Папа, я смертная или нет?
Отчастибезусловно. Он обвил пальцами основание бокала с коктейлем. Кисти у него были сильные, но не квадратные, с длинными пальцами. Мы просто пока не знаем, насколько. Все само собой разъяснится по мере твоего взросления. Наследственностьэто больше, чем ДНК, знаешь ли. Свойства также передаются через поведение и символическую коммуникацию, включая язык.
По мере моего взросления, повторила я. А тот факт, что с каждым годом я меняюсь, тогда как ты остаешься прежним, не означает ли это, что я все-таки смертная? Он поставил стакан на стол.
До сих пор, да, ты росла, как растут смертные. Возможно, настанет момент, когда придется выбирать он на мгновение умолк, на его лицо легли знакомые печальные складки, глаза были близки к отчаянию, когда ты выберешь, или за тебя выберут, остановку возраста.
Я смогу выбирать?
Подобная мысль меня не посещала.
Сможешь. Он снова взглянул на мою тарелку и поморщился. Твоя «еда» стынет от всех этих вопросов.
Я не уловила намека.
Мне еще столько надо спросить. Что мне делать с выбором? И что произошло с мамой? Она умерла?
Он вскинул ладонь.
Слишком много вопросов. Я отвечу на них, но не на все разом. Позволь рассказать тебе, как все было между нами, хорошо? А потом, как я и обещал, ты сможешь ответить на главные вопросы сама.
Я взяла вилку. Он продолжал рассказ.
Сразу после изменения отцом статуса Малкольм начал внушать ему, что новая жизнь будет лучше, чем предыдущая.
«Мы никогда не состаримся, говорил Малкольм. Мы переживем все, что угодно: автомобильные аварии, рак, терроризм, бесконечное множество мелких ужасов смертной жизни. Мы будем упорно продвигаться вперед, несмотря на все препятствия. Мы победим».
В западной культуре старение всегда означает уменьшение могущества. Малкольм говорил, что они будут наслаждаться свободой от боли и от любви, проклятия смертных. Они будут жить без того, что он называл «поденками»: преходящих забот, проистекающих из характеров и политики обычных людей, о которых в итоге никто и не вспомнит.
Малкольм говорил о смертных так, как будто они были злейшими врагами вампиров. «Мир был бы лучше, если бы люди исчезли», говорил он.
Я отпила еще глоток пикардо, от чего по телу пробежала щекочущая дрожь. Ты согласен?
Порой я испытывал искушение согласиться. Отец повел ладонью в сторону зашторенного окна. Когда бродишь там, снаружи, видишь столько ненужных страданий, столько жадности и злобы. Насилие и убийство людей и животныхне являющееся необходимым, но обыденное. Вампирынекоторые из насвсегда чувствительны к уродству. Мы в этом отношении немного похожи на богапомнишь ту строчку у Спинозы, насчет того, что видеть вещи такими, какими их видит бог, значит видеть их с точки зрения вечности?
Я думала, мы не верим в бога.
Он улыбнулся.
Мы же точно не знаем, правда?
Но Малкольм не упоминал о трудностях, говорил папа, о жуткой потребности в пище, о перепадах настроения, об уязвимых сторонах и обо всем комплексе этических проблем, связанных с изменением статуса.
Поначалу отец считал себя ничем не лучше людоеда. Со временем он постиг истинность утверждения Бертрана Рассела, что счастье становится достижимым за счет упорядочения собственного умадаже для «иного».
Однажды ночью, в полузабытьи, отец позвонил Саре. Позже Малкольм напомнил ему об этом. Он сказал, что единственным правильным выходом будет никогда больше не встречаться с ней.
«Ты еще не знаешь истории, говорил Малкольм. Вампиры пытались жить со смертными, но ничего не получалось. Единственная альтернативаукусить ее. Ты сможешь использовать ее в качестве донора, только не позволяй ей кусать тебя. Я лично очень расстроюсь, если ты сделаешь женщину одной из нас». Малкольм излагал это, полулежа поперек дивана у папы в комнате, очень напоминая персонажа одной пьесы Уайльдазаконченного мизантропа.
В то время папа считал, что Малкольм прав, с его стороны милосерднее всего будет покончить всякие отношения с Сарой. Он мучительно пытался придумать, как известить ее о случившемся. Какими словами рассказать ей о том, что произошло? Какое письмо написать?
