Но на самом деле неудачным было решение лететь на северный полюс. Что он себе думал? Что там люди не будут так настроены против вервольфа? Что там он сможет быть волком, сколько захочет и вообще на людей забить? Это не слишком получилось, и когда он попытался выбраться домой, прокравшись в самолет и напав на экипаж, вообще все пошло к чертям.
Вот он и бродил без цели, получеловек-полуволк, и все сильнее и сильнее хотел жрать с тех пор, как выбрался из-под похоронившего самолет снега. Человеческая половина знала, что возле полюса есть метеостанции и пункты наблюдения за спутниками он и на полюс-то попал в качестве работника метеостанции, подделав документы, и он понимал, что найдет рано или поздно что-нибудь полезное, если только сперва с голоду не помрет. Удача или судьба подсунули ему этого северного оленя с мордой пьяницы, и Маттиас за такую возможность ухватился всеми лапами.
И как раз выкапывал «сладкие кусочки», когда показался человек в красном.
Этакий среднего роста мужичок с аккуратной круглой бородой, густой и белой, как снег, на голове забавная красная шапка вроде епископской митры, но заношенная до мягкости. К спине прицепилась какая-то черная тень, из-под длинной красной шубы с белой меховой оторочкой и шестью плетеными золотыми застежками выглядывали черные сапоги. В руке у этого человека был длинный посох с крюком, вроде пастушьего. Он стоял в воротах загона и досадливо щелкал языком.
Ох ты ж вот незадача, так незадача.
Маттиас поднял голову и зарычал самым зловещим тоном. Он был зажат в углу загона под навесом, защищавшим кормушку от снега, и проще всего было бы выйти, напав на этого типа в красном. Человеческий мозг вервольфа еще слегка гудел и не мог мыслить так ясно, как было бы, если бы Маттиас был сейчас не настолько волком и не настолько возбужден удачной охотой. Он надеялся, что этот хмырь просто бросится бежать, и можно будет выскочить в ворота и бежать за ним до того самолета или машины, на которых он сюда приперся, а потом это средство себе присвоить и умотать с Ледяного Севера. По крайней мере такой план возник в наполовину волчьем мозгу, и Маттиас его одобрил.
Но человек стоял, не собираясь убегать, и разглядывал вервольфа, обмотанного оленьими кишками.
Я тебя знаю? спросил он. Он протянул свободную руку из висящей за спиной тени выскочила книжка и легла ему в ладонь. Он просмотрел страницы. Ага да. Маттиас Вульфкинд. Давно тебя не видел, Мэтти, и, кажется мне, ты вел себя очень, очень плохо. А сейчас еще бедняжка Руди. Так что же мне с тобой делать?
Мэтт уставился на типа в красном и снова зарычал, но на этот раз выговаривая полуволчьей пастью хриплые слова, а в голове вертелась совершенно человеческая мысль.
Кто ты такой?
Человек в красном грустно улыбнулся.
Давно это было, но ты меня называл «дедуска» и «сантакла». Ты тогда был маленький и совсем не такой лохматый. Помнишь?
Маттиас затряс головой. Он подумал было, не загрызть ли старикашку и осуществить свой план, но этот человек каким-то странным образом его усмирил, и он просто не мог этого сделать. Это казалось плохим делом категория, к которой вервольф давно уже не обращался.
И человек тоже покачал головой.
Не помнишь? Ну, что ж. Я Николай Мирликийский. Многие меня зовут Санта-Клаусом.
Маттиас попятился в изумлении. Вертевшаяся в глубине сознания мысль взорвалась электрической лампочкой. Не может быть
Отец Рождество?
И так тоже, кивнул Санта-Клаус. И святой Николай, и Крис Крингл, и еще по-разному. Но сейчас канун рождества, а ты съел моего головного оленя, и боюсь, что у меня очень затруднительное положение.
Вервольф глянул на окровавленный труп красноносого оленя, разбросанный по снегу, и сжался:
Ой!
Вот именно, кивнул святой Николай. В моей власти воскресить из мертвых ребенка, но с северным оленем, боюсь, не получится. Так что это будешь ты, Маттиас Вульфкинд.
Нет, нет! взвыл Маттиас.
Он бросился прямо на загородку, пытаясь ее перелезть и почувствовал, что плавает в чистом воздухе вечной зимы Северного полюса. Как украшение на елочной ветке.
Не нет, а да. Ты сейчас взрослый мужчина и наполовину зверь, но твои детские воспоминания дают мне сегодня власть над тобой. Святой Николай простер посох, будто его загнутая рукоять магически держала Маттиаса в воздухе.
