Сэр Генри умолк. Стало уже совсем темно, особенно там, где мы сидели. Внутри кафе горела лампа, и я видел, что вокруг вели беседу несколько греков, время от времени бросавших в нашу сторону хмурые и тревожные взгляды. Один из них даже сделал жест, известный на всем побережье Средиземного моря как охраняющий от дурного глаза.
Но вы ведь не можете говорить об этом всерьез? наконец произнес я. Какое может быть в наши дни колдовство?
Есть вещи, не поддающиеся времени, Дэвид. Они по-настоящему вечны. Это я узнал благодаря своему приключению И это приключение продолжается и сейчас, даже когда мы говорим.
Итак, я последовал за ней, продолжил свой рассказ сэр Генри, и даже не могу сказать, куда именно. Можешь это объяснять, как тебе вздумается. Мы оказались на улицах, о существовании которых в современной Александрии я даже и не подозревал. Я утратил чувство направления. Я знал, что море находилось где-то там, но все меньше и меньше представлял, где именно это «там».
Закутанная в покрывало женщина шла немного впереди. Поначалу я ловил изумленные взгляды прохожих при виде местной жительницы, появившейся без сопровождающего мужчины, да еще с идущим следом европейцем. Многие при встрече отводили взгляды, кое-кто сердито бормотал и даже показывал на нас пальцем. Возможно, они считали ее женщиной легкого поведения, а меняее спутником на эту ночь.
В любом случае это не имеет значения. Я был в совершенно незнакомой мне части города, как будто перенесся в Средневековье. Здесь не было газовых фонарей, не встречалось никаких признаков присутствия французов или англичан. Архитектура и обстановка в этих местах напоминала задворки Каирате же темные арки поперек улиц, те же нищие в окружении животных, устраивающиеся на ночлег по углам. Откуда-то доносилось пениезаунывная арабская песня под мягкий рокот барабана.
Как бы ни был я безрассуден, как бы ни был околдован или загипнотизирован, я все же черпал уверенность в тяжести револьвера, оттягивающего правый карман пиджака.
Скарабея я опустил в левый карман.
Мы подошли к двухэтажному белому оштукатуренному дому с двойными черными дверями, выходящими на улицу. Откуда-то изнутри слышалось молитвенное пение. Но час мусульманской молитвы, как мне было известно, уже миновал, да и пение не было на него похоже, как не было похоже и на молитвы арабов.
Двери оказались незапертыми. Моя провожатая в покрывале толкнула створки и пригласила меня в просторный портик. Я с любопытством осмотрелся. Гладкие красно-черные мраморные колонны высотой около двадцати футов поддерживали купол, расписанный звездами смутно знакомых созвездий. В многочисленных нишах мерцали маленькие керамические светильники древнего образца, составлявшие все освещение. Я побывал во многих домах Александрии, видел многие другие города Египта, но ничего подобного не встречал, если не считать отдаленно похожей модели реконструкции древних развалин. Место просто дышало стариной, как будто всплыло из времен фараонов.
Закутанная в покрывало женщина повернулась ко мне и заговорила опять на том же странном греческом наречии:
Подожди здесь, я объявлю о твоем приходе.
Она вышла в другую дверь, и я успел услышать, как мужской голос на том же греческом языке произнес нечто вроде: «А, правоверная Хармион, ты вернулась». Она что-то ответила, но дверь закрылась, и я больше ничего не смог разобрать.
Во время ожидания в атриуме я оставался в одиночестве и осмотрел несколько ниш и полочек на стенах. Обнаруженные артефакты вызвали у меня огромное изумлението были предметы эпохи ранних династий Египта, предметы, за которые Британский музей заплатил бы немалые деньги. И эти вещи не были похожи на копии. Поражало и их количество: маленькие статуэтки богов, фигурки для гробниц,и, что еще удивительнее, большой старинный бюст женщины с волосами, убранными в пучок на затылке, и повязкой вокруг головы, похожей на те, что носила древнегреческая знать. Эта скульптура, очевидно, датировалась более поздним временем и принадлежала эпохе Птолемеев, возможно ко второму или первому столетию до Рождества Христова.