Мама не была религиозной в традиционном понимании, но верила в бога среди множества богов, которому она могла бы молиться в несчастье. В остальное время она по большей части не обращала на этого бога никакого внимания, как и большинство смертных. Отец опасался, что новости могут шокировать ее и подвигнуть на какие-нибудь необдуманные шаги. Он решил вообще больше никак с ней не контактироватьпросто переехать куда-нибудь, где она его никогда не найдет.
Когда Деннис сменил Малкольма в роли сиделки, отец начал смотреть на проблему иначе. Возможно, есть какие-то другие варианты. В любом случае было ясно, что письмом тут не обойтись. Что ни напиши, она все равно не поверит и она заслуживала услышать объяснение от него самого.
Иногда, по мере восстановления, ему казалось, что у них с мамой хватит сил переломить ситуацию. Но по большей части он думал иначе. Пока он лежал, прикованный к постели, Малкольм рассказывал ему какие-то дикие истории, и они убедили его, что любой союз вампира и смертного обречен изначально.
Поэтому он маме пока ничего не говорил.
Как ни удивительно, вопрос поднял Деннис:
Что ты скажешь Саре?
Я расскажу ей все, как только увижу, ответил отец.
А это не рискованно?
У папы мелькнула мысль, не говорил ли Деннис с Малкольмом. Но потом взглянул на другаконопатое лицо, большие карие глазаи снова осознал все, что тот для него сделал. Деннис как раз держал в руках пробирку с кровью, готовя ему очередную инъекцию.
Какая жизнь без риска? сказал отец. Просто mauvais foi.
Он напомнил мне, что mauvais foi означает «недобросовестность».
Надо нам больше времени уделять экзистенциалистам, ты не находишь? сказал он.
Папа, сказала я, я была бы счастлива уделить больше времени экзистенциалистам. И сами эти подробности бесценны для меня. Но мне невыносима мысль уйти спать сегодня, так и не узнав, что сталось с мамой и умру ли я.
Он шевельнулся в кресле и взглянул на мою опустевшую тарелку.
Тогда давай перейдем в гостиную, и ты услышишь остальное.
Отцу не пришлось выбирать способ известить маму о случившемся. В аэропорту она только взглянула на него и сразу сказала: «Ты изменился».
Вместо того чтобы тащить в Кембридж, папа отвез ее в отель «Риц» в Лондоне, и следующие пять дней они провели в попытках договориться друг с другом. Сара быстро собралась в дорогу: она обладала выраженным стилем, говорил отец, вспоминая, в частности, зеленое шифоновое платье, струившееся подобно речным травам.
Но причин наряжаться у нее не было. Вместо того чтобы сходить в театр или хотя бы спуститься в ресторан к чаю, они сидели у себя, ежедневно заказывая еду в номер, и яростно сражались за свое будущее.
Когда отец рассказал ей о своем новом состоянии, она отреагировала, как люди обычно реагируют на известие о смерти любимых: шок, отрицание, обвинение, ярость, торговля, депрессия и, наконец, до некоторой степени приятие.
(Он заметил, что я не отреагировала ни одним из перечисленных способов ни на что из того, что он рассказал мне. Одно это, указал он, уже предполагает, что я «одна из нас».)
Мама винила себя в том, чем стал отец. Зачем она заставила его ехать в Англию? Потом она обвиняла отца. Кто сделал это с ним? Как он допустил, чтобы это произошло? Затем она начала плакать и проплакала большую часть дня.
Папа обнимал ее, когда она позволяла, но обнимал осторожно, опасаясь, что она может каким-то образом его соблазнить. Он не доверял себе настолько, чтобы расслабиться в ее присутствии.
Он сказал ей, что сожалеет, что вообще появился на свет, а потом извинялся, что прибегнул к штампу. Он немедленно исчезнет из ее жизни, ради них обоих.
Она не хотела это слышать. Когда слезы иссякли, мама стала настаивать, чтобы они остались вместе. Если он оставит ее, она покончит с собой.
Папа обвинил ее в театральщине.
«Это ты превратил наши жизни в фарс! заявила она. Это ты ухитрился заделаться чертовым вампиром». И она снова заплакала.