Я не олень! горячо возразил вервольф. Я большой и волосатый!
Олени тоже покрыты шерстью. Вполне подойдешь.
Я хищник!
Оленям все равно им приходилось бегать и с более чудными тварями.
Но я не умею летать! рявкнул вервольф, и это было совершеннейшей правдой, если вспомнить печальную судьбу самолета.
А это я исправлю, пообещал Крис Крингл.
Святой Николай сунул свободную руку в карман и достал пригоршню чего-то блестящего и звенящего, как детский смех. Это вещество он метнул в вервольфа, пробормотав что-то по-латыни не то чтобы Маттиас знал этот язык, но помнил звучание по службам в католической школе, и на Маттиаса осело облачко блестящей коричневой пыльцы.
Она пахла корицей и бренди, и вкус у нее был, как у имбирных пряников и яблок. Когда она попала в глаза, Маттиас увидел волшебных созданий в прозрачных одеждах, танцующих и кружащихся в разноцветных лентах магии. Он зачихал, зафыркал, отряхиваясь, пытаясь оттереть морду об снег, но не мог избавиться ни от этой пыли, ни от странного охватившего его чувства. Его одолело веселое, радостное ощущение, будто все тело стало из шампанских пузырьков. И как же это было щекотно! И чесалось! И как у него задергался и завертелся нос от всего этого, и как же было на все это наплевать!
Он взвыл, колотя передними лапами небо, оттолкнулся от него и описал мертвую петлю, сделавшую бы честь искусному пилоту. Это ему тоже не понравилось, особенно когда он на выходе стукнулся головой о бревно изгороди.
Что что это за дрянь? простонал он.
«Рождественская радость», ответил Дед Мороз. Сделана из крошек рождественского печенья, вина со специями и капельки рождественской магии. И корица, потому что я ее очень люблю. Наверное, еще капелька бренди. Но сам понимаешь, просто чтобы не замерзнуть.
Какая мерзость! взвыл Маттиас, скребя лапами бедный чувствительный нос. Никак не хотел уходить запах корицы.
Забавно, заметил Дедушка Рождество, задумчиво поглаживая бороду. Не знал, что ты в родстве с Эбенезером Скруджем
С кем?
Да не важно. Он исправился. Может быть, и у тебя получится.
Матиас взревел.
Ну-ну, это уже лишнее.
Всего лишь кивком головы Санта вызвал двух эльфов, вставших как из-под земли по бокам Маттиаса. Длинные острые уши, острые подбородки и раскосые острые глаза эти эльфы были как будто из острых углов сделаны, бледные и пугающие. Очень похожие на воспитателей в детском доме и на монахинь, что колотили его линейкой по пальцам, и он взвыл, припомнив тогдашний страх.
Эльфы без единого слова взяли вервольфа и повели прочь из загородки, вокруг хвойной рощицы во двор большого каменного дома, которого Маттиас был уверен здесь только что не было. Посреди двора стояли большие старомодные сани, ярко-красные, с блестящей черной отделкой. Прямо рядом с сиденьем кучера была нарисована лошадь, когда Маттиаса проводили мимо, она проводила его взглядом, повернув голову. Вервольф поежился и перевел взгляд на вереницу из восьми оленей, запряженную в странный экипаж.
Он не видал северных оленей, но был уверен, что эти особо крупного размера. Если бы он встал на четвереньки, эти ребята возвышались бы над ним. Сейчас, когда он горбился, его глаза были немногим выше, чем у них. Они фыркали, мотали головами, рога перепутывались. Они явно знали, что он сожрал их красноносого приятеля.
Быть впереди оленей казалось странным. Когда эльфы начали напяливать на него упряжь, в мозгу Маттиаса что-то щелкнуло, и он подумал: «На этот раз дичь будет гоняться за мной». Пронзила ужасом мысль об острых копытах и твердых рогах прямо за его пушистым хвостом, и владельцы их колотят ногами воздух в надежде добраться до него и отомстить за Рудольфа.
Оцепенение спало с него, вервольф стал отбиваться и вывертываться, спасаясь от упряжи, которая привяжет его к разгневанному стаду оленей. Но как он ни клацал зубами, как ни бил когтями и как ни изворачивался, от хватки эльфов освободиться ему не удалось. В мгновение ока его туго запрягли прямо перед двумя здоровенными самцами, фыркающими и злобно скалящими зубы. Ничего себе обещается ночка
Резкий щелчок бича прямо над ушами и голос мучителя:
Но, Маттиас! Пошел!
