Потому что здесь мы в некотором роде воспроизводим ее, отвечал дьякон Джузеппе. Это таинство ордена Пипистреля. Если бы о нем прослышали ортодоксы или копты, то они позавидовали бы нам. Они хранят вещи, оставшиеся от Сына. Мы храним самого Сына.
Папа вперил в него непонимающий взгляд.
Здесь покоится тело нашего Господа? хрипло прошептал он. Его тело здесь? Он не был вознесен на небеса, как проповедует Церковь? Он был человеком?
Было ли это тайной под сердцем у Церкви? Тайной, заключавшейся в том, что никакой тайны не существовало и что со времен Римской империи прелаты жили ложью?
Твердыня его веры пошатнулась. Правильно, его друг и предшественник никогда бы не стал рассказывать о таком. Это было бы слишком жестоко.
Однако маленький, толстый, жующий чесночную колбаску дьякон только покачал головой:
Все не так просто, ваше святейшество. Сейчас вы увидите.
В связке у него был еще один ключ. Им он открыл последнюю дверь и посветил фонарем во мрак комнаты за ней.
* * *
Свет! Свет словно копье. Свет пронзил его глаза, проникнув столь глубоко, что, казалось, он вонзился в мозг. Сколько же времени он не видел света? Столько же, сколько обходился без пищи. Он хотел, желал, жаждал насыщения! Свет нес боль, которая сопровождала насыщение, боль, которой он не мог избежать.
Постепенно он привык к боли, переживая одну минуту агонии за другой. Проводя долгие годы в безмолвной тьме, он приложил усилия к тому, чтобы не разучиться видеть. Да, один из них был в черных одеждахнеприкасаемый, несъедобный, вонючий. Он держал свой странный светильник, как меч. Куда подевались факелы и лампады? Так же как и несколько его предшественников, чернорясец светил этой непонятной штукой.
«Что ж, я и сам теперь непонятное создание», подумал он и обнажил зубы в сухой, ироничной, но голодной улыбке. Очень голодной.
* * *
Папа неистово перекрестился.
Кто это? выдохнул он. это?
Но пока он задавал вопрос, он успел осознать, что боится ответа. Невысокий тощий молодой человек, которого выхватил из мрака луч фонаря, выглядел чрезвычайно похожим на многочисленные византийские изображения Второй Ипостаси Троицы: длинные темно-каштановые волосы, борода, вытянутый овал лица, длинный нос. Раны на руках и ногах и рана в боку выглядели свежими, хоть и не кровоточили. Была еще одна маленькая ранка на шее. Ее не показывало ни одно изображение и не упоминал ни один из священных текстов. Когда Папа увидел ее, то вспомнил фильмы, которые смотрел в детстве. А когда он их вспомнил
Его рука вновь очертила крест. Это не возымело никакого действия на молодого человека, который продолжал стоять, где стоял, моргая. Папа и не думал, что распятие произведет какой-либо эффект.
Нет! произнес понтифик. Этого не может быть. Так не должно быть!
Он заметил еще кое-что. Несмотря на то что дьякон Джузеппе светил фонарем прямо в лицо молодому человеку, его зрачки не сузились. Разве он не Или он не мог?.. С каждой секундой Папа все больше верил в последнее.
Дьякон Джузеппе с серьезным видом кивнул, подтверждая, что это было не столько вероятностью, сколько правдой.
Что ж, святейший отец, теперь вы все знаете, объявил дьякон из ордена Пипистреля. Перед вами Сын Человеческий. Перед вами величайшая тайна Церкви.
Но почему? Каким образом? Даже сам Папа, человек в высшей степени собранный и последовательный, не мог ясно сформулировать мысль в присутствии этого существа.
Через некоторое время после того, как с ним произошло, он перестал выносить солнечный свет. Джузеппе рассказывал так уверенно, будто эта история уже превратилась в притчу. Без сомнения, так оно и было. Когда Петр прибыл в Рим, то привез с собой и егов своей поклаже, под распятием, чтобы не допустить никакого несчастья. С тех самых пор он здесь. Мы его охраняем. Мы заботимся о нем.
Великий Боже! Папа пытался успокоить водоворот своих мыслей. Теперь я понял, почему вы напомнили мне о Тайной вечере. Усилием воли он взял себя в руки. Давно усопший фельдфебель, который муштровал его во время последнего приступа мирового безумия, гордился бы тем, как хорошо усвоены его уроки. Хорошо, я увидел его. Да поможет мне Бог, я все узнал. Теперь выведите меня обратно на свет.
Еще не время, ваше святейшество, возразил дьякон. Сначала нужно завершить ритуал.
Что?
Нужно завершить ритуал, с терпеливой грустью в голосе повторил Джузеппе. Увидетьэто еще не все. У него давно не было возможности утолить голод, ведь вашего предшественника выбрали в таком молодом возрасте. Вспомните Писание: ваша кровь будет его вином, ваша плотьего хлебом.
Дьякон сказал еще что-то, но уже не по-итальянски. Понтифик, человек невероятно образованный, распознал арамейский язык. Он даже понял смысл:
«Пришло время трапезы!»
* * *
В прошлый раз было сочнее. Это было первое, о чем он подумал. Но он не жаловался, неттолько не после такого долгого перерыва. Он вкушал и вкушал: это было его короткое воссоединение с миром живых. Он выпил бы всю жизнь из своей жертвы, если бы не человек в черной рясе.
Осторожнее! командовал этот человек на его родном языке. Помни о том, что случилось в позапрошлый раз!
Он не забыл. В позапрошлый раз он был слишком жаден и выпил слишком много. Тот человек умер вскоре после того, как приходил сюда. Потом он снова пил, второй раз за такой короткий срок! Во второй раз они не позволили ему проделать то же самое, как бы он ни хотел. И этот последний жил и жилтак долго, что он начал бояться, что превратил его в себе подобного.
Такое он делал нечасто. Было бы интересно узнать, намеренно ли Дакиций изменил его. Ему так никогда и не довелось спросить. Ходил ли тот все еще по свету, уже не живой, но и не мертвец? Возможно, если Дакиций все еще существовал, то они могли бы встретиться в одном из грядущих столетий. Кто знает?
Он не отпускал чересчур долго, и человек в черной рясе выдохнул ему в лицо. Ужасный, зловонный дух заставил его поспешно отступить.
Он не насытился. Но он не смог бы насытиться, даже если бы осушил весь мир. Так все же лучше, чем совсем ничего. До трапезы он ощущал в себеОн не мог прекратить свое существование от голода, света или избытка чеснока, хотя мог желать этого. Мог и желал.
Все, больше нельзя. По его венам текла свежая живительная сила. Он не был счастливвряд ли такое определение вообще можно было применить к нему, но он чувствовал себя настолько живым, насколько это ощущение доступно нежити.
* * *
О боже, произнес новый Папа, но не по-итальянски, не по-арамейски и не на латыни. Его рука невольно поднялась вверх, чтобы ощупать рану на шее. Кровь уже не шла. Понтифика передернуло. Он понятия не имел, что его ждет под собором Святого Петра, но о и помыслить не мог. Только не о таком.
Как вы себя чувствуете, ваше святейшество? В голосе дьякона звучало неподдельное беспокойство.
Пришлось некоторое время подумать, прежде чем он смог ответить:
Терпимо.
Хорошо. Дьякон Джузеппе протянул ему руку.
Машинально Папа схватил ее и почувствовал, насколько холодна его собственная плоть. А маленький неприметный толстяк продолжал говорить:
Мы не даем ему пить слишком много. Не так давно ему было это позволено, и произошла неприятность.
Папа понял его, пожалуй, слишком хорошо. Он опять прикоснулся к ране на шее, снова наполняясь ужасом. Он прекрасно помнил из фильмов, что происходило дальше.
Я что, превращусь в одного из этих? Он показал в сторону ключевой фигуры его религии, которая облизывала губы, собирая остатки крови языком, казавшимся длиннее и тоньше, чем положено языку человеческому.
Мы так не считаем, серьезно ответил Джузеппе. Но для полной уверенности папский гробовщик вбивает тонкий осиновый колышек в сердце каждого усопшего Папы. Естественно, никто об этом не знает. Это делается по традиции ордена Пипистреля. Когда тринадцать столетий назад Шестой Вселенский собор предал анафеме Папу Гонория, то вовсе не из-за его доктрины, а
Гонорий тоже где-то здесь? Где-то под собором? перебил Папа.
Нет, с ним давно покончено. Дьякон Джузеппе для убедительности ударил кулаком одной руки по ладони другой.
Понятно, Папа думал о том, можно ли ему побеседовать с Сыном Божьим. Ну, или просто с сыномДостаточно ли хорошо для этого он знает арамейский или древнееврейский? «Как бы смеялсяили плакалримский раввин, если бы знал»
И каждый Папа должен пройти через это?
Каждый, не без гордости ответил Джузеппе. Разве может найтись другой способ прикоснуться к истокам? Ведь этоначало всего. Онвоскрешен, понимаете, святейший отец. Разве имеет значение,
Для абсолютного большинства человечества это » имело бы огромное значение. Мусульмане Протестанты Православные У него начинала болеть голова, хотя раны он не чувствовал. Возможно, разговор с Ним был не такой уж хорошей идеей.
Когда мы поднимемся наверх, я должен буду усердно помолиться, сказал Папа. Но разве усердная молитва освободит его от ощущения зубов на шее? И что он скажет своему исповеднику? Правду? Священник решит, что он сошел с ума, или, что еще хуже, так не решит, и разразится скандал. Солгать? Но разве неискренняя исповедь не является сама по себе грехом?
Головная боль усилилась.
Дьякон Джузеппе, должно быть, угадал его мысли.
Вам разрешается не упоминать об этом на исповеди, ваше святейшество. Разрешение действует с четвертого века: возможно, это самый древний документ в библиотеке Ватикана. Нет никаких сомнений в его подлинностиэтот документ действительно настоящий, не такой, как «Дар Константинов».
Deo gratias!
Пойдемте отсюда? предложил Джузеппе.
Одну минуту. Понтифик покопался в памяти и нашел там достаточно арамейского для вопроса, который он обязан был задать. Сын Божий?
Рот с острыми зубами растянулся вностальгической? улыбке.
Ты говоришь так.
«Что ж, Пилату он ответил то же самое, несмотря на то что вопрос был немного другим», размышлял Папа, когда покидал маленькую темницу и пока дьякон Джузеппе тщательно запирал двери.
Когда же Папа оказался на ступенях, ведущих наверх, к теплу и благому свету собора Святого Петра, ему на ум пришел еще один вопрос: сколько Пап слышали тот же самый ответ?
* * *
Сколькие из них задавали этот вопрос? Он слышал его на арамейском, слышал на греческом, на латыни и на языке, в который превратилась латынь. Он всем отвечал одно и то же, и всегда на арамейском.
Ты говоришь так, едва слышно промолвил он, снова оставшись наедине с привычной темнотой.
Был ли он Сыном? Как он мог знать? Но если они думали, что это так, то, значит, дадля них. Разве это не единственное, что имело значение?
Тот римлянин умыл руки, когда узнал истину. Он был жестоким человеком, но не был глупцом.
А этот новый стар и вряд ли проживет долго. Очень скоро он опять сможет утолить голод. И если ему придется еще раз ответить на тот же самый вопрос
Он ответит И все.
Майк РезникДва охотника с Манхэттена
комиссара полиции Нью-Йорка дела складывались не слишком удачно. Он бросился в работу со всем пылом и за год очистил город от наиболее бросающейся в глаза преступности, но потом как будто уперся в каменную стену. До сих пор ему еще не приходилось сталкиваться с проблемой, которую он не в состоянии был бы решить, приложив соответствующие усилия, но, хотя он успел освоить мир политики, литературный мир и то, что еще оставалось от Дикого Запада, Теодор Рузвельт не мог не признать, что после отличного старта все его попытки искоренить в городе криминальный элемент привели в тупик.
Он настоял на вооружении всех полицейских. В первых же трех перестрелках с разыскиваемыми преступниками было убито двое прохожих и ранено еще семеро, а преследуемые беспрепятственно скрылись.
После этого он вменил подчиненным в обязанность практиковаться в стрельбе. Но городской бюджет не смог выделить средства на оплату требуемого дополнительного времени, почти четверть полицейских предпочли уволиться, чем тренироваться бесплатно.
Он стал спать днем, а по ночам обходил самые опасные районыно всем известно, что Тедди Рузвельт не тот человек, чтобы пропустить цель или отступить перед превосходящими силами противника, а потому, как только распространились слухиа это случается очень быстро, они предпочитали скрываться каждый раз, как только он выходил на охоту.
Приближался 1896 год, и он понимал, что не стал ближе к намеченной цели, чем был в конце 1894-го. Он всерьез подумывал об отставке. В конце концов, у них с Эдит было уже четверо детей, две его книги возглавляли список бестселлеров, и американский Музей естественной истории предложил ему пост главного натуралиста, а после назначения на должность комиссара полиции он едва находит время для прогулок по любимому Сагамор-Хилл. Но каждый раз, когда его посещали подобные мысли, подбородок упрямо выпячивался вперед, зубы непроизвольно скалились в невеселой усмешке, и он сознавал, что никуда не уйдет, пока не выполнит свою работу. Американцы не отступают перед трудностями; в таких случаях они проявляют храбрость и целеустремленность, чем и отличаются от европейцев.
Но если он решил остаться, он не мог продолжать работать, полагаясь только на своих подчиненных. Полицейские силы таяли с каждым днем, а оставались в основном лишь те, кто был уверен, что продажный коп в состоянии заработать больше, чем честный бизнесмен.
Должен был быть какой-то способ встряхнуть город, и в один из дней он его нашел. Кто лучше всех прочих знает преступную среду? Сами преступники. Кому больше других известны их привычки, лидеры и тайники? Ответ тот же самый.
Как-то в июне во вторник вечером в его кабинет привели двух членов одной из самых известных банд. Оба бандита, войдя в помещение, смотрели на него с нескрываемой ненавистью.
Вы не имеете права нас задерживать, сказал тот, что повыше, сурового вида мужчина с черной повязкой на глазу. Мы ничего не сделали.
Никто этого и не утверждает, ответил Рузвельт.
Тот, что пониже, с обритым наголо черепом, что, как подозревал Рузвельт, было сделано для избавления от вшей или чего-то похуже, огляделся по сторонам.
Это не тюрьма. Для чего нас сюда притащили?
Я решил, что мы должны познакомиться поближе.
Вы собираетесь нас поколотить и отправить в камеру? огрызнулся Одноглазый.
Зачем это мне? спросил Рузвельт и повернулся к сопровождавшим бандитов офицерам. Теперь вы можете нас оставить.
Вы уверены, сэр? спросил один из них.
Совершенно уверен. Спасибо за службу.
Офицеры переглянулись, пожали плечами и вышли, прикрыв за собой дверь.
Парни, мне кажется, у вас пересохли глотки, заметил Рузвельт, доставая из ящика стола бутылку и пару стаканов. Почему бы вам не промочить горло?
Это очень по-христиански, мистер Рузвельт, сэр, откликнулся Лысый.
Он наполнил стакан, поднес его к губам, но тотчас остановился.
Напиток не отравлен, заверил его Рузвельт.
Тогда выпейте первым, потребовал Лысый.
Я не большой любитель спиртного, сказал Рузвельт, но взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. Я выпил лишь для того, чтобы рассеять ваши сомнения.
Лысый отступил на шаг на случай, если Рузвельт вдруг упадет, но комиссар продолжал стоять и улыбаться, блестя зубами, и он опрокинул напиток в рот, а затем его примеру последовал и Одноглазый.
У вас прекрасное пойло, сэр, отметил Лысый.
Я рад, что вам понравилось, произнес Рузвельт.
Может, мы ошибались насчет вас, продолжал Лысый. В конце концов, вы, вероятно, не такой уж плохой парень.
Он налил себе еще порцию.
Но вы так и не сказали, ради чего нас сюда привели, сказал Одноглазый. Вам явно от нас что-то нужно.
Только ради приятной компании, ответил Рузвельт. Мне кажется, после хорошего знакомства люди вряд ли останутся врагами.
Это меня полностью устраивает, кивнул Лысый. Вы не возражаете, если я сяду?