Я уже добрался до лестничной площадки. Мольбы сменились хриплыми воплями. Я рухнул на колении осенил крестом и себя, и стену рядом, а потом начертил крест в воздухе. Начертил то самое древнее знаменье, что спасло нас в Маллиганском лесу. Но на сей разгрубо и резко, не огнем, но пальцами, что дрожали и цеплялись за одежду; перекрестился я, не имея ни отваги, ни надежды, перекрестился мрачно и обреченно, будучи уверен, что меня уже ничто не спасет.
А затем вскочил на ноги и взбежал по лестнице. Я молился лишь о том, чтобы твари забрали меня быстро и чтобы мне не пришлось долго страдать.
Дверь в комнату Говарда стояла приоткрытой. Сделав над собою нечеловеческое усилие, я дотянулся до ручки. Дверь медленно подалась внутрь.
В первое мгновение я не заметил ничего, кроме недвижного тела Говарда на полу. Он лежал на спине. Колени подтянуты к груди, рука прикрывает лицо, ладонью наружу, словно заслоняя от невыносимого зрелища.
Переступив порог, я опустил глаза, намеренно сузив поле зрения. Теперь я видел только пол и нижнюю часть комнаты. Поднимать взгляда я не хотел. Я смотрел вниз самозащиты ради, поскольку страшился того, что может обнаружиться в этих стенах.
О, как не хотел я поднимать взгляд! Но в комнате действовали силы и стихии, сопротивляться которым я не мог. Я знал, что, если оглянусь вокруг, ужас, возможно, уничтожит меняда только выбора у меня нет.
Медленно, мучительно я поднял глаза и обвел взглядом комнату. И по сей день сожалею, что не кинулся тут же вперед и не сдался на милость существа, что возвышалось там. Этому грозному, задрапированному во тьму видению суждено стоять между мною и радостями мира, пока я жив.
Оно воздвиглось от пола до потолка и испускало слепящий свет. Насквозь пронзенные лучами, в воздухе кружились страницы Говардовой рукописи.
В центре комнаты, между потолком и полом, кружились эти страницы, свет прожигал бумажные листы и, закручиваясь в спирали, ввинчивался в мозг моего бедного друга. Сияние вливалось в его голову нескончаемым потоком, а Повелитель света, нависая над безжизненным телом, медленно раскачивался туда-сюда всем своим массивным корпусом. Я завизжал, закрыл глаза руками, но Повелитель все колыхалсявправо-влево, вперед-назад. И в мозг моего друга все изливался и изливался свет.
А затем с уст Повелителя сорвался ужасающий звук Я забыл про знаменье, которое трижды сотворил там, внизу, во тьме. Я забыл высшее, грозное таинство, пред которым все враги были бессильны. Но когда я увидел, как оно само из ниоткуда возникает в комнате и обретает безупречную, устрашающе цельную форму над струями света, я понял, что спасен.
Я зарыдал и рухнул на колени. Свет померк, Повелитель умалился и съежился у меня на глазах.
А затем со стен, с потолка, с пола хлынуло пламябелое очистительное пламя, которое поглощает, пожирает и уничтожает навеки.
Но друг мой был мертв.
Август ДерлетЖивущий-во-Тьме
Тех, кто жаден до ужасов, тянет в места странные и отдаленные. Их вотчинакатакомбы Птолемея и резные мавзолеи в странах из ночного кошмара. Они взбираются на самый верх озаренных луною башен разрушенных рейнских замков и, трепеща, спускаются вниз по затянутым паутиной черным ступеням под каменными завалами заброшенных городов Азии. Лес, наводненный призраками, одинокая горная вершинавот их храмы; зловещие монолиты на необитаемых островах притягивают их к себе как магнитом. Но истинный любитель макабрического, эпикуреец, для которого смысл и цель бытияснова и снова испытывать дрожь невыразимого ужаса, превыше всего ценит старые, заброшенные фермы в лесной глуши, ибо именно там темные стихии силы, одиночества, гротеска и невежества соединяются воедино в идеальном проявлении чудовищного.