В этом не было необходимости: как только выстрелил бич, вервольф тут же рванулся вперед, бесясь от ярости. Олени бросились следом за ним, стукаясь рогами и щелкая зубами на Маттиаса, а святой Николай покрикивал: «Но, Быстрый! Но, Танцор! Но, Дикарь и Скакун! Живее, Амур, Комета, Гроза и Тайфун!»
Маттиас смутно помнил стишок про оленей Санты, но никогда не задумывался, кто из них кто. Потом подумал, что последние два относятся к скачущим прямо за ним здоровым ребятам, потому что дыхание их было горячо, как адское пламя, и они щелкали зубами ему вслед. Он попытался повернуть голову и огрызнуться, но тиран в красном крепко держал вожжи. Пискнув от досады, Маттиас припустил изо всех сил, с каждым скачком поднимаясь выше в небо.
В небо! Сперва, когда белая земля ушла из-под ног и вся процессия олени, Санта, сани и он сам впереди воющей ломовой лошадью, взвилась в хрустальную черноту, ему показалось, что его сейчас вывернет. Но потом он заметил, рассекая воздух, как быстро летит, быстрее, чем когда-либо бегал по земле, и совсем без усилия! Ночное небо ощущалось под лапами черным бархатом, нос ощущал запахи как никогда остро, а головокружение от «рождественской радости» исторгло у него волчий вой восторга.
Санта-Клаус в санях засмеялся и крикнул:
Превосходно, малыш! Превосходно! Налегай!
Второй раз понукать не пришлось. Такого бега у него никогда в жизни не было! Он мчался, обласканный луной, в этой великолепной тьме, не замечая даже адского дыхания оленей позади. Едва заметные подергивания вожжей направляли его, но он едва замечал это, так очарован был он баснословным полетом вервольфа.
Это было прекрасно будто рыскать по небесам с собственной стаей, и он не заметил, что Санта его постепенно направляет вниз, пока не возникли всего в дюймах под его бешено бегущими лапами покрытые снежной корочкой луковицы куполов. Поднялись навстречу, цепляя его за ноги, крыши, человек в красном крикнул: «Тпру!», Матиас взвизгнул, упал, проехался и сани тяжело остановились.
Поднявшись кое-как на задние лапы, Матиас сердито обернулся к Дедушке Рождеству:
Это что еще?
Наша первая остановка, Мэтти. Вспомни: моя работа привозить подарки на Рождество хорошим детям.
Не всем, фыркнул Мэтт.
Конечно, не всем. Только христианским и еще в некоторых непредусмотренных случаях. Я же не мог бы выполнить желания всех детей на праздник. По крайней мере без чужой помощи не могу.
Святой в красной шубе пошел по крышам с мешком за спиной, сопровождаемый своей сверхъестественной тенью. Вокруг него закружился снежный вихрь, и Санта исчез, как изображение в помехах на экране.
Мэтт присел на корточки, задумался, почесал ухо, приглядывая за Грозой и Тайфуном, чьи стремления напасть и вцепиться ему в задницу далеко не до конца были развеяны звоном колокольчиков на упряжи. Вервольф зарычал на них, и они попятились, моргая и улыбаясь по-оленьи: как будто у них леденец во рту не тает.
Ну-ну, Маттиас. Не груби товарищам по упряжке! укорил его Пер Ноэль, появляясь из тумана, благоухая яблочным сидром и хвоей, залезая в сани уже без мешка. Темная тень потекла по земле и тоже всосалась в сани.
От этой тени у Мэтта мурашки пошли по шкуре, но вервольф не успел ничего сказать, как человек в санях прикрикнул, щелкнул бичом, и упряжка волшебных оленей, возглавляемая вервольфом, снова рванулась в звездную ночь.
Но необычный вожак упряжки, мчась по черному небу, задумался, и на следующей остановке спросил:
А откуда ты знаешь, какие дети достойны подарка?
А у меня, знаешь ли, список, ответил Синерклаас. Он показал себе за спину и тень соткалась в тощего, угловатого, крючконосого человека с мрачной миной и в темных одеждах. Он был слегка похож на эльфов, только большой и зловещий. Глаза у него сверкнули во мраке красным огнем, и он подал святому большую черную книгу.
При виде черного человека у Мэтта шерсть встала дыбом, он заскулил от страха. Ужасы детства пронеслись в голове, и он сжался под пылающим взглядом.