Рядом с бюстом стояла серебряная чаша и лежал жертвенный кинжал. Великолепный. Ты знаешь, как я горжусь своим талантом отличать подлинные вещи.
Это была не подделка. Такая вещь могла быть обнаружена только в неразграбленной, неоткрытой гробницеи вот тогда моя голова стала проясняться от затмения, насланного той колдуньей.
Я решил, что оказался в логове воров, тайных грабителей гробниц, и в их целях не было ничего романтического и таинственного, просто желание провести грязную сделку и продать украденные артефакты. Я не слишком испугался за свою жизнь, но снова порадовался, что взял с собой револьвер.
Затем кто-то вошел, и я положил кинжал на место.
Блистательный Макферсон, добро пожаловать в мой дом, произнес кто-то не по-английски, не по-французски, даже не по-арабски, а все на том же странном, полуклассическом греческом языке. Он настолько исказил мою фамилию, что я с трудом ее узнал.
В дверном проеме стоял мужчина неопределенного возраста, но старше меня, как мне показалось, хотя и без всяких признаков старческой слабости. На нем было свободное одеяние, что-то вроде платья, но не похожее на арабское. И тут до меня дошлоон был одет так, как одевались древние. Тогда я многое понял: и предметы в комнате, и его одежда, и наречиевсе относилось к одному и тому же времени. Он говорил на греческом языке эпохи Птолемеев, которого я до сих пор ни разу не слышал. Я понимал, о чем он говорит, но речь была настолько же далека от классического греческого языка, насколько современный английскийот языка Чосера.
Хармион сделала отличный выбор
Выбор? А теперь послушайте
Но как только его взгляд встретился с моим, он оказал то же гипнотическое и успокаивающее действие, что и взгляд Хармион. Этот человек выглядел очень и очень старым. Глядя в его глаза, я чувствовал себя так, словно падаю в бездонную яму, в бескрайние глубины вечности.
Сюда, пожалуйста.
Меня проводили через дверь в весьма необычную столовую и предложили прилечь на кушетку, как это делали древние, а тем временем накрыли на стол. Мои мысли снова затуманились и метались сразу в нескольких направлениях. Я хотел, но не задал вопрос о том, откуда им известно мое имя, поскольку совершенно точно не представился Хармион, если это было ее настоящее имя, так что женщина не могла им ничего сказать, если только не прочла мои мысли.
Позже я понял, что «бессмертные», существа, прожившие две, три, а то и четыре тысячи лет, действительно могли читать наши мысли, потому что мы для них были даже не детьми и все наши помыслы были им знакомы и очевидны, как ограниченный набор трюков собаки или кошки, исполняемый на радость хозяину.
Но я забегаю вперед.
Босые слуги в простых туниках бесшумно подали роскошныея не преувеличиваюкушанья. К нам присоединилось еще около дюжины человек, среди них был хозяин дома, назвавшийся Исидором, Хармион, еще одна женщина, не молодая и не старая, а, как и Хармион, совершенно неопределенного возраста и другие греки. Все они ложились на кушетки, все изредка обменивались фразами на том же древнем диалекте.
Мне показалось, что никто не увлекался едой, а некоторые и вовсе ограничились несколькими глотками вина.
Все происходило как в каком-то зловещем романе.
Рассматривайте это как сцену из романа, обратился ко мне Исидор. Вообразите, как мог бы использовать этот материал мистер Хаггард.
Вы читали Райдера Хаггарда?
Он рассмеялся. И это было ужасно. По какой-то причине в этот момент мне показалось, что он не человек.
У меня в этом нет необходимости. Это ему не помешало бы обратиться ко мне за идеями. Мне от него ничего не надо.
Как раз тогда, то ли из-за какого-то одурманивающего снадобья, подмешанного в еду или вино, или из-за таинственных лучей, исходящих от лежащего в кармане скарабея, а может, под воздействием гипнотического взгляда, я понял, что не в состоянии вскочить и броситься к двери или даже выхватить револьвер и пулями проложить себе путь. Так мог бы поступить любой здравомыслящий человекне говоря уж о настоящем герое из романа. Я же мог только сидеть там и слушать объяснения своего хозяина, пока он потчевал меня такой фантастической и романтической историей, что никому не под силу изложить ее на бумаге соответствующим образом, даже мои собственные попытки восстановить сюжет кажутся мне достойными сожаления.