Сара, говорил мне отец теперь, даже в лучшие времена плохо владела искусством аргументированной дискуссии.
К концу недели отец чувствовал себя эмоционально и физически выжатым.
Сара победила. Она уехала в Саванну с обручальным кольцом на пальце, копией этрусского кольца с маленькой птичкой на ободке, купленным папой сразу по приезде в Лондон. Через пару недель он упаковал свои вещи и вылетел домой.
Он поселился вместе с Сарой в кирпичном доме возле кладбища, в котором действительно водились привидения, и ежедневно открывал новые пути приспособления к тому, что Сара называла «болезнью». Деннис остался в Кембридже, но посылал отцу по почте «коктейли» сухой заморозки, формула которых постоянно развивалась в стремлении максимально приблизиться по составу к свежей человеческой крови. Из этой работы впоследствии вырос «Серадрон».
Спустя несколько месяцев мама с папой поженились в Сарасоте, городке на побережье Флориды, а потом переехали в Саратога-Спрингс. (Сара сохраняла пристрастие к букве «с», считая ее счастливой, и отец потакал ей в этом. Он хотел доставить ей как можно больше удовольствия, чтобы компенсировать свое состояние.)
Они поселились в викторианском доме. К тому времени Деннис закончил свои исследования в Кембридже и нашел работу в одном из колледжей в Саратога-Спрингс, так что они с отцом могли продолжать работать вместе. Они основали компанию под названием «Серадрон» и наняли в лаборанты Мэри Эллис Рут: по словам отца, ее познания в гематологии были поистине выдающимися. Втроем они разработали метод очистки крови, который облегчил процесс переливания крови во всем мире.
Поначалу Сара все время была занята, украшала дом, занималась садом и, позже, пчеламиона расставила ульи возле лавандовой поляны в саду. Они были счастливы (отец произнес это с оттенком изумления в голосе).
За исключением одной вещи: мама хотела ребенка.
Ты появилась на свет обычным способом, сухо произнес отец. Твое рождение было долгим процессом, но мама одолела его вполне успешно. Стойкости ей было не занимать.
Ты весила всего четыре фунта, Ари. А родилась в спальне наверху, где лавандовые обои, твоя мать настояла на этом. Роды принимал Деннис. Нас обоих беспокоило, что ты не плакала. Ты смотрела на меня темно-голубыми глазамикуда более осмысленными, чем можно ожидать от новорожденного. Казалось, ты спокойно говорила миру «привет».
Мама почти сразу заснула, а мы отнесли тебя вниз, чтобы провести кое-какие анализы. Проверив твою кровь, мы обнаружили у тебя анемиюмы предвидели такую возможность, поскольку Сара страдала анемией на протяжении всей беременности. Несколько минут мы потратили на обсуждение оптимальных путей лечения. Я даже позвонил доктору Уилсону. Затем я понес тебя обратно наверх. Тут он вскинул обе руки в беспомощном жесте. Твоя мать исчезла.
Не умерла.
Не умерла. Ее просто не оказалось на месте. Кровать была пуста. И вот тогда ты в первый раз заплакала.
Мы с папой не спали до четырех утра, уточняя подробности.
Разве вы не искали ее? Это был мой первый вопрос, и он сказал, что да, еще как.
Первым вышел Деннис, пока отец кормил меня; они закупили банки с детской смесью, на случай, если мамино грудное молоко окажется неподходящим. Когда Деннис вернулся, он присматривал за мной, а отец отправился на поиски.
Она не взяла даже сумочку, рассказывал он, голос его помрачнел от воспоминаний. Парадная дверь распахнута. Машины в гараже не было. Мы не нашли ничего, способного подсказать нам, куда она могла направиться. Кто знает, что творилось у нее в голове?
В полицию звонили?
Нет. Отец встал с кресла и принялся расхаживать взад-вперед по гостиной. Полицейские так ограниченны. Я не видел смысла вызывать их и не хотел возбуждать их любопытство.
Но они могли разыскать ее! Я тоже встала. Это тебя не волновало?
Разумеется, волновало. В конце концов, у меня тоже есть чувства. Но я был уверен, что у нас с Деннисом больше шансов найти ее самостоятельно. И он замялся, я привык, что меня бросают.