Святой Николай похлопал по книжке:
Вот здесь все записи про всех детей, за которыми я слежу. Хорошие получают подарки. А плохие
Розги и на колени на уголь, припомнил Мэтт.
Ну, давно уже нет. Мы либерализовались, и Черному Питеру меньше стало работы. Как правило, плохим детям достаются дурные сны, а то и вообще ничего. Но записи он все равно ведет.
Епископ Мирликийский и его наказующий помощник ушли прочь с новым мешком подарков, а Маттиас прижался к земле, и, вспомнив приютское детство, подумал, что в мешке и не подарки могут быть, а кошмары или розга. Невыносимые воспоминания рвались прочь из ментального чулана, где он их запер, и Маттиас вздрогнул.
Натянув до предела постромки, вервольф лег на снег сердитой грудой подальше от оленей, но почти сразу его поднял рывок вожжей.
Давай, Маттиас, не мрачней. Канун Рождества, и нам кучу работы надо проделать, пока нас не настиг терминатор.
Терминатор? пискнул вервольф, уносясь в ночь рывком мощных лап. За нами гонится робот-убийца из будущего?
Да нет! засмеялся Санта-Клаус. Конечно, нет. Но нас преследует солнце. Линия, где ночь переходит в день, называется терминатор. Сейчас мы едем прямо за ней, но она движется быстрее нас, и когда нас нагонит, я потеряю силу до следующего года. Магия Рождества начинается утром в сочельник и кончается, когда Рождество наступит. И к этому времени нам уже лучше бы быть на земле в Доме Рождества, иначе свалимся с небес и никакие количества «рождественской радости» нам не помогут. Так что вперед, вперед, все вперед!
И он снова щелкнул бичом. Маттиас и олени припустили вовсю, устремляясь к следующей остановке. И на этом пути через святую ночь вервольфа посещали долгие-долгие мысли.
Забавно, думал Маттиас, что Рождество обладает такой силой и при этом длится так недолго. Разве не месяцами длилось время чудес, когда он был ребенком? Традиционное веселье покинуло его, когда умерли его родители и его пошли перекидывать из приюта в приют, но он твердо помнил, что были тогда целые недели восхитительных запахов, песен, сверкающего убранства, даже в благотворительном пансионе, который держали Сестры Милосердия.
Он сам удивился, что может вспомнить об этом пансионе что-то хорошее вообще уже много лет о нем не вспоминал. Запретил себе думать об этом, потому что именно там стали происходить плохие вещи, и там он впервые встретил Черного Питера. Да, сейчас, обращаясь разумом к зловонным глубинам памяти, он вспомнил нагоняющего ужас крючконосого великана с пылающими глазами.
Черный человек приходил поздно в эти детские сочельники. Он приходил с кнутом и дубиной, влача за собой кошмары, намного превосходившие радость утренних пустяковых подарков поношенная одежда и дешевые игрушки, завернутых в обычную оберточную бумагу с лентами. Даже имен не писали на подарках, только делали зеленые ленточки для мальчиков и красные для девочек да еще загадочные отметки в углу Маттиас сообразил, что это размеры дареных рубашек, штанов или ботинок. Было несколько воспитателей, которые не давали забыть, что такое синяки или страх. А мелкие ежедневные обиды, пренебрежение, жестокость детей и привычная благотворительная жалость усталых взрослых так омрачали его жизнь, что не мишурой ее было высветлить.
Когда он подрос, все эти праздники да вся эта жизнь стали страшно гнетущими, и Время Света потускнело и поистерлось. Он дрался, дерзил монахиням, списывал на контрольных и экзаменах это не только на Рождество, а все время. И он не давал остыть своей злости, и мир будто ненавидел его но лучше так, чем постоянный холод и отчаяние.
Тот год, когда он столкнул Линдси Стрэтхорн со ступеней церкви на третье воскресенье рождественского поста, был отмечен первым визитом Черного Питера. Он только протянул руку схватить ее за косички и дернуть, но так подмывало вместо этого подтолкнуть, ну совсем слегка подтолкнуть а чтобы она руку сломала, он правда не хотел, тут он не виноват.
В год, когда он начал курить, Мэтт последний раз видел черный огненноглазый призрак. Он проснулся от шороха чьей-то одежды в темноте и стука, когда кто-то наткнулся на ножку кровати. Он выпрыгнул из-под одеяла, с криком побежал в церковь, переворачивая ряды поставленных свечек, выкрикивая проклятия Богу и монахиням, и вылетел в заснеженную рождественскую ночь.