Сцена имела место две тысячи лет назад, если быть точным, то в 30 году до нашей эры. Марк Антоний и Клеопатрата самая, знаменитая Клеопатра, последняя из рода Птолемеев, потерпели поражение при Акциуме и, отступив в Александрию, ожидали решения своей судьбы. Небеса наполнились странными знамениями. В ночи было дано таинственное пророчество, хотя самих пророков, прошедших через город и удалившихся в пустыню, никто не видел. Пророчество гласило, что бог Дионисий, покровитель Антония, покинул его. Потекли месяцы уныния и отчаяния. К городу подошел Октавиан с армией римлян. Верные войска таяли на глазах. Как известно из истории и легенд, Антоний бросился на собственный меч и, умирающим, был перенесен в усыпальницу, куда удалилась Клеопатра.
Но мало кому известно, что она, считая Антония умершим, в отчаянии прибегла к помощи тайного искусства, которому научилась во время глубокого изучения всех наук Египта. Остальные представители Птолемеев слишком гордились тем, что были греками. Всех других людей они считали варварским сбродом, но искренне ценила древние и непостижимые тайны этой земли. воззвала к тьме из своей усыпальницы и из глубин земли вызвала некую роковую и невероятно могущественную силу, котораяОна отдала свою кровь. Она выпила чужую кровь.Она превратилась в нечто иное, не в демона, не в бога, но и не в человека. И это существо и по сей день. Я был среди ее поклонников, которые тоже продолжают жить, служат ей и сегодня ночью намерены снова призвать ее из темноты, чтобы она выпила крови и разделила ее с ними.
Это за моей кровью она должна была прийти. Вот такой оказалась разгадка шарады. Подумать только, а я-то принял их за торговцев украденными раритетами. Ха! Исидору это наверняка показалось бы смешным. Он обязательно разразился бы своим ужасным смехом. Он мог бы сказать: «Продавать древности? Нет, это древности!» Но он, конечно, ничего не сказал, поскольку шутка показалась бы ему столь же незамысловатой, как уловки котенка, которые вы видели уже сотни раз.
Меня распростерли для жертвоприношения, бывшего основной целью этого собрания. Я пытался подняться. Но конечности не подчинялись моей воле. Голова была как в тумане. Я осознал, то ли потому, что кто-то сказал об этом, то ли потому, что сам начинал учиться читать чужие мысли, что утраченная усыпальница Клеопатры была именно здесь, под этим домом или рядом с ним, а может, и частью его в каком-то ином измерении В любом случае ее местонахождение до сих пор остается тайной для археологов. И еще я пришел к пониманию, что Марк Антоний был уже не нужен, в конечном счете он оказался никудышным спутником, и потому она позволила римлянам обнаружить его тело, а сама исчезла. Помнишь эту финальную сцену из Плутарха? «Не ваша ли госпожа сотворила этот источник?»и так далее и так далее Вот такие вещи и вызывают у ее служителей столь ужасный смех. Да, у них, в вечности, есть свои шутки.
Поверь, Клеопатра, бессмертная, изменившаяся, ставшая больше чем человеком, в ту ночь явилась к нам из темноты. Был рокот барабанов, песнопения, были неземные мелодии на флейте и рожке, и огромные двери открылись там, где я не ожидал увидеть ничего, кроме стены. Словно камни самой усыпальницы раздвинулись с негромким скрипом, раздались раскаты приглушенного грома, и вышла, чтобы испить крови и разделить мою кровь с остальнымидля этого были приготовлены жертвенный кинжал и чаша. Номне предстояло вступить в эту благословенную и проклятую компанию на веки веков.
В ту ночь я встретился с Клеопатрой. Я оказался с ней лицом к лицу. Заглянул в ее глаза Это невозможно выразить Я лишь могу сказать, что в последний миг здравый рассудок во мне пробудился, я спрыгнул со стола, выхватил револьвер и разрядил в нее весь барабан. Ты можешь подумать, что я промазал, что был одурманен снадобьями, что рука утратила твердость, так что я промахнулся. Но я-то знаю, что не промахнулся. И пули, конечно же, не помогли. Она лишь рассмеялась. Ужасным смехом.
Было уже поздно. Мы остались одни в темноте. Улица опустела. Я оглянулся на здание греческого кафе. Казалось, что там никого нет. Немногие свечи погасли или догорели. Весь город как-то неестественно притих. Не было ни далекого лая собак, ни ночных птиц, ни песен или смеха ночных бродяг.
Притихли. Молчат.
Сэр Генри Макферсон начал смеяться, и при этих звуках кровь застыла у меня в жилах. Не было больше добродушного смешка приветливого пожилого человека, бывшего когда-то моим наставником. Это было иное.
Отличная история, а, Дэвид? Да, отличная история. И финал такой напряженный и непонятный. Ну же, покритикуй, если сможешь. Я ценю твое мнение, Дэвид. Ты всегда был умным мальчиком.
Я не мог себя заставить вымолвить хотя бы слово.
Вот, добавил он и толкнул по столу каменного скарабея.
Какой-то импульс, которого я не мог понять и которому не мог воспротивиться, заставил взять фигурку в руки.
Дэвид, ты же хочешь узнать, почему Клеопатра после двух тысяч лет, проведенных в гробу и за гробом, в состоянии, как ты можешь это назвать, откликнулась на эту болтовню и пришла ко мне. Что ж, могу тебя заверить, она проделывала это и раньше, когда привлекала в свою темноту арабов, персиян, турок, даже монголов, когда все эти расы по очереди правили миром, когда ее темное влияние помогало манипулировать ими. Ей известно, что власть ускользает от Греции и Рима, и теперь«Фи-фай-фо-фам, дух британца чую там»разве это не забавно, Дэвид? Теперь она знает, что власть исходит из Лондона.
Так что теперь она призывает англичан, Дэвид. Вот чего она хочет.
Но есть еще кое-что. Ты сомневаешься в правдоподобности моей истории. Ты искренне хочешь заставить себя не верить ни одному ее слову. Особенно волнует тебя один пункт логических рассуждений.
Давай, мой мальчик, задавай свой вопрос, если тебе это необходимо.
В конце концов я все же подобрал слова и смог заговорить:
Но Если ваши пули не произвели никакого эффекта,
В темноте ярко сверкнули зубы сэра Генри.
А я и не убегал, ответил он.
И в этот момент сзади к нему бросились греческие официанты во главе со священником. В руках они держали серебряный крест, кинжалы и деревянный кол.
ыне, богиня, воспой илионский кошмар беспристрастно,
Правду поведай о том, что случилось под Троей:
Как Аполлона личины ночной порожденье,
Мор насылающий, крыс покровитель, Сминтеус,
Смуту и горе и гибель троянцам чинило,
Как красота обернулась ужасною смертью для многих,
Как народилось на свет страшной нежити племя.
Да, ни живая ни мертвая, бледной красою сияя,
Вмиг покорила Париса и корни пустила
В сердце его Менелая супруга, Елена.
Полный желаньем, пленился Парис красотою Елены.
Кто б не пленился? Парис между тем не подумал,
Что не совсем эта дева, пожалуй, живая,
Что под покровом ночным появляется только.
Он же, наивен, чарам Елены поддался,
Тайну он не разгадал, а не то б все сложилось иначе.
Если бы вовремя правда Парису стала известна,
Разве б поплыл Менелай под троянские стены?
Разве б гремело сраженье и сыпались стрелы,
Коль осознал бы он цену кровавой победы,
Коль понимал бы, что кроется в облике нежном?
Даже и мудрые боги с высот олимпийских
Тайну прозреть не смогли. Куда с ними смертным тягаться?
Слеп был царевич Парис, и не знал, и не чуял,
Как оплетают его полуночные чары.
Гибкому стеблю вьюнка была Елена подобна.
Цепко вьюнок оплетает и стебли, и ветви чужие,
Силы у них забирает и сок у них сушит,
Исподволь душит и сам расцветает на смерти.