Я подумала о его собственной матери, умершей, когда он был младенцем, и о том, что он говорил об осиротевших детях, как смерть формирует их характер, накладывает неизгладимый отпечаток на их личность.
Он говорил, что порой у него возникало ощущение, будто между ним и миром висит вуаль, которая не даст ему пережить это напрямую.
Я не обладаю твоей непосредственностью восприятия, сказал он. В этом ты похожа на мать. Для нее все было здесь и сейчас.
Когда потрясение от ее ухода начало стихать, я стал припоминать все, что она говорила на протяжении последних месяцев. Ей часто нездоровилось, и она явно чувствовала себя подавленной и несчастной. Порой она говорила безумные вещи. Она угрожала уйти от меня, оставить тебя, как только ты родишься. Говорила, что чувствует себя запертым в клетку зверем.
Она не хотела меня. Я снова села.
Она не знала, чего хочет. Думаю, у нее было гормональное расстройство. Честно говоря, я не знал, что еще и думать. Но, как бы то ни было, она решила уйти. Он уставился в пол. Люди всегда уходят, Ари. Уж это-то я усвоил. Вся жизнь состоит из того, что люди уходят.
Несколько минут мы молчали. Напольные часы пробили четыре.
Я позвонил ее сестре, Софи, которая жила в Саванне. Она обещала перезвонить мне, если Сара появится. Примерно месяц спустя она позвонила. Сара велела ей не говорить мне, где она находится. Ари, она сказала, что не хочет возвращаться.
Я чувствовала себя опустошенной, но пустота имела вес и острые углы. Она причиняла боль.
Если бы я не родилась, она по-прежнему жила бы здесь
Нет, Ари. Если бы ты не родилась, она была бы еще более несчастна. Она так хотела тебя, забыла?
Значит, ты не хотел? Я посмотрела на него и поняла, что права.
Мне это не казалось хорошей идеей. Он протянул ко мне руки ладонями вверх, будто моля о милосердии. По всем тем причинам, которые я тебе изложил, вампирам не следует иметь детей.
Пустота внутри превратилась в оцепенение. Итак, я получила ответы на свои вопросы. Да, получила! Но они не принесли удовлетворения, напротиву меня только голова раскалывалась. Из-за них я почувствовала себя больной.
ГЛАВА 9
В младенчестве животные и люди склонны к подражаниюони инстинктивно подмечают черты своих родителей и копируют их. Новорожденные жеребята, например, мгновенно запоминают и следуют за любым крупным существом, которое нависает над ними в момент их рождения. Когда я родилась, единственным родителем, маячившим у меня перед глазами, был отец, и я научилась подражать ему.
Но в утробе я, должно быть, очень внимательно прислушивалась к маме. В противном случае многое из моего последующего поведения невозможно было бы объяснитьразве что генетикой. А это очень сложная материя, над которой мы подумаем в другой раз, хорошо?
Каждый год в январе отец на неделю уезжал из дома на профессиональную конференцию. В это время обычно со мной занимался Деннис.
Вечером, накануне отцовского отъезда, Деннис ужинал с нами. Рут приготовила запеканку из баклажанов (к моему удивлению, куда вкуснее всего, что готовила бедная миссис Макги). Но аппетита у меня хватило только на одну ложку. «У Ари депрессия», подумала я. Взглянув через стол на папу с Деннисом, я поняла, что они тоже так подумали. Беспокойство, написанное на их лицах, заставило меня почувствовать себя виноватой. Они притворялись, будто разговаривают о физикеа именно об электродинамике, о которой должна была пойти речь на моем следующем уроке, но на самом деле говорили обо мне.
Сначала повторите строение атома, говорил отец Деннису, глядя на меня.
Разумеется, отвечал Деннис.
С момента смерти Кэтлин я нечасто его видела, но, когда бы он ни появлялся, он неизменно клал мне руки на плечи, как будто хотел прибавить мне сил.
Рут поднялась из подвала с большой коричневой бутылкой в руке. Она поставила ее на стол перед папой, и он пододвинул ее к моей тарелке. Тут наши взгляды пересеклись, и я заметила, как в ее черных глазах промелькнула тень сочувствия, которая практически сразу исчезла. Рут поспешила обратно в подвал.