I
Вплоть до недавнего времени, ежели, проезжая в северной части Центрального Висконсина, путешественник сворачивал на левую развилку на перекрестке двух шоссебрулриверского и чеквамегонского по пути в Пашепахо, он оказывался в краю диком и безлюдномпросто-таки на задворках цивилизации. А малоезженая дорога между тем уводила все дальше: следуя по ней, со временем минуешь несколько полуразвалившихся хибар, где, по всей видимости, некогда жили люди, эти строения давным-давно поглотил наступающий лес. Края эти не то чтобы запустелые: земля изобилует густой растительностью, но над нею повсюду, куда ни пойдешь, разливается неуловимо зловещая аура, своего рода тревожная подавленностьдаже случайный путник и тот ее чувствует, ибо выбранная им дорога становится все более труднопроходимой, пока не заканчивается неподалеку от какого-нибудь заброшенного охотничьего домика на берегу прозрачного синего озера в окружении угрюмых вековых деревьев. В тех местах тишину нарушают разве что крики сов да козодоев, да перекличка жутковатых гагар по ночам, да голос ветра в кронахполно, ветер ли это? Хрустнет сучоккак знать, прошел ли это зверь какой или нечто другое, какая-нибудь тварь, человеку неведомая?
Ибо о лесе вокруг заброшенного охотничьего домика на Риковом озере ходила недобрая слава задолго до того, как я о нем узнал, и слава эта далеко затмевала такого же рода россказни о такого же рода глухих местах. Поговаривали, будто в глубине темной чащи что-то такое живетне то полуживотное, не то получеловек; и нет, то не были расхожие байки о призраках. Местный люд с окраин отзывался об этом существе со страхом, а индейцы, что порою выходили из глуши и шли на юг, при его упоминании только упрямо головой качали. Словом, за лесом закрепилась дурная репутация, иначе и не скажешь; на рубеже веков лес уже имел богатую историю, что заставляла задуматься самых бесстрашных авантюристов.
Первые записи об этом лесе сохранились в дневнике некоего миссионера: он шел через здешние земли на помощь индейскому племени, которое, как сообщили в Чеквамегон-Бей на севере, голодало. Брат Пайргард пропал без вести, но позже индейцы принесли его имущество: одну сандалию, четки и молитвенник, в котором миссионер написал несколько загадочных фраз, впоследствии заботливо сохраненных: «Я убежден, что меня преследует какое-то существо. Поначалу я думал, это медведь, но теперь вынужден признать, что это нечто куда более чудовищное, нежели любая земная тварь. Сгущается тьма; кажется, у меня легкий бред: я то и дело слышу странную музыку и другие нездешние звуки, которые никак не могут быть порождены естественным источником. Еще одна тревожная галлюцинациятяжелая поступь, от которой земля сотрясается; и несколько раз я находил огромный отпечаток ноги, причем разной формы».
Второе упоминаниееще более зловещее. Когда Здоровила Боб Хиллер, один из самых жадных лесных магнатов во всем Мидвесте, в середине прошлого века начал подбираться к окрестностям Рикова озера, на него, конечно же, произвели впечатление тамошние строевые сосны. И хотя ему этот лес не принадлежал, Хиллер поступил по обычаю лесных магнатов и послал туда своих людей с соседнего участка, которым владел по праву, рассчитывая, если что, объяснить, что слегка напутал с границами. К вечеру первого же дня работ на опушке леса вокруг Рикова озера тринадцать человек назад не вернулись; тела двоих так и не нашли, четыре трупа каким-то непостижимым образом обнаружились в озере в нескольких милях от лесоповала, а остальных отыскали в разных местах в чаще. Полагая, что имеет дело с безжалостным конкурентом, Хиллер снял своих дровосеков с работы, дабы ввести неведомого врага в заблуждение, а затем нежданно-негаданно вновь отправил их на работы в запретную область. Потеряв еще пятерых, Хиллер пошел на попятный, и с тех пор никто более не покушался на деревья, если не считать одного-двух новоприбывших. Тех, кого угораздило по неведению приобрести там участок земли.
Все до одного, эти люди очень скоро съезжали прочь: рассказывали они при этом мало, а вот намекалина многое. Однако ж природа этих многозначительных недомолвок и перешептываний была такова, что переселенцам очень скоро пришлось отказаться от каких бы то ни было объяснений: так неправдоподобно звучали их россказни о неописуемых ужасахо вековом зле, еще более древнем, нежели все, что только в силах себе вообразить высокоученый археолог. Лишь один из этих несчастных исчез бесследно. Остальные благополучно выбрались из лесу и со временем затерялись среди населения Соединенных Штатоввсе, кроме метиса по прозвищу Старый Питер. Одержимый идеей, что на подступах к лесу таятся залежи минералов, он то и дело возвращался в лагерь на опушке, но дальше не забредал.
Разумеется, в конце концов легенды о Риковом озере привлекли внимание профессора Аптона Гарднера из университета штата; он уже составил полную коллекцию легенд о Поле Баньяне, Виски Джеке и ходаге и теперь занимался подборкой местного фольклора, когда впервые столкнулся с любопытными полузабытыми поверьями, связанными с регионом Рикова озера. Позже я узнал, что сперва они вызвали у профессора лишь поверхностный интерес: захолустная глушь сказками всегда изобилует, а в этих ровным счетом ничего не наводило на мысль об их исключительной значимости. Правда, в строгом смысле слова они не слишком-то походили на расхожие байки. Ибо в то время как в традиционных легендах говорилось о призраках людей и животных, об утраченных сокровищах и племенных верованиях, предания Рикова озера отличались от прочих тем, что с неизменным постоянством повествовали о существах совершенно из ряда вон выходящихили, может быть, об одном и том же «существе», поскольку никто и никогда не видел ничего более конкретного, нежели смутный силуэт не то человека, не то зверя в лесном мраке, и всякий раз подразумевалось, что никакое описание не в состоянии передать, что именно таится в окрестностях озера. Тем не менее профессор Гарднер, по всей вероятности, ограничился бы тем, что добавил услышанное в свою подборку, если бы не сообщенияна первый взгляд между собою несвязанныео двух любопытных происшествиях и еще одно случайно обнаружившееся обстоятельство.
Сообщения о первых двух происшествиях появились на страницах висконскинских газет с интервалом в неделю. Первоелаконичный полушуточный репортаж под заголовком: «МОРСКОЙ ЗМЕЙВ ВИСКОНСИНСКОМ ОЗЕРЕ?» Говорилось в нем вот что: «Летчик Джозеф Кс. Каслтон рассказывает, что в ходе вчерашнего испытательного полета над северным Висконсином видел, как ночью в лесном озере в окрестностях Чеквамегона плескалось какое-то громадное животное неизвестного вида. Каслтон попал в грозу и летел на небольшой высоте; он как раз пытался определить свое приблизительное местонахождение, как вдруг сверкнула молнияи в ее свете он увидел, как из глубины озера поднялась некая исполинская зверюгаи исчезла в лесу. Никаких подробностей летчик не сообщает, однако утверждает, что видел отнюдь не лох-несское чудовище». Вторая публикация содержала историю совершенно фантастическую: якобы в полом стволе дерева на реке Брул было обнаружено тело брата Пайргарда, причем хорошо сохранившееся. Сперва его приняли за какого-то бесследно пропавшего участника экспедиции МаркеттаЖолье, однако ж довольно быстро идентифицировали как отца Пайргарда. К этой статье прилагалось холодное опровержение президента Исторического общества штата: он открещивался от открытия, объявляя его фальшивкой.
Открытие же, сделанное самим профессором Гарднером, сводилось всего-навсего к тому, что заброшенный охотничий домик и большая часть побережья Рикова озера принадлежат одному его старому приятелю.
Дальнейшая цепочка событий, сами понимаете, была неизбежна. Профессор Гарднер тут же сопоставил обе газетные заметки с легендами о Риковом озере. Возможно, этого и недостало бы, чтобы сподвигнуть профессора прервать свою работу над общим корпусом висконсинских легенд ради специфического исследования совсем иного плана, но тут произошло нечто уж совсем из ряда вон выходящее. Нечто такое, что погнало его сломя голову к владельцу заброшенного домика за разрешением воспользоваться таковым в интересах науки. Подтолкнуло же профессора к такому решению не что иное, как приглашение от хранителя музея штата заглянуть поздно вечером к нему в офис и посмотреть на новый, только что поступивший экспонат. Профессор отправился туда в сопровождении Лэрда Доргана; именно Лэрд ко мне и пришел.
Уже после того, как профессор Гарднер исчез.
Да, он действительно исчез. На протяжении трех месяцев с Рикова озера поступали нерегулярные сообщения, а затем связь с охотничьим домиком разом оборваласьи от профессора Аптона Гарднера больше не было ни слуху ни духу.
Однажды поздним октябрьским вечером Лэрд зашел ко мне в университетский клуб: честные голубые глаза затуманены, губы поджаты, лоб изборожден морщинамисловом, налицо свидетельства некоторого возбуждения, причем не от алкоголя. Я предположил было, что он перегружен работой; только что закончилась первая сессия в Висконсинском университете, а к экзаменам Лэрд всегда подходил серьезнодаже в бытность свою студентом; теперь же, став преподавателем, относился к ним вдвойне ответственно.
Но нет, оказалось, что проблема в другом. Профессор Гарднер пропал уже с месяц тому назад; это и не давало Лэрду покоя. Так он и сказалровно в этих самых словахи под конец добавил:
Джек, я должен съездить туда и посмотреть, не смогу ли чем помочь делу.
Послушай, если шериф и полиция ничего не обнаружили, от тебя-то что толку? вопрошал я.
Во-первых, я знаю больше, чем они.
Если так, почему ты с ними не поделишься информацией?
Да потому что на такие вещи они и внимания обращать не станут.
Ты про легенды?
Нет.
Лэрд оценивающе глядел на меня, словно гадая, а стоит ли мне доверять. Я внезапно преисполнился убеждения: он и впрямь что-то знает и это «что-то» серьезно его беспокоит. И тут на меня накатило прелюбопытное ощущениене то предчувствие, не то опасение. В жизни ничего подобного не испытывал: в единый миг атмосфера в комнате словно сгустилась, в воздухе засверкали электрические разряды.
А если я туда поеду, ты ко мне не присоединишься?
Думаю, я бы смог это устроить.
Отлично.
Лэрд пару раз прошелся по комнате из конца в конец, напряженно размышляя и поглядывая на меня то и дело. Во взгляде его по-прежнему читалась неуверенность: он словно никак не мог решиться.
Послушай, Лэрд, сядь и расслабься. Нечего метаться по комнате, точно лев в клетке, нервы пожалей!
Он внял совету: сел, закрыл лицо руками, передернулся. Я было встревожился, но через несколько секунд он уже пришел в себя, откинулся назад, закурил сигарету.
Джек, ты ведь знаешь легенды о Риковом озере?
Я заверил, что даравно как и историю того места с самого начала; во всяком случае, все то, что сохранилось в записях.
А газетные статьи помнишь? Ну, я тебе рассказывал?..
Да, и статьи тоже. Я хорошо их помнил, поскольку Лэрд обсуждал со мной, какой эффект они произвели на его работодателя.
Я имею в виду вторую, про брата Пайргарда, заговорил он, замялся и умолк. Вдохнул поглубжеи начал сначала:Видишь ли, мы с Гарднером прошлой весной как-то вечером зашли к хранителю музея.
Да, я в ту пору был на востоке.
Верно. Ну так вот, зашли мы к нему в офис: хранитель хотел нам кое-что показать. И что, как ты думаешь, это было?
Понятия не имею. И что же?
Тело в древесном стволе!
Нет!
Нас как громом поразило. Представляешьполый ствол и все такое, ровно в том виде, в каком его нашли. Его переслали в музей, для коллекции, но выставлять такое, разумеется, никто не сталпо самоочевидной причине. Гарднер сперва подумал, это восковой муляж. Как бы не так!
Ты хочешь сказать, все было настоящим?
Лэрд кивнул.
Понимаю, звучит невероятно.
Да такое просто-напросто невозможно.
Да, наверное, невозможно. И однако ж это чистая правда. Вот почему экспонат не стали выставлятьпросто забрали из музея и предали земле.
Не вполне понимаю.
Лэрд подался вперед и убежденно проговорил:
Дело в том, что, когда эту штуку доставили, труп казался идеально сохранившимся, словно бы благодаря какому-то природному бальзамирующему процессу. Но нет. Он был просто заморожен. И начал оттаиватьтем же самым вечером. И некоторые признаки недвусмысленно свидетельствовали, что брат Пайргард вовсе не пролежал мертвым последние три столетиякак вроде бы явствовало из его истории. Тело стало разлагаться, но не рассыпалось в прах, ничего подобного. По прикидкам Гарднера, брат Пайргард умер меньше пяти лет назад. И где он, спрашивается, был все это время?
Лэрд говорил вполне искренне. Поначалу я ушам своим не верил. Но ощущалась в собеседнике некая пугающая серьезность, не допускающая с моей стороны никакого неуместного легкомыслия. Если бы я воспринял его рассказ как шутку, поддавшись сиюминутному порыву, он бы тут же «закрылся», захлопнул створки, как устрица, и ушел бы от меня размышлять над всем этим в одиночествеодному богу ведомо, с какими разрушительными последствиями для себя. Так что поначалу я не проронил ни слова.