеку, а раз не оставила записки, значит намеревалась скоро вернуться.
В этом полусонном, скучном городке ни с кем ничего не случается.
Отсутствие Мэри заставило почувствовать со всей остротой, во что превратится жизнь без нее. Он поступил по-скотски, бежав в дальние страны и бросив ее здесь, в этом одиноком старом доме, на друзей-коллег с их сомнительной добротой. Жизнь без нее превратится в нескончаемую вереницу бессмысленно прожитых дней, наполненных тягостной безнадежностью.
Он просидел так несколько минут, стараясь успокоиться, внушить себе, что ничего страшного не произошло, и в конце концов ему удалось, по крайней мере, унять дрожь.
Хлопнула входная дверь, и в холле раздались торопливые шаги. Лоури вскочил и бросился к двери.
Она вешала на вешалку свою новую меховую пелерину.
Мэри!
Она взглянула на него с удивлениемсколько чувства он вложил в это восклицание.
Вот ты где, Джим Лоури! Праздный бродяга! Где ты пропадал все это время?
Но он не слышал слов, смеясь от счастья, он чуть не задушил ее в объятиях. Она тоже засмеялась, хотя он испортил ей прическу и смял белоснежный воротник платья.
Какая ты красивая, сказал Лоури. Ты прелестная, изумительная и потрясающая, если бы я тебя лишился, я бы сразу пошел и бросился вниз со скалы.
Лучше не надо.
Ты единственная и неповторимая. Ты очаровательная, верная и добрая!
Мэри просияла, а ее глаза, когда она его легонько от себя отстранила, смотрели ласково.
Ты старый медведь, Джим. Изволь рассказать о себе. Где ты был?
Понимаешь... Он замолчал, сильно смутившись. Не знаю, Мэри.
А ну дыхни.
Я не пил.
Ты весь дрожишь, Джим! Опять приступ малярии? Надо лежать в постели, а ты бродишь бог весть где...
Нет. Со мной все в порядке. Правда, все в порядке, Мэри, А ты где была?
Тебя разыскивала.
Извини, что заставил тебя волноваться. Она пожала плечами.
Всякий раз, когда я за тебя волнуюсь, понимаю, как я тебя люблю. Стоим тут, болтаем, а ты ничего не ел. Сейчас же что-нибудь приготовлю.
Нет! Я сам приготовлю. Слушай. Садись вот сюда, к камину, а я его разожгу и...
Что за чепуха!
Делай, как я говорю. Сядь сюда, чтобы я мог тебя видеть, и постарайся выглядеть как можно красивее, а я сооружу себе что-нибудь перекусить. И не спорь со мной.
Она улыбнулась, когда он усадил ее на стул, и хмыкнула, когда он рассыпал щепки, вынутые из корзины.
Неуклюжий старый медведь.
Он разжег камин, и когда Мэри хотела встать, остановил ее протестующим жестом, быстро пересек столовую и пошел в кухню, где наспех сделал себе бутерброд из вчерашнего ростбифа и налил стакан молока. Он так боялся не застать ее, когда вернется, что раздумал варить кофе.
Вскоре он вошел в гостиную и вздохнул с облегчением, увидев, что она по-прежнему там. Он уселся на диван напротив и с минуту держал бутерброд на весу, глядя на жену.
Поешь, сказала Мэри. Я плохая жена, если позволяю тебе ужинать бутербродом.
Нет, нет! Я не дам тебе и пальцем пошевелить. Ты только сиди и будь красивой, Он начал медленно есть, постепенно его отпустило, и он уже полулежал на диване. Внезапная мысль заставила его резко выпрямиться. Когда я вошел, я слышал крики.
Крики?
Ну конечно. Ты как будто звала меня.
Должно быть, у Аллизонов работало радио. Их дети ловят самые ужасные передачи, и им даже в голову не приходит убавить звук. Наверно, у них вся семья туговата на ухо.
Да, наверно. Но я так жутко перепугался. Он опять расслабился и застыл, глядя на жену.
У Мэри были необычайно притягательные глазатемные и полные истомы, она медленно перевела глаза на мужа, и он почувствовал сладостное покалывание. Какой он был болван, что уехал от нее! Она такая молоденькая и такая прелестная... Он недоумевал, что она в нем, старом дураке, нашла. Впрочем, разница между ними составляла всего десять лет, а он так много времени проводил на свежем воздухе, в экспедициях, что ему нельзя было дать больше тридцати одноготридцати двух. И все же когда он сидел вот так, вглядываясь в ее прелестное лицо, в нежную округлость тела, отблески огня на черных волосах и чувствовал на себе ее ласкающий взор, он не мог до конца понять, почему она вообще его полюбила; Мэри, которая могла выбрать любого из пятидесяти кавалеровсам Томми Уилльямс за ней ухаживал... Что она нашла в немкоренастом, неуклюжем, топором рубленном? Вдруг ему стало страшно, что в один прекрасный день ей надоест его молчаливость, его вечная скрытность, его долгие отлучки...
Мэри?
Да, Джим?
Мэри, ты меня хоть чуточку любишь?
Гораздо больше, чем чуточку, Джим Лоури.
Мэри. "Да?
Ведь Томми однажды делал тебе предложение? Она недовольно поморщилась.
Стоит ли говорить о мужчине, у которого был роман со студенткой и который тем не менее мог предложить мне выйти за него замуж... Джим, не надо ворошить старое, я думала, мы с этим давно покончили.
А ты взяла и вышла за меня.
Ты сильный и энергичный, в тебе сочетается все то, чего желает женщина, Джим. Женщины замечают в мужчине красоту только тогда, когда замечают силу; Джим, если женщина влюбляется в мужчину только потому, что он красавчик, в ней есть какой-то изъян.
Спасибо, Мэри.
А сейчас, мистер Лоури, вам следует отправиться в постель, иначе вы уснете прямо на диване.
Ну, еще немножко.
Нет. Она встала и потянула его за руки. У тебя и жар и озноб одновременно, а самое лучшее средство для тебя во время этих приступовпостель. Никак не могу взять в толк, что за радостьукатить за тридевять земель, чтобы жариться там на солнце и подцепить какую-нибудь заразу. В постель, мистер Лоури.
Он не сопротивлялся, когда она повела его по лестнице в его комнату, там он поцеловал ее долгим поцелуем и обнял так, что запросто мог переломать ей ребра, и лишь после этого отпустил ее в гостиную.
Когда он раздевался, на душе у него было хорошо и, вешая костюм, он готов был даже запеть что-нибудь, как вдруг обнаружил на воротнике большую дыру. Он внимательно осмотрел костюм. Костюм был весь в дырах, мятый, заскорузлый от засохшей грязи. Что за оказия? Костюм испорчен! Постояв в недоумении, он сунул пиджак и брюки в бельевую корзину, злясь на себя за то, что погубил английскую твидовую пару.
Надевая пижаму, он подумал, какая все-таки прелесть его Мэри. Ни слова по этому поводу не сказала, хотя он походил на настоящее чучело. Умываясь, он рассеянно размышлял о том, как же он умудрился угробить костюм. Он вытерся большим банным полотенцем и уже собирался натянуть пижамную куртку, как с ужасом заметил у самого плеча что-то вроде клейма.
Оно было небольшим и не болело; обуреваемый любопытством, он поднес руки ближе к свету. Эта штука была ярко-красного цвета! Алое клеймо, напоминавшее татуировку. А какая, однако, странная у него форма, словно подушечки на лапе маленькой собачонки: раз, два, три, четыречетыре крошечных подушечки, как будто маленький зверек наступил сюда лапкой. Но собачки такого размераредкость. Скорее уж кролик...
Странно, сказал он себе.
Лоури вернулся в свою комнату и выключил свет. Странно. Он устроился под одеялом и взбил подушку. Клеймо, похожее на отпечаток кроличьей лапки. Как он мог изодрать костюм и заляпать его грязью? Откуда взялся этот отпечаток у него на руке? У него начался приступ озноба, лицо стало дергаться, и он ничего не мог с этим поделать.
Холодная луна, время от времени заслоняемая бегущими облаками, отбрасывала тень от оконной рамы к изножию кровати. Он сбросил с себя одеяло и, досадуя, что забыл открыть окно, поднял раму. Ветер набросил на него ледяную петлю, и он торопливо юркнул обратно под одеяло.
Завтра наступит новый день, и как только выглянет солнышко, ему станет легче, впрочем, во время приступов малярии в животе никогда не бывало такого противного ощущения.
В окно струился голубоватый лунный свет, а ветер, обнаружив щель под дверью, завел заунывную песнь: звук был прерывистым из шепота он постепенно вырастал в явственный стон, затем в громкий крик и, наконец, замирая, со вздохом затихал. Лежавшему в постели Лоури почудилось, что это был живой голос, он повернулся на бок, прижав левое ухо к подушке, а на правое натянул одеяло.
Ветер хныкал и каждые несколько секунд с плачем вопрошал: «Где?» Затем с бормотанием и ворчанием он будто на цыпочках подкрадывался к кровати, чтобы выкрикнуть:
«Почему?»
Профессор перевернулся на другой бок и снова поплотнее натянул одеяло на ухо.
Где? Жалобный стон.
Почему?
Окно неистово задребезжало, как будто кто-то пытался в него влезть; по спине побежали мурашки, Лоури приподнялся на локте и уставился на луну. Но ее накрыло проносившееся мимо облако. Окно снова загрохотало, и снованичего, кроме лунного света.
Ну и дурак же я, сказал Лоури, натягивая одеяло. Вздох.
Почему? Жалобный стон.
Где?
Занавеска начала биться о стекло, и Лоури вскочил с постели, чтобы отодвинуть штору. Это шнурок с металлической застежкой на конце ударялся о раму, и ему пришлось найти булавку, чтобы прикрепить шнурок к шторе.
Ну и дурак же я, повторил Лоури.
Пальцы страха, не знающие жалости, впились в его плоть и отыскали его сердце, они стискивали его при каждом ударе, так что кровь пульсировала в горле. Лишь стон ветра под дверью, да беснующиеся шторы, да дребезжание рамы, да холодный голубой свет луны у изножия кровати...
Дверь медленно отворилась, штора тут же устремилась из окна наружу, а порыв ветра ворвался в комнату. Дверь хлопнула, и стена содрогнулась. Белый силуэт приближался к нему, бесшумно ступая, на бледном лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе...
Лоури бешено метнулся к силуэту и выбил нож.
Но это была Мэри.
Она стояла, взирая на него с обидой и недоумением, ее пустая рука все еще была поднята кверху.
Джим!
Он задрожал от ужаса при мысли, что мог причинить ей боль, бессильно опустился на край кровати, вздохнув все же с некоторым облегчением. Она зажгла светна коврике лежали осколки разбитого стакана и поднимался пар от лужицы теплого молока. Мэри держала руку за спиной, и охваченный внезапной догадкой, Лоури вытянул ее вперед. Это он с такой силой ударил по стакану, что она порезалась.
Он придвинул к свету ее маленькую ладонь и заботливо извлек из ранки осколок стекла, затем, чтобы потекла кровь, пососал ранку. Открыв ящик письменного стола, он вынул оттуда свою походную аптечку, отыскал в ней антисептик и бинт. Похоже, гораздо больше, чем рука, ее беспокоило его состояние.
Мэри.
Да?
Он усадил ее на кровать и накинул край покрывала на плечи.
Мэри, со мной произошло нечто ужасное. Я тебе не сказал. Я утаил от тебя две вещи. Джебсону попалась на глаза моя статья в «Ньюспейпер уикли», и с конца семестра я уволен. Нам.., нам придется покинуть Атуорти.
И всего-то, Джим? Ты же знаешь, я не привязана к этому местукуда поедешь ты, туда и я. Она чуть не рассмеялась. Так что, Джим, тебе придется тащить меня за собой даже через самые непроходимые джунгли.
Да. Ты сможешь поехать со мной, Мэри. Я был дураком, что не брал тебя с собой раньше. Тебе здесь, наверно, было ужасно одиноко.
Мне всегда одиноко без тебя, Джим. Он поцеловал ее с таким трепетом, словно жрец, прикоснувшийся к ногам своей богини.
А что второе, Джим?
Я.., я не знаю, Мэри. Я понятия не имею, где я был от без четверти три до без четверти семь. Четыре часа, вычеркнутых из жизни. Я не был пьян. И не потерял сознание. Четыре часа, Мэри.
Может быть, ты упал и ударился.
Но был бы синяк.
Может быть, ты не знаешь всех симптомов малярии.
Провалы в памяти означали бы, что заболевание слишком серьезно, а между тем я чувствую себя вполне сносно. Нет, Мэри. Произошло.., произошло что-то другое. Мы с Томми рассуждали о демонах и дьяволах, и.., и он сказал, что я напрасно бранил их в своей статье. Он сказал, что, возможно, они пытаются... Но, Мэри, мир полон добра. Им не правит зло. Человеку незачем омрачать свою жизнь страхом перед призраками.
Конечно, незачем, Джим. Завтра ты, скорее всего, выяснишь, что это было. А вдруг окажется, что это совершенный пустяк.
Ты так думаешь, Мэри?
Разумеется. А сейчас ложись и усни.
Но...
Да, Джим?
У меня такое чувство.. такое чувство, словно со мной произошло нечто ужасное и что.., что меня поджидает нечто еще более ужасное. Я не знаю, что. Если б я только мог это выяснить!
Ляг и усни, Джим.
Нет. Нет, я не могу спать. Я выйду на воздух и прогуляюсь, может быть, это прочистит мне мозги, и я вспомню...
Но ты же болен!
Я не могу здесь дольше оставаться. Не могу бездействовать!
Лоури опустил окно и начал одеваться. Она с покорностью смотрела, как он надевает пиджак.
Ты не надолго?
На полчасика, не больше. Не беспокойся. Отправляйся